Ольга Славникова - Легкая голова
Максим Т. Ермаков знал, что не понравится очень. Отправить телегу “в фирму” было примерно то же самое, что в прежние времена нажаловаться в партком. Склочную бумажку могли отправить в урну, а могли изучить и усмотреть в бытовом поведении сотрудника попрание корпоративных ценностей и ущерб имиджу компании. Впрочем, Максим Т. Ермаков был теперь на особом положении. Он теперь расхаживал по офису, будто привидение по родовому замку, и коллеги, избегая смотреть ему в глаза, словно видели у него во лбу запекшуюся дырку от выстрела. Казалось, все они каким-то образом догадались, что голова Максима Т. Ермакова пребывает в ином, чем у нормальных граждан, агрегатном состоянии. Из-за этого Максим Т. Ермаков чувствовал себя флаконом, у которого не завинчена крышка: толкни – и все разольется. Его халтурный креатив ко всенародному празднику св. Валентина – шоколадное сердце, пронзенное стрелой, чем-то напоминающей рыбий скелет, – был принят на сегодняшнем совещании не глядя, никто не вылез с неприятными умными мыслями, все сделал вид, что никакого Максима Т. Ермакова не существует.
– Пишите кляузу, мне не жалко, – хладнокровно заявил Максим Т. Ермаков Просто Наташе, глядевшей на него пристально, положив на стол тяжелый локоть. – Охота вам время терять.
– Ну, вы и бессовестный! – возмутилась Просто Наташа. – Ладно, давайте разбираться. Я имею право знать, что происходит!
– А что?
– Как это что, как это что? – зачастила Просто Наташа, очень похожая в этот момент на большую взъерошенную курицу. – Милиция в подъезде вторую неделю дежурит! Мы с мамой всегда жили бедно, но прилично! А теперь соседи, которые меня с детства знают, звонят и говорят: мол, Наточка, твой жилец попал под милицейское наблюдение. У нас тут засада, того гляди стрелять начнут. Неизвестно что теперь с квартирой будет, ты уж приезжай и разберись!
– Им-то какое дело? И с чего они взяли, что это милиция? И почему решили, что наблюдают за мной? – раздраженно спросил Максим Т. Ермаков. – Может, это за алкашами с пятого этажа решили присмотреть. Я-то чего? Вот у них гулянка день и ночь, в режиме нон-стоп. Вася-хозяин вообще не просыхает, живет с того, что девиц пускает с клиентами. Притон настоящий, а туда же: приличные люди, приличный подъезд! Иногда такую рожу в лифте встретишь, что потом ночами снится. А Вася красивее всех, с бородой своей горелой и в кепке с помойки. Тоже, небось, вырос у всех на глазах. Вы, может, с ним за одной партой сидели и на выпускном танцевали?
– Про Васю Шутова не смейте! – возмутилась Просто Наташа. – Он хороший был человек, маме моей дорогие лекарства покупал. Три года как пьет всего. Сначала в бога поверил, а потом спился. Вы для моей мамы пальцем о палец не ударили, так что молчите тут мне!
Максим Т. Ермаков скептически хмыкнул. Поверить в то, что Вася-алкоголик пьет всего три года, было крайне затруднительно. Если так, то Вася двигался по жизни очень высокими темпами и мог бы, пойди его судьба в другую сторону, за те же сроки построить, к примеру, завод. Вместо этого Вася разрушил себя и теперь представлял собой небольшое кривоногое страшилище с мордой, как фарш, и с бессмысленной готовностью в проспиртованных глазках – на подлость или на подвиг, как повернется бутылка. Из логова его ночами доносились глухие звуки пьяного веселья, нехорошая квартира тряслась, будто картонная коробка с битым стеклом. То и дело в логово заглядывал, проводя там немало времени, красноносый и блондинистый, как гусь, местный участковый. Тем не менее, алкоголик Вася был москвич, выросший здесь, в свинцовом, с диким ветром из-за каждого угла, спальном районе, – и уже поэтому он считался благонадежнее, чем какой-то приезжий, тихо снимающий крошечную квартиру за немалые деньги.
– Все-таки с чего вы все решили, что наружка по мою душу? – раздраженно спросил Максим Т. Ермаков.
– А с того! – торжествующе выпалила Просто Наташа. – Они с Марией Александровной из четыреста шестой договорились, ходят к ней в туалет. Культурные мужчины, на лестнице не льют. Они и удостоверения ей показывали, и деньги, между прочим, платят, столько же почти, как вы за съем. Мария Александровна для них отдельное мыло держит и полотенце. Приглашала их обедать у нее на кухне, чтобы не жеваться на подоконнике, чаю свежего предлагала. А они ей отвечают – нет, госпожа Калязина, нам нельзя, мы глаз не должны спускать с четыреста десятой квартиры. Она заволновалась, конечно, человек пожилой, спрашивает их: а почему, что произошло? Они ей: очень там жилец для нас интересный. Ну, и как вы это объясните? Еще во дворе все время какие-то типы толкутся! Вчера как раз, Мария Александровна вышла с собачкой гулять, а они стоят: человек двенадцать с плакатиками, а на плакатиках написано: “Сдохни сука!” Ведь не кому-нибудь, а вам на двери то же самое намалевали! А дверь, между прочим, моя!
Пока она говорила, усиленно работая крашеным ротиком, Максим Т. Ермаков ощущал, как во всем его составе растет непонятная жажда: точно часть элементов таблицы Менделеева, из которых состоит живая органика, оказалась из него высосана. Машинально он выдернул из пачки сигарету; на Просто Наташу, поднявшую сизые бровки под прямым углом, он так посмотрел поверх вертикального огня зажигалки, что квартирная хозяйка закашлялась в кружку. Первые затяжки наполнили тело приятной истомой, заклубились в голове, и в этих клубах, призрачно повторявших конфигурацию мозга, стала оформляться некая привлекательная мысль.
– Вы, значит, денег хотите? – спросил Максим Т. Ермаков, протягивая Просто Наташе, у которой с большого фланелевого подбородка стекала кофейная капля, бумажную салфетку.
– Мне в магазинах все бесплатно продают? – огрызнулась та.
– Очень хорошо. Я вам предлагаю крутейший эксклюзив, – веско произнес Максим Т. Ермаков. – Я даю вам историю, на которой журналист делает имя раз и навсегда. Международное! Соответственно, и деньги подойдут. Так вот, тема: права человека и новый виток беспредела КГБ. Потому что не милиционеры у нас в подъезде дежурят! Это спецслужбы. Государственный, блин, комитет по доведению граждан до самоубийства!
У Просто Наташи сумка с деньгами тихо сползла с ослабевших колен. Она слушала, дыша раскрытым ртом, точно схватила горячее и никак не может проглотить. Максим Т. Ермаков старался как можно завлекательнее обрисовать специальных комитетчиков, обвешанных аппаратурой, их бредовые идеи насчет причинно-следственных связей и попрание ими гражданских свобод. Просто Наташа была, конечно, не самым удачным медиаагентом, и тратить тему на нее было немного жалко. Но если положить руку на сердце – хищные журналюги, которыми Максим Т. Ермаков попытался припугнуть государственных уродов, существовали более в его воображении, нежели в действительности. Он, конечно, был знаком с некоторым количеством людей из рекламных отделов влиятельных медиа. В основном это были успешные женщины, молодые, но уже неопределенного возраста, слишком туго обтянутые кожей и одеждой, так что казалось, будто кто-то сзади держит их за складки в кулаке. Этим были безразличны любые человеческие истории; всякое явление мира представлялось им рекламой самого себя, их же работой было проследить, чтобы в параллельную медиа-реальность ничто из рекламо-объектов не попадало бесплатно. Метафизические наследницы советских цензоров, они выпалывали реальность до каких-то ощутимых проплешин, от которых даже Максиму Т. Ермакову делалось не по себе.
Прочие знакомцы из медиа-среды заводились у Максима Т. Ермакова на презентациях его молочно-глинистого продукта и на аутингах, устраиваемых фирмой для представителей прессы. Был некий Дима Рождественский, всегда полупьяный, всегда в темной сорочке и светлом шелковом галстуке, похожем на свежеочищенную рыбину, с чем-то рыбным в оттенке свежевыбритых щек; был другой Дима, по фамилии, кажется, Кавков, всегда пьяный на три четверти, носивший грубые, будто слоновья шкура, джинсовые штаны и такие же многокарманные жилетки, полускрытые рыжей бородищей. Были и девицы, мордастенькие, худенькие, разные – их имена навсегда перепутались в сознании Максима Т. Ермакова, потому что он, вот убей, не помнил, которую из них трахнул на базе отдыха “Щукино”, вдали от корпоративных шашлыков, при тусклом трепете грозы, словно одевавшей влажные тела в электрическую шерсть.
Все это была полубезработная журналистская мелочь, завсегдатаи фуршетов, ни одного политического волка, способного раскрутить историю и устроить социальным прогнозистам все то, чего они заслуживают. Правда, существовал один человек, умный мерзавец Ваня Голиков, который года три назад вел на канале “ННТ-TV” злобную программу “Разговорчики”, и его костистую физиономию, украшенную парой развесистых бровей и одним выдающимся носом, напоминавшим первобытный каменный топор, знала страна. Но потом, в результате каких-то трений и чада с политическими искрами, Ваню поперли с канала. С тех пор Ваня сделался игралищем ветров, носивших его по Европе, откуда он приезжал пополневший и все более похожий на мирную крысу. Максим Т. Ермаков пересекался с ним случайно, в клубах средней руки, с горячими от задниц диванами и отечными от порошков туалетными зеркалами. Несмотря на природную скупость, не позволявшую Максиму Т. Ермакову стать полноценным клаббером города Москвы, у них с тусовщиком Голиковым образовались отношения взаимного кредита – легкие, по мелочи, с моментальным забвением сумм, так что скоро стало непонятно, кто кому в итоге должен. Эта неожиданная финансовая совместимость привела к совместимости духовной: беседы, которые они вели, не реагируя на привалившихся справа и слева расслабленных девиц, касались всего мироустройства и конкретно – технологий успеха. Собственно, Голиков сам просил ему подбросить “тему, темку, ситуевину”, из которой он мог бы, приспособив к ней запал и шнур, соорудить бомбу. Но где теперь искать дискретного Голикова – было неизвестно. По последним сведениям, он работал в Праге на каком-то радио – а может, не на радио и вовсе даже не в Праге. Электронный адрес Голикова реагировал письмами-автоматами, мобильный номер траурным женским голосом объявлял себя несуществующим.
