Али Смит - Ирония жизни в разных историях
Я стою на кухне возле холодильника и молюсь, чего не делал целую вечность. Забыл, когда молился Богу последний раз, уже не знаю, как это делать. Я доведен до отчаяния, но остаюсь вежливым.
Ты сейчас там, куда я не могу добраться или откуда не могу услышать тебя, и тебе больно.
Я заключаю сделку: обещаю снова стать примерным католиком, если только ты вернешься целой и невредимой.
Ты сейчас где-то и не хочешь, чтобы я знал об этом, с кем-то и не хочешь, чтобы я знал об этом.
Девять. Я сижу на диване. Рассматриваю ногти на руках. Изучаю ногти больших пальцев, сначала на одной руке, потом на другой. Интересно, что бы случилось, не будь ногтя на большом пальце, или на указательном, или на мизинце. Как известно, такой метод пытки причиняет мучительную боль. Однажды я смотрел передачу, где говорили, что наши ногти — это остатки когтей животного и неандертальца; они защищают нервы на пальцах и сделаны из протеина, кератина. А еще отрастают очень быстро, за неделю становятся намного длиннее. Ногти какое-то время продолжают расти даже после смерти, как и волосы. Они растут сами по себе. Это всем известно.
Помню, несколько лет назад ты решила отучиться грызть ногти, позволяла себе грызть только один ноготь в день: в понедельник на большом пальце, во вторник на указательном, и так далее. Пытаюсь вспомнить, избавилась ли ты от этой привычки, по - прежнему грызешь только какой-то один ноготь или больше вообще их не грызешь. Не могу вспомнить. Я даже не знаю, какие у тебя ногти: короткие или длинные.
Десять.
Ты снова произнесла мое имя в трубку телефона из супермаркета. «Алло? — говоришь ты. — Любимый? Ты еще здесь?»
— Да, — сказал я.
— Так чем же ты занимался сегодня вечером? — спросила ты.
— Все, как обычно, — ответил я. — Слушай, ты не хочешь, чтобы я подъехал на машине и забрал тебя? На это уйдет всего лишь полчаса.
— Нет, — возразила ты. — Я на самом деле хочу прогуляться. К тому же скоро будет светать.
Ну конечно, совсем скоро наступит рассвет; ведь это же апрель. После того, как мы оба повесили трубки телефонов, я позвонил в банк, запер все двери, почистил зубы и отправился спать, завел будильник на четыре часа вперед, лег на свою половину кровати и постарался заснуть в оставшееся время, закрывшись твоей подушкой от света.
— Пойду позвоню в банк от твоего имени, — сказал я.
— Не уходи пока, — попросила ты.
Я посмотрел на часы.
— Еще пять минут, ладно? — взмолилась ты.
— Договорились, — отозвался я.
МАЙ
© Перевод О. Сергеевой
Говорю тебе, я влюбилась в дерево. И не могла иначе. Дерево цвело.
Этот день ничем не отличался от других. От нашего дома в город на работу я шла той же дорогой, что всегда. Еще не успела далеко отойти от дома, лишь повернув за угол, я смотрела на тротуар и на ходу размышляла о том, выделяет ли местный совет деньги на зарплату служащему, который весь день бродил бы по городу, изучая, по каким пешеходным дорожкам было бы удобнее пройти. Интересно, как такую должность обозначат в газетной рекламе, как ее назовут? Инспектор тротуаров и дорог. Ревизор обочины. Консультант по сносу городских аллей. Я размышляла про себя о том, с какой квалификацией можно получить такую должность. Ведущий во время телевизионной викторины или улыбающийся незнакомец на вечеринке спросит: «Так кем же вы работаете?» — и тогда кто-то ответит: «На самом деле я — менеджер по наблюдению за состоянием асфальта; это высокооплачиваемая работа, которая требует большого мастерства и предполагает великолепные перспективы карьерного роста».
Или, может, местный совет больше не занимается этим. Возможно, какая-нибудь частная компания посылает людей на проверку состояния дорог и затем сообщает результаты в соответствующий комитет местного совета. Такое более вероятно. Помню только, иду я по той дороге и мысленно отмечаю нуждающиеся в ремонте места, о которых надо бы сообщить, и вдруг твердой почвы под моими ногами не стало. Она исчезла. Тротуар укрыт чем-то необыкновенным, напоминающим разорванный шелк. Это были лепестки. Изумительно белого цвета. Мне хотелось понять, откуда они появились, и я подняла глаза, и — увидела, откуда они появились.
Из дома вышла женщина. Она потребовала покинуть ее сад. Спросила, не наркоманка ли я. Я объяснила, что нет. Она пригрозила вызвать полицию, если я еще буду здесь в ту минуту, когда она выглянет из окна, и вернулась в дом, захлопнув за собой дверь. Я даже не поняла, что оказалась в чьем-то саду, тем более пробыла там так долго, чтобы кого-то встревожить. Выйдя из сада, я стояла на тротуаре у ворот и смотрела снаружи на дерево. И все равно хозяйка сада вызвала полицию; из патрульной машины вышли двое полицейских — женщина и мужчина. Они вели себя вежливо, но строго. Говорили о нарушении границ частной собственности и праздном шатании людей без дела, записали мое имя и адрес, сделали мне предупреждение и отвезли домой. Они не уезжали, хотели убедиться, что у меня действительно есть ключ от нашего дома, что я все это не придумала; они ожидали, когда я отопру дверь, войду внутрь и закрою дверь; почти десять минут они простояли возле дома с включенным двигателем, прежде чем нажали на газ и умчались.
Ну, кто мог подумать, что на дерево нельзя смотреть дольше положенного времени, иначе это неправильно поймут. Когда полицейская машина остановилась возле нашего дома, я попыталась выйти из нее, но не смогла; никогда прежде я не ездила в полицейской машине, оказывается, на дверце возле заднего сиденья с внутренней стороны нет ни одной ручки — без посторонней помощи оттуда невозможно выбраться. Сначала я подумала, что не могу найти ручку, так как что-то случилось с моими глазами. Они были застланы белой пеленой. Словно все вокруг выцвело. Все действия женщины и полиции доходили до меня через легкий туман ошеломляюще белого цвета, когда все и вся напоминало призрачные радиоголоса, как если бы что-то произошло с кем-то другим где-то вдали отсюда. И даже в то время, когда я уже стояла в передней и слышала, как они отъезжают, я все равно ничего не могла видеть иначе, нежели через движущуюся, изгибающуюся, сверкающую белизну; и только после их отъезда, просидев довольно долго на ковре и ощутив под руками удивительную силу его шершавого упругого материала, я стала различать сквозь белизну расплывчатые очертания картин на стенах, груды почтовой макулатуры на столе и черный завиток телефонного провода на полу рядом со мной.
Я хотела позвонить тебе. Но тут же вспомнила о дереве. Это было самое красивое дерево, какое я когда - либо видела. Самое прекрасное из всего, что мне доводилось видеть. Его цветение больше соответствовало разгару лета, а не холодной ранней весне, когда деревья и кустарники расцветают в марте, что означает больше снега и холода, чем тепла. Это была небесная белизна, раскаленный белый туман, белизна простыней, которые вывешивают на веревку для просушки чуть ли не в любое время суток, вот такой здесь теплый воздух. Это был тот белый цвет солнца, который соединяет в себе все семь цветов, кричаще белый цвет на фоне откровенно белого, полосы сладко пахнущей неудержимой белизны, поднимающейся, и падающей, и кивающей, говорящей снова и снова одно только слово «да», проливающей на себя все белое. Этот белый цвет, такой долгожданный для пчел, искал тебя внутри, очищенный и опыленный; было так красиво и потому недолговечно, вот-вот все исчезнет, унесенное ветром, и появятся листья. А пока, до того как стать зеленым, все белым-бело, но зеленое одеяние этого дерева будет еще прекрасней, чем этот белоснежный наряд; я знала, что стоит мне увидеть его листву, и меня одурманит аромат зелени. Хлорофилл заполнит и изменит мои мысли — не только глаза, — все мои чувства, меня целиком с головы до пят. Я уже изменилась. Это заметно невооруженным взглядом. Я знала об этом, когда сидела в прихожей, нелепо моргая, пытаясь спокойно смотреть, вытянув вперед руку и наблюдая, как она движется, словно принадлежит кому-то другому, будто никогда больше в жизни мне не придется увидеть, или почувствовать, или познать нечто столь же красивое, как это дерево, которое я наконец-то увидела.
Держась за стену, я потихоньку поднялась на ноги. Неуклюже прошла в разряженном воздухе к лестнице и ухватилась за перила. Вскарабкалась наверх, с большим трудом пробралась от лестничной площадки в спальню, заставила себя лечь в кровать и закрыть глаза, но белизна не исчезала даже под сомкнутыми веками. Она пульсировала как кровь — то тускло и ярче, то ярче и тускло. Сколько же раз в своей жизни я уже бывала здесь, просто шла мимо этого дерева и не замечала его? Должно быть, тысячу раз я проходила по той улице, больше чем тысячу раз. Как я могла его не видеть? А сколько еще я упустила? Как много утеряно возможностей полюбить? Не важно. Уже ничто не имело значения. Его бутоны казались остроконечными копытцами крошечных оленей, аж целое стадо. Цветение напоминало — нет, ничего другого, только цветение. Когда появятся листья, они будут просто листьями. Никогда прежде я не видела дерево, более похожее на дерево, чем это. Стало легче. Я думала о его корнях и стволе. Трепетала от одной лишь мысли, что корни и ствол подают воду через ветви к бутонам, или цветам, или листьям, а потом во время дождя вода возвращается через листья на землю вокруг дерева. Настолько умно. От этого стало легче дышать. Я благословляла кору, которая защищает хребет и сок дерева. Думала о его узких трещинах. Мысленно касалась их пальцами. Представила дерево изнутри, бесчисленное множество колец, появляющихся по одному в течение каждого года его жизни, и разнообразие кроны в разные сезоны года, и разрыдалась как подросток. Лежу на спине в кровати и плачу и смеюсь, словно мне опять семнадцать. Это — я, но не похожая на саму себя. Мне надо быть на работе, а вместо этого я лежу в обнимку с подушкой, и что-то, то ли сердце, то ли душа, то ли мысли, то ли легкие, не важно, это что-то наполняло меня ощущением высоты и света; что бы это ни было, но оборвалась связующая нить, и ветер унес неуловимое нечто прочь, и теперь оно повисло надо мной вне моей досягаемости, пойманное ветвями дерева где-то наверху.
