Максим Осипов - Волною морскою (сборник)

Нет-нет, у него не истерика. Просто удачно вышло — про верховного главнокомандующего. Но в сегодняшнем разговоре это был последний его успех.

Напряжение идет на убыль.

У них там много всего в Академии. Там, между прочим, и девушки учатся. Немного, но есть. Вообще там — всякое разное. Кино, философия. Водное поло. Еврейский хор.

Алекс пробует вспомнить: есть в еврейской музыке многоголосье? Ладно, не идет к делу. Поют в унисон.

— Хорошо, Лео, но ты ведь не в хор устраиваешься петь. Могут отправить куда-нибудь. В тот же Афганистан.

Отвечает опять Лопоухий. Кто его спрашивает?

Могут, говорит, еще как. Больше того, сам он мечтает туда отправиться. Не хотелось бы, чтоб операция кончилась, пока он не успеет там побывать.

— Но ведь вам придется… — Шурочка никогда не касалась подобных тем. — Вам придется стрелять, убивать людей?

Она, может, хочет сказать, что и армия не нужна? — Лопоухий довольно развязно обводит глазами дом:

— Лучше будет, если вас всех замочат тут, а?

Она вообще — следит за политикой?

Шурочка встает с места: нет, не следит.

Лео трогает товарища за руку. Смысл ясен — пойди покури.

Они должны простить его друга, у него очень правые убеждения.

Когда Лопоухий выходит на улицу, а Шурочка — в соседнюю комнату, Алекс все-таки говорит:

— Ты должен иметь в виду, если что… Можно заплатить и за год, и за два, и за сколько надо, пойти в нормальный университет. Идея самостоятельности… Независимости… — Алексу кажется: если удастся сосредоточиться, он найдет что сказать.

Он, Алекс, мечтал и мечтает… — О чем? Лео даже ленится спрашивать. — О чем-то другом. Надо пересказать ему собственный разговор с отцом. Какой тогда год был — восемьдесят третий, наверное? Тут очень хорошо все работает, думает вдруг. Не с его, Алекса, темпераментом можно переубедить человека, пусть он даже твой сын.

В эту минуту Шурочка стоит возле полки с камушками, переводит дыхание. Страшно рассуждать о каком-то выборе. Типичная демагогия, думает она, мужская, тупая. Что-то несопоставимое. Ни с их жизнью, ни с чем.

Отдышалась немножко. Надо бы перед расставанием что-нибудь ему подарить на память. Вот — Максима Максимыча. Рябой, с выщерблинами — если здесь просверлить тоненькое отверстие, можно на шее носить. Шурочка знает, как Лео поступит с Максимом Максимычем: не поймет, кто такой, рассмеется, зашвырнет подальше, сразу, как выйдет за дверь, — в океан.

Шурочка медлит, потом идет к мужчинам, в гостиную.

Не получилось? — одними глазами спрашивает у Алекса.

Лео перехватывает ее взгляд, улыбается матери: нет.

После отъезда Лео с товарищем они какое-то время молчат. Потом Шурочка говорит:

— Мало у нас детей.

— А были б еще, — отвечает Алекс, — они бы тоже отправились в Афганистан.

Кроме Шурочки, у него теперь никого нет. Алекс знает: так это и останется до конца — его ли, ее, все равно.

Надо бы привить ему вкус к путешествиям, думает Шурочка. А то впереди не жизнь, а сплошной эпилог.

5

Прошло два с небольшим года. Лео почти не звонит. И не любит, когда сами они звонят. За каждую отличную оценку в Академии начисляют баллы, на них покупается право не стричься, не убирать комнату, ходить в увольнительную. Лео стрижется коротко и порядок всегда любил, так что накопленный капитал он, вероятно, тратит на увольнительные. Возможно, приедет на День благодарения. На прошлый не приезжал. То ли был наказан, то ли болел, то ли куда-то еще отправился. Подробности неизвестны. Это его, Лео, жизнь.

А ведь, в сущности, и не ссорились.

Алекс теперь слушает много музыки. Приобрел рояль.

— Не худший способ преодолеть кризис среднего возраста, — так он комментирует свои занятия.

— Лучше бы завел себе девушку.

Он что же, совсем плохо играет? — Нет, не плохо, но Шурочка может позволить себе пошутить: опасаться ей нечего.

На самом деле он даже для любителя играет неважно. Жалуется, что пальцы не слушаются. С теми пьесами, которые когда-то знал, ему теперь, конечно, не совладать. Подолгу надо разбирать текст, трудно учить наизусть, но, может, все-таки были данные? Какие-то были, у всех какие-то данные есть. В любом случае сожалеть не приходится: кем бы он стал? Кем-нибудь вроде Юлиных родителей? У них-то, наверное, получше, чем у него, были данные.

Рояль он поставил так, чтобы из-за него видеть воду. В ноты надо смотреть и на руки, а не любоваться на океан. А, ладно, Алекс не профессионал. Максимум, на что он может рассчитывать, — доучить «Овец» до такого уровня, чтобы играть их себе самому и Шурочке. «Пусть овцы пасутся мирно» — одна из самых любимых им пьес. Он смотрит один голос, другой. Полифония — сложная вещь. Алекс помнит, как мать играла этот хорал и как отец ее слушал — оба такие старые, они всегда казались Алексу старыми. Однажды, переставляя с места на место коробки с бумагами, нашел фотографию — за роялем мама, сзади отец стоит. Вероятно, сам и снимал. Здесь родители не кажутся особенно старыми.

Сейчас, когда у Алекса есть много денег и времени, да и тело еще не дает о себе знать, он все больше задумывается над общими вопросами. За что человек отвечает сам, а за что — родители? Вообще, отвечает ли? Если да, перед кем? Но никакого способа придумать решение у него нет, и, приходя ему в голову, эти мысли только портят Алексу настроение. Когда что-то огорчает его или злит, Алекс теперь ужасно морщится. Кожа собирается в складки — вокруг глаз, носа, рта: в этом процессе участвуют все лицевые мускулы.

— Больно смотреть, — говорит Шурочка, если он задумывается при ней.

В конце сентября (воздух теплый, вода холодная) они однажды выходят на океан.

Алекс спрашивает:

— Знаешь, кого мы родили с тобой?

О, да. А он только сейчас додумался?

— Ты ведь девочкой была в него влюблена. Шурочка разувается, наступает на теплые камушки, шевелит их ногой.

Москва — Петрозаводск

Внимай, Иов, слушай меня, молчи.

Избавить человека от ближнего — разве не в этом назначение прогресса? И какое дело мне до радостей и бедствий человеческих? — Правильно, никакого. Так почему же, скажите, хотя бы в дороге нельзя побыть одному?

Спросили: кто едет в Петрозаводск? Конференция, с международным участием. Доктора, кто-нибудь должен. Знаем мы эти конференции: пара эмигрантов — все их участие. Малая выпивка, гостиница, лекция, выпивка большая — и домой. После лекции — еще вопросы задают, а за спиной у тебя мужички крепкие, с красными лицами, на часы показывают — пора. Мужички — профессора местные, они теперь все в провинции профессора, как на американском Юге: белый мужчина — полковник или судья.

Итак, кто едет в Петрозаводск? Я и вызвался: Ладожское озеро, то да се. — Не Ладожское, Онежское. — Какая разница? Вы были в Петрозаводске? И я не был.

Вокзал — место страшненькое, принимаю вид заправского путешественника, это защитит. Как бы скучая иду к вагону, чтобы сразу видно было — як вокзалам привык, грабить меня смысла нет.

Поезд Москва — Петрозаводск: четырнадцать с половиной часов ехать, между прочим. Попутчики — почти всегда источник неприятностей: пиво, вобла, коньячки «Багратион», «Кутузов», откровенность, затем агрессия.

Тронулись, все неплохо, пока один.

— Билетики приготовили.

— Девушка, как бы нам договориться?.. Я, видите ли… Ну, в общем, чтоб я один ехал?

Оглядела меня:

— Зависит, чем будете заниматься.

Да чем я могу заниматься?

— Книжечку почитаю.

— Если книжечку, то пятьсот.

Вдруг — двое. Чуть не опоздали. Два нижних. Сидят, дышат. Эх, чтоб вам! Не задалась поездочка. Досадно. Устраивайтесь, не буду мешать, — я наверх полез, они внизу возятся.

Первый — простой, примитивный. Голова, руки, ботинки — все большое, грубое, рот приоткрыт — дебил. Потный дебил. Телефон достал и играется. Треньк-треньк — в ознаменование успехов, если проиграл — б-ллл-лум, молнию свободной рукой теребит — тоже шум, носом шмыгает. Но вроде трезвый.

Второй, из-под меня, брезгливо:

— Куртку сними, урод. — Раздражительный. — Не чвякай.

Тяжело. Колеса стучат. Внизу: треньк-треньк. Какая тут книжечка? Неужели так всю дорогу будет?

Вышел в коридор. В соседнем купе разговаривают:

— Россия относится к странам продолговатым, — произносит приятный молодой мужской голос, — в отличие от, скажем, США или Германии, стран круглого типа. В обеих странах я, заметим, подолгу жил. — Девушка радостно охает. — Россия, — продолжает голос, — похожа на головастика. Ездят по ней только с востока на запад и с запада на восток, исключая тело головастика, относительно густонаселенное, в нем можно перемещаться с севера на юг и с юга на север.