Николай Климонович - Цветы дальних мест
Теперь надо идти не под углом, как хотел, а перпендикулярно к руслу, иначе промахнешься. Он полез на гребень холма, чтобы сориентироваться точней, вспомнил предстоящий вечер. И прежний отряд. Был бы среди своих, с радостью домой торопился бы. А здесь — здесь и в преферанс сыграть не с кем…
Впереди лежал крутой запад, который и на карте отчетлив, дальше был виден медленный долгий накат, по которому часто торчали белые палки вонючек, а там должна была начинаться отутюженная равнина, хорошо со всех сторон просматривающаяся… Пересекая склон, Володя чуть не наступил на слившуюся с серым в отметинах камнем серую, посыпанную бурыми крапинами, словно поперченную, неподвижную ящерицу. Это была агама сантиметров семи в длину. Приоткрыв пасть так, что видно было нёбо — розовый нежный комочек за нижними зубами, — бесцветными глазами, не шевелясь, она завороженно уставилась куда-то. Обернулся и он. Среди вконец вылинявшего полотняного неба висело раздутое затуманившееся солнце. И тут же на его фоне — отчетливая одинокая точка.
Агама потревоженно вздрогнула, согнулась скобкой, проскользнула в ближайшую расщелину. Орел был хорошо виден. Но и оттенка прежнего глубокого чувства при виде его уже не возникло…
Машину он увидел посреди равнины — выцветший зеленый кубик на ржавой плоскотине. Возле суетился шофер: обходил машину с одной стороны, с другой, нагибался, словно во все стороны от нее что-то нужное раскатилось. Пока Володя шагал по открытому, он был хорошо виден, но шофер заметил его, лишь когда тот подошел вплотную. И крикнул, хоть можно было уже не кричать:
— Здорово. Явился не запылился. Как прогулочка?
— Замечательная. — Володя вытирал пот, отдуваясь. — Их еще нет?
— Как видишь. А что, наше дело маленькое. Если начальству и свой собственный день рождения приспичило план перевыполнять, нам что, нам все равно. Пожалуйста.
Он подтянул брюки — единственное, что было на нем, не считая грязного носового платка, державшегося на голове на четырех маленьких перекрученных узелках, от пота черного, — повертел тощим задом. Брюки шофер снимал только на ночь или на время мытья, бывало страшновато смотреть на его ноги — синевато-белые, с фиолетовыми набухшими жилами, казавшиеся по небрежности приставленными к загоревшей дотемна верхней половине туловища.
— Что, припекает? — между прочим заметил Володя, указывая на платок.
— Припекает, — довольно согласился шофер. Его брови выгорели добела, красная кожа на лице была сплошь изрезана розовыми морщинками, отчего казалось, что лицо его идет пятнами, как у беременной. — Прикемарил тут без вас, — продолжал шофер по-прежнему радостно, словно сообщал для обоих радостную новость. — Просыпаюсь, брезент — чисто печная заслонка. Вот поди в машину — без веника париться можно, по-фински, ага. Трещит сейчас голова, как с бодуна. — Шофер, однако, не стал изображать разбитость, а ернически и довольно сильно прихлопнул себя по голове ладонью. Заметив же вполне равнодушное Володино лицо, снова стал искать по земле.
— Помочь? Вы что-то потеряли?
— А, это… — Шофер снова расплылся. — Не-е, не потерял.
Володя пожал плечами, откинул раскалившийся брезент, забросил в кузов рюкзак, сунул молоток. Пригляделся, рассмотрел: по всему дну газика копошились, как в террариуме, бесчисленные черепахи. Цокали когтями по металлу, лезли на стенки, с костным стуком гулко плюхались обратно.
— А это откуда?
— Это-то? — Шофер стоял теперь метрах в десяти на карачках и оглядывал песок далеко вокруг. — А это для пепельниц. Из них пепельницы прекрасные выходят, не видели никогда?
Володя захлопнул брезент. Шофер поднялся и пошел к нему.
— Мы прошлый год целый вьючник увезли. — Глаза его до этого бегали еще по сторонам, но тут остановились на лице собеседника. — Такую кучу наделали.
Было слышно, как за брезентом копошатся черепахи, маются в поисках свободы.
— И как вы это делаете? — спросил Володя.
— Ну, это дело не хитрое. Значат, так. Сперва кладешь милягу перед собой, на панцирь наступаешь, чтоб не уползла, и ждешь… — Шофер как бы подглядывал за выражением Володиного лица.
— Чего ждешь?
— Черепаха не дура ведь, верно.
— Возможно.
— Еще бы нет. Не дурее нас с тобой. Ей пепельницей-то быть не совсем хочется. Поэтому она голову свою втянет и сидит таится. И даже если ее за голову пальцами ущипнешь, все одно никакими силами из панциря ее не выманить. Пока сама не решит, добровольно.
— И д-долго ждать? — запнулся Володя и тоже взглянул на шофера прямо.
— Это уж, извини, от ее характера зависит. Какая понетерпеливей, поглупей или полюбопытней — та скоро голову протягивает. Какая поупрямей — та может два часа в панцире своем сидеть. Сидит, знаешь, в панцире, глазки выставит и глазками зырк-зырк, как живая. Но бывают среди них такие твари — день и два могут в своей костяшке сидеть. Будто все про тебя прокунькали, все твои благие намерения, и сидят. Кажется, век могут сидеть, помрут в панцире своем с голодухи, а головы не подставят. Животные, они, знаешь, тоже вполне того, чувствуют…
— И что с ними?
— С кем?
— Н-ну, к-которые сидят?
— Отпускать приходится. Но зато если высунула она голову, ты в этот самый момент голову ей ножичком — чик-чирик! И усё, и Вася. Потом снутри поскоблишь, как кровь сойдет, вычистишь, на солнышко положишь денька на два, чтоб проветрилась… — И, заметив кривую мину на лице Володи, шофер добавил с энтузиазмом: — А что? Лачком если покрыть, покрасить, хоть на рынок неси продавать. Вещь получается.
— И ч-что — на рынок н-носили? — Володя скартавил и скривил рот.
— Это к слову, кто ж понесет.
— А для чего ц-целый вьючник?
— Во-первых, как начинаешь это дело, так в азарт входишь. Мишка, например, любо-дорого научился их уговаривать. Мастер по этому делу. Целую техноумию разработал. Сперва взялся их в кипяток закидывать, но только роговица слазит, одна костяшка белая остается…
— Мне ваша технология ни к чему. Я удивляюсь просто: увезли вьючник в прошлом году — теперь мало оказалось?
— Так ведь раздали. Как сувениры из пустыни. Вот сам повезешь, так увидишь — каждый будет просить. У меня свояк только пять штук выпросил. Ребятам с базы отнес. Все хотят иметь… — Тут шофер встрепенулся, нырнул куда-то вниз, зашуршал кустом, достал крупную черепаху светло-песочной масти и с зазубренным плоским панцирем. — Ишь, голову спрятала, а зад выставила. Тоже спряталась. Вот только старовата малость. Как думаешь? — Он держал черепаху подальше, на вытянутой руке, и не зря — та не замедлила пустить в ход свое обычное оружие. — Вот твари, — изумился шофер, — не успеешь в руки взять, так обосрать норовит. Ползи уж, пенсионерочка… — Он опустил черепаху на землю, она довольно проворно, сильно загребая лапами, поспешила прочь.
— И что — Люда их тоже режет? — спросил Володя, картавя.
— Нет, она ж баба. Ее… как сказать… мутит.
Володя посмотрел на солнце нетерпеливо, потом на часы.
Было двадцать минут пятого. Он огляделся, нигде никого. Тогда он бросил штормовку на землю, уселся, достал сигареты. Раньше он не курил, но кто-то ему посоветовал для сбавления веса. Делал он это без удовольствия.
Шофер присел рядом на корточки. Тоже закурил, смяв предварительно гармошкой мундштук папиросы. Подмигнул:
— Что, освежимся сегодня чуток за здоровье начальницы?
Володя откинулся на спину.
— Вы скажите лучше, Николай Сергеевич, давно хочу спросить, отчего вас Миша всё Колей-Сережей называет? Несолидно как-то…
— Вот и я говорю, — ухватился шофер, — а он все — Коля-Сережа да Коля-Сережа. Вообще-то меня так ребята на автобазе зовут. А вон и в экспедицию просочилось. Завсегда так: кому дадут какую кликуху, так она и ходит за человеком, не отвязывается. У нас вот в доме сосед, здоровый мужик, рожа во, так его все Акулькой кличут. Его б Жеребцом или Мерином, а то — Акулька. И добро б фамилия была, положим, Акулов. А то Симкин ведь… Все от одного раза пошло.
Володя прикрыл глаза снова.
— … Дело так было. Тогда на месте наших пятиэтажек деревня стояла. Раз взрослые пацаны пошли на речку, а Симкин за ними увязался. Лет шесть было. А мать ему говорила, видно: на речку не ходи, там, мол, акулы тебя враз съедят. Ну, выходят к речке, а на берегу рыбу ловят. Симкин подходит к садкам и спрашивает: акульки, да? Так и пошли его звать пацаны. Теперь ему сорок годов, а он все Акулька.
Шофер засмеялся тихим смехом. Володя надвинул на самый нос козырек своей шапочки, лежал не шевелясь.
— И чего ты все скучаешь? — спросил шофер, выдержав паузу. — Чего скучать-то?
— Скучно, вот и скучаю. — Володя из-под козырька выпихнул языком сигарету. Для куража, что ли, шофер всегда при нем нес какую-нибудь околесицу.
