Наталья Арбузова - Поскрёбыши
Ну и что теперь? переселиться в Курск? А придет «Володя»? У Женьки теперь не отсидишься – там семья. Зато Колька уже взрослый, надо держать совет с ним. Может, вторично продать московскую «Колькину» квартиру, купить на Колькино же имя второй дом в Курске? Главное, подальше от Алисы. Чтоб никаким боком не соприкасаться. В начале года горько отпраздновал свое пятидесятилетие и подался туда, где любят, где не предают. Каждой станции названье знакомо. Почему же снег такой черный? ведь паровозы ходить перестали. Разве что какой призрак. Вскочишь на подножку – и прямиком в иные миры. Никто тебя больше здесь не увидит. Отчего рано стемнело? Десятое февраля, вот-вот зима изломится, медведь переворотится. Ранняя масленица, на платформе продают сложенные вчетверо блины. Зачем солнце ушло не попрощавшись, не бросив сквозного луча в окно вагона? Грусть-тоска, отпусти мое сердце. Колька вырос. С Колькой и примем решенье. Он поступит так, чтобы мне можно было жить.
Курск. Наши задворки, крупичатый снег, розовое утро. А сердце щемит и щемит у меня. В доме менты. Мария недвижно стоит посреди комнаты. Кольки нет. Проверили документы у Шестакова. Прописан тут. Кто такой? родственник. Преподавал здесь в школе, сейчас работаю в московском вузе. Что случилось? где Николай? Молчат. Что-то нашли, составляют протокол. Мария подписывает не читая. Шестаков прочел, внимательно разглядел найденное из рук ментов и подписал. Нож с выскакивающим лезвием. Острый, бандитский. В Колькиной сокровищнице такого не водилось.
Просил свидания с Колькой. Пришлось брать справку, что тот был его учеником. Дали и справку, и свиданье. Колька, у тебя еще один нож был? – Ну да, финка. – И давно ты начал собирать свой арсенал? – Отец гостил (так и сказал: гостил… погостил и снова сел), рассказывал, каково там. Спрятал два ножа, забил под ступеньку лестницы на чердак. Говорит: живо достану, коли понадобится. Когда его забрали, я себе взял. – Зачем, Колька? – А нельзя никому ничего спускать. Иначе не заметишь, как докатишься. – И кого же ты, за что? – Так, слово за слово. Это Колька, понимавший Шестакова с полуслова. Его Колька, коего он предпочел Феде. Воспитанник безупречного Евгень Василича. Что ж из Феди-то выйдет? С высокой вероятностью сын ужаснейшего мафиози. Растет под неведомо чьим влияньем. Господь храни мое дитя. Мое ли? всё равно храни. Я не уберег Кольку. Было мне жить здесь, в Курске. Черт понес меня в Москву.
Кольке дали три года. По максимуму дали. Теперь выйдут одновременно с отцом. Пока суд да дело, на раненом, по молодости его, зажило как на собаке. Шестаков в Москву так и не уехал: обивал пороги суда. Но красноречивей всех был Женька. Расписывал, какой Колька хороший студент. А вы откуда знаете? – Так я ж у них в школе информатику преподавал. Николай Прогонов со мною до сих пор во всем советуется. – И как ножом пырнуть парня, который его пальцем не тронул? – Нет, уж это отец наставлял. Приходил из тюрьмы, оставил в доме холодное оружие и учил постоять за себя. Пальцем не тронул… так он словами обзывался… его мать поминал. – Это, Евений Васильевич, как вам известно, довольно распространенное русское ругательство. Так, междометие. Не несет в себе смысла личного оскорбления. – Нет, они Марию Прогонову знали, по имени назвали. И – нехорошими словами. А она… она… ну, вроде как святая. (Тут Женька смутился и покраснел. Явно перестарался.) Господи, как всё связано. Когда-то шестаковские студенты придумали сказку: де Прогонов-отец убил оскорбителя Колькиной матери и загремел в лагеря на приличный срок. Теперь Колька их выдумку реализовал (почти что). Столько лет прошло – вернулось подобно бумерангу и ударило. Попридержать бы и мне, автору сей истории, болтливый язык, не молоть страшилок. Сбудется – не обрадуешься. Уже бывало.
Кассации, апелляции… подавать, не подавать. Шестаков остался в Курске. Снова преподавал математику в Женькиной школе: там был хронический дефицит. Жил на глазах у всей улицы вдвоем с Марией Прогоновой в недоступных чужим взглядам покоях дома. Думал – пролетит время, и всадит ему Владимир Прогонов под ребро третий, незнакомый нож. Финку в качестве вещественного доказательства Шестаков повидал на суде. Пока сад зарастает высокой дурман-травой, что по весне зовется сныдь. Ее и правда можно есть. Живучая эта сныдь. Мария принимает свою судьбу стойко. Сын дорос до тюрьмы. А институт – дело непонятное. Шестакова любит взахлеб. Чем кончится – не ее ума дело. Расплатиться всегда готова, прятаться не станет. Ох, Мария.
Алиса привыкла к тому, что Шестаков бегает туда-сюда. У нее в запасе имелся приличной внешности почасовик, всегда готовый ко услугам. Несимпатичного Алиса не потерпела бы. Этот благообразный читал студиозусам промозглой осенью беспощадную математическую статистику. По ее критериям выходило: не принадлежим мы Европе, ни же Азии. Сами по себе. Алисин муж Леонид, импозантный сорокалетний бизнесмен (его занятия как раз под вопросом), жену вроде бы и любил. Ценил ее аномальную красоту и практический разум, критику коего ни разу не предпринимал. Однако чего ради женился на тридцатипятилетней женщине с ребенком – не возьму в толк. Вполне мог бы осчастливить семнадцатилетнюю и пиарить собственного сына еще в памперсах. Дивны дела твои, господи. Выждал ровно столько, сколько требовало приличие, и опять посвятил свои досуги офисным девицам, подобранным строго по внешним данным. Деловые качества – какая проза. Зато от житейских забот Алиса была избавлена. Остальное приложится.
В Москву Шестаков наезжал – «Колькина» квартира была сдана. Осуществлял надзор. Феде два года исполнилось еще летом. Но посмотреть, на кого стал похож, не удавалось. По третьему отцу писался Веткин Федор Леонидыч. Рекреационное пространство элитного дома, где мальчик жил с няней Таней, располагалось на высокой веранде над двухэтажным подземным гаражом. Газон, пожелтевшие клумбы, тренажеры, детская площадка. Даже сосёнки росли – непонятно как, куда девали корни. Попасть внутрь огражденья можно было только из подъездов дома, то есть через швейцара. Тот спрашивал: вы к кому? вас ждут? Нет, Шестакова не ждали. Он поворачивался онемевшей спиной, уже не чувствуя оскорбленья. Колька. У него есть только Колька. И от Кольки пришло письмо. На московский адрес пришло. Должно быть, не хотел полошить мать. Юрий Федорыч, я проиграл в карты свою (вашу) квартиру. Если бы я сам не предложил откупиться ею, если бы не дал расписки кровью, случилось бы такое страшное, чего вы сами для меня никогда бы не пожелали. Больше играть не сяду: от меня отступились. Простите, не кляните. Когда выйду, что-нибудь придумаем.
Шестаков честно показал Колькиным постояльцам полученное письмо. Тех ровно как ветром сдуло. Не требуя возвращенья вперед уплаченных денег, мгновенно съехали, положивши ключ по неписаному закону под коврик. Шестаков повнимательнее взглянул на примелькавшуюся черемуху у забора. Снег едва держался на тонких прутиках. Мигом собрал наиболее любимые вещи - свои и Колькины. Выключил телефон из розетки, вырубил электричество - уже стоя на площадке. Запер квартиру – до Колькиного возвращенья – и потащился в Курск сознаваться Марии. Мария, давно уж арестантская жена, а теперь еще и арестантская мать, почти не удивилась. Людей проигрывают, не то что квартиры. Пока Колька цел, впереди что-то есть. Приедет, доучится – Евгень Василич поможет. (Это при таком-то отце! да он Евгень Василича близко не подпустит.) Пес Полкан опустил шерстистые уши и к разговору не присоединился.
Алиса примчалась ранней весною в Курск. Одна, без шофера. Опять в новом авто, щедро забрызганном дорожной грязью. Сидела в нем у школьных ворот, чуть приоткрыв дверцу и включив отопленье – ждала, когда выйдет. Кругом стоял гомон детей и птиц. Вот идет, увидел ее, сел в машину. Алиса почему-то нервничала. Ты не звонишь… я что, должна за тобою бегать? В твоей квартире бардак. Отворили такие страшные – даже войти побоялась. К счастью, сверху шли двое нормальных людей, и я поскорей с ними. (Ни фига себе. Я не звоню. А сама позвонить не могла. Потащилась сюда по весенней распутице. В этом она вся, моя Алиса. Ну и женщины мне достались. Аховые. Таких поискать.) Алиса, поехали к Женьке. – Никаких Женек. В гостиницу или вообще никуда. - (Никуда, Алиса. Нам с тобою нет места на земле.) Да, хорошо, в гостиницу. Захлопнула дверцу, и птиц голоса стали тише. Ну как, мой милый, сейчас всё расскажешь или потом? – Немного отъедем. Отъехали. Выслушала спокойно. Потом набрала номер мужа. Леня, скажи кому нужно: Жукова, дом двенадцать, квартира три. Очистить сейчас же. – Алиса, и этот у тебя мафиозный? – А то! откуда знакомство, ты думаешь? с похорон. Не надо гостиницы, едем в Москву. В безмолвии ехали. Только Женьке он отзвонил. Женька! ответь мне хоть слово. Ты слышишь, ты понял? Молчит.
Проглянуло солнышко, слепит глаза мокрое шоссе. Сквозь смог пробилось дыханье весны. Господи, что же я делаю с Марией? Женька женат, у него свои хлопоты. Пес Полкан – вот и вся опора Марии. Ничего, она выдюжит – и не такое видала, Алиса источает дорогостоящий аромат. Должно быть, Леонид сошка помельче покойного беспокойного Михаила. Не так засекречен: живет под какой-никакой фамилией. Брак с Алисой повысил его мафиозный статус. Вот в чем фишка. Алиса еще только едет, а там, на Жукова, мафиози-шестерки вышвыривают блатных из шестаковской захудалой хрущевки. Алиса, а слабо тебе вызволить Кольку? – Давай не всё сразу. Через полгодика, если будешь себя хорошо вести. (Значит, шесть месяцев рабства за Кольку. Терпи, Мария. Оно того стоит. В мафиозной «семье» Алиса ценится как мать Михайлова сына. И Леонид заодно – воспитатель принца. Бывшего Феди Волкова. Теперь Феди Веткина. Немножко «семья» помедлила помогать Алисе. Совсем недолго. Выжидали, как дамочка себя поведет. Не исключено, что первое время интриговала вдова Михаила: Алиса как-никак была любовницей. Теперь всё наладилось: Алиса вышла за члена «семьи». Полный порядок. Законная жена человека, живущего вне закона. Прикрывающегося винной торговлей.)
