Борис Алмазов - Охваченные членством

Я говорю:

— Ну ты даешь! Теперь совсем бессмысленный натюрморт получается!

— Почему, очень даже осмысленный! А главное, его съесть не хочется... Хотя, вообще, если с хлебом и подсолнечным маслом...

— Погоди ты! — говорю. — Нам что Василий Сергеевич говорил: чтобы вещи были связаны между собой по смыслу. Когда были яблоки или там пряники с конфетами — получался чайный натюрморт!

— И теперь чайный! Чашки-то чайные!

— Что ж, по-твоему, чай с луковицами пьют?

— Да! — почесал в затылке Серега. — Что ж делать-то? Во! Придумал: давай яйцо в рюмочке поставим и ложечку положим — как будто к завтраку яйцо всмятку. Я их терпеть не могу, так что съесть не захочется...

— Как же мы яйцо красками будем рисовать — оно же белое!

— Ха! — говорит Серега. — А у нас цветное яйцо есть! Деревянное! В нем мама иголки и штопальные нитки держит. — И он приволок здоровенное яйцо. Ярко разрисованное и легкое.

— Куда нам такое здоровенное? — говорю. — Это какое-то страусиное. Как его на завтрак есть? Оно не то что в рюмку, оно и в чашку не влезет.

— Не беспокойся! — говорит Серега и все пытается яйцо в натюрморте покрасивее положить, а оно все укатывается — того гляди, со стола упадет. — Не беспокойся. Страусиное не страусиное, а кому надо — тот съест!

— А кому, — спрашиваю, — надо? Кто на завтрак страусиные яйца ест?

— А я почем знаю? Может, африканцы!

— А они чай пьют?

— А кто их знает!

— Вот именно. Я сам на картинке видел, как страус в песок голову прячет!

— Ну и что?

— Как «ну и что»? Песок-то где? В пустыне! Там вообще воды нет, а не то что чаю!

— Придумал! — кричит Серега и бежит в чулан. Долго-предолго там возится и притаскивает старую курительную трубку.

— Во! Капитан дальнего плавания может на завтрак страусиные яйца есть! — Он подпер этой трубкой яйцо, чтобы оно со стола не скатывалось. — Во! Смотри! Настоящий «Завтрак моряка».

Стали мы этот завтрак моряка рисовать. Только я собрался начать красками, Серега вдруг говорит:

— Да... За этот натюрморт нас, конечно, не похвалят!

— Это почему же? — спрашиваю. — Очень красимый натюрморт. Яркий!

— Лично я на месте учителя рисования, — говорит Серега, — за этот натюрморт такую бы пару вляпал, а может, даже кол, чтоб другим неповадно было!

— За что?

— Ты что же думаешь, капитан чаю попьет, страусиным яйцом закусит, а потом трубку закурит?

— Ну и что?

— Ага! — И Серега смотрит на меня, прищурившись, словно я иностранный лазутчик или диверсант. — Значит, ты за то, чтобы капитан курил? Как будто ты не слышал, что курить вредно! Вот он накурится, заболеет и перестанет в дальние плавания ходить!

Серега рассердился, руками машет, орет, того гляди, на столе весь натюрморт переколотит.

— Я этот натюрморт рисовать не буду! Он вредный!

— Вот тогда-то точно двойку получишь! — говорю.

— Ну и пусть! — кричит Серега. — Пусть двойку! Хоть в журнале! Хоть в четверти. Но только пусть у нас будут некурящие капитаны! Пусть наши моряки будут здоровы!

— Сам ты, — говорю, — будь здоров!

Забрал я свои краски и альбом и пошел домой. Чтобы я еще когда-нибудь сел с ним натюрморт рисовать — лучше я чай с луком, со страусиными яйцами пить буду!

Дома я расстелил красную салфетку. Поставил вазочку с кленовыми и дубовыми листьями — у меня много засушенных было. Они красивые — желтые, бордовые, коричневые... Еще несколько листочков по салфетке разложил — как будто они опали. Вот и получился натюрморт «Золотая осень». И все в нем связано, и смысл есть!

Не успел я натюрморт поставить — звонок! Серега с альбомом является. Ну, я ему только обрадовался. Рисовать вдвоем веселее, а трогать натюрморт я ему не дам!

Вот сидим мы, красками пишем. Это вообще-то очень трудно. Потому что акварель должна быть и яркой, и прозрачной... Приходится часто кисточку мыть и много воды на кисть брать. Вот тут-то эта самая акварель и норовит капнуть и кляксу поставить. Очень трудно красками писать. У меня даже плечи устали. И все руки уже в краске.

Тут опять в дверь позвонили. Тетя Лена, наша соседка, своего Федьку привела:

— Мальчики! Я вас умоляю! Мне нужно отлучиться на полчасика — пусть Федя у вас побудет!

— Не хочу! Не хочу! — орет этот Федя. Пятилетняя малявка, а голосина такой, что на улице слышно.

Еле его мать от своего пальто отцепила. А как только за ней дверь захлопнулась — он сразу орать перестал, будто его выключили, и к нам.

— А чего это вы тут делаете?

Мы ему говорим:

-— Вот тебе листок бумаги, вот тебе краски и кисточка — рисуй вместе с нами.

— Не хочу!

И давай по комнате шастать, все руками хватать.

Я ему говорю:

— Послушай, ты, Федя-бедя съел медведя, ты тут не мотайся туда-сюда! В глазах от тебя рябит! И ничего не лапай, а то будешь косолапый!

А он:

— Сам «медведя»! Сам «косолапый»!

Однако поутих. Пристроился рядом с нами, взял кисточку. Но лучше бы он по комнате скакал! Макнул он кисточку в краску да как начал ее по своему чистку возить — так во все стороны кляксы полетели! Всю работу нам забрызгал. Мы еле его утихомирили. Пересадили его к подоконнику. Отдельно ему воду в стакане поставили, отдельные краски — у меня старая гуашь была, — сиди рисуй на здоровье. Ну вроде успокоился: засопел, притих...

Мы к нему спиной сидели. Он-то у окна, а мы спиной к окну, чтобы свет на альбомы падал, натюрморт освещал, а в глаза не попадал. Не успели мы опять за работу приняться, этот Федя как завоет, как заорет:

— Я индеец! Я индеец!

Мы чуть краски от неожиданности не перевернули! Оглядываемся — а он рожу себе раскрасил, размалевал и теперь кривляется — пугает нас.

— Ага! Ага! Правда же, я страшный! Я индеец! Я индейский вождь!

— Правда, — говорим, — правда! Страшный... Ой-ой-ой... Боимся. Только, индейский вождь, отвяжись от нас, пожалуйста! Дай ты нам порисовать спокойно...

Вот он поорал, попрыгал. Надоело. Пошел в ванную умываться.

— Бывают же такие дети противные! — говорит Серега. — Прямо шило какое-то, а не ребенок!

Я молчу, потому что у Сереги у самого не то что шило... Он сам-то, Серега, если посидит две минуты спокойно, так об этом случае можно в газету писать, в отдел «Редкие факты».

— И что этому Феде не сидится спокойно! Играл бы себе или рисовал. Так ведь нет...

— Ты сам-то сиди спокойно и рисуй! — не выдержал я.

— Нет, ты послушай! — говорит Серега. — Вот он сейчас умоется и опять куролесить начнет! Он же не даст нам натюрморт дорисовать!

— Да рисуй ты, не отвлекайся! — говорю я Сереге. — Не обращай на него внимания, и все! Поорет и перестанет!

Но Серега уже завелся.

— Ну ничего! — говорит. — Он у меня полдня в ванной сидеть будет! — Отложил кисточку, макнул палец в красную краску и сидит Федю-медю ждет.

Тот явился весь мокрый! Физиономия блестит, уши розовые светятся, а глаза так и стригут по сторонам — что бы нашкодить такое!

— Что ж это ты так плохо вымылся? — спрашивает его Серега безразличным голосом.

— Чего?

— Ничего! Краску-то не смыл с лица.

-Где?

— Вот здесь и здесь! — говорит Серега и тычет в Федю пальцем, а палец-то в краске — всю ему физиономию краской перепачкал.

— Правда, что ли? — Федя меня спрашивает.

А меня такой смех дурацкий разобрал, что только и могу ему на зеркало показать. Он в зеркало глянул, ахнул и помчался опять в ванную.

— Ну погоди! — говорит Серега. — Сейчас я его в синий цвет перекрашу.

Федя явился, спрашивает:

— Теперь чистый?

— Да где там! — говорит Серега. — Только цвет переменился, а краска осталась. Вот здесь и здесь... А ты что думал! С ней шутки плохи. Она накладывается легко, а смывается ой-ой-ой...

— Ой-ой-ой... — посмотрел Федя в зеркало и опять мыться побежал.

Мы его еще два раза мазали. И я тоже! Никогда себе этого не прощу. Все же он маленький! Ну помакали бы разок — и хватит, а мы прямо как с ума сошли! Еще и пугаем его!

— Ты бы, — говорим, — спросил сначала, что это на краска и можно ли ею лицо мазать. Может, от нее воспаление сделается! Может, от нее язвы пойдут или лишаи!

— Ой-вой-вой... — И опять бедный Федя мыться бежит. Лицо у него стало красное-красное. Он теперь и к нам не подходит. Глянет в зеркало — заскулит и опять в ванную!

Мне его жалко стало.

— Ну, — говорю, — пошутили — и хватит.

— Ладно! — согласился Серега и пошел за Федей в ванную. А через минуту выскакивает — губы трясутся.

— Слушай, — говорит, — у него и правда с лицом что-то делается!

Вытащили мы Федю из ванной, а у него и правда лицо распухло и красные пятна на лбу, на щеках, на носу...

— Что ж теперь делать? — Серега говорит.

— Надо его в больницу тащить!