Рю Муроками - Киоко
— Сесть? Вот так запрыгнуть? Смотри, я ведь не пицца, — улыбнулась Киоко и села в коляску мотоцикла.
Киоко только что переговорила с Хорхе Диасом, узнала от него о Кубинском землячестве и теперь искала дядю Хосе. Его звали Пабло Кортес и он владел кубинским баром в квартале Бауэри.
Каждые тридцать метров мы проезжали мимо очередного drag queen[17] с толстым, как штукатурка, слоем макияжа на лице, поджидавшего клиентов, но кроме них на улице никого не было. Тесные переулки между домами, казалось, скрывали страшные тайны, и как раз на одной из таких узких улочек мы обнаружили неоновую вывеску «На Карибах». За покрытой ржавчиной железной дверью лестница круто уходила наверх, откуда раздавалась латиноамериканская музыка. Обстановка вызывала во мне нервную дрожь, я хорошо помнил совет, полученный еще в детстве: никогда не совать носа в испанский Гарлем. Поднявшись по скрипучим ступенькам наверх, мы обнаружили там позолоченные пальмы и бамбуковые деревья, обвитые электрическими гирляндами. Я едва взглянул на девицу с головокружительно длинными ногами, как стоявший рядом гангстер уставился на меня долгим ненавидящим взглядом. Я тут же, разумеется, отвел глаза.
Собрав все свое мужество, я вошел в бар. Будь я один, это действительно могло бы плохо кончиться. Но когда видят, что чужак, чья физиономия не внушает доверия, пришел с женщиной, его меньше подозревают в злых намерениях. Заведение оказалось гораздо приятнее, чем я ожидал увидеть. Работяги в форменных робах, опустошив к тому времени пару дюжин бутылок пива «Корона», громко хохотали, перемежая испанскую речь американской руганью;
за столиком в глубине зала сидел старый алкоголик, настолько утративший человеческий облик, что мог бы без грима сыграть в «Звездных войнах» какого-нибудь инопланетянина. Еще была проститутка, этакая Годзилла, готовая, казалось, плюнуть в тебя вирусом герпеса, если ее рассердить. Когда я подходил к стойке, за которой священнодействовал седой тип (видимо, это и был Пабло), во рту у меня совершенно пересохло, и, казалось, я слышу собственное свистящее дыхание. У Пабло был более достойный, чем у его клиентов, вид, но выглядел он не слишком приветливо, этакий типчик в рубашке с надписью «Упрямец» и галстуком-бабочкой на шее. Официантка, похожая на колдунью и видом, и голосом, с тонкими, ниточкой, губами, достойный персонаж самого кошмарного сна, принесла мне чуть теплый имбирный эль, и я спросил о Хосе Фернандо. Пабло ответил, что Хосе умер, таким высокомерным тоном, что захотелось стукнуть его по башке.
— Умер? — переспросил я озадаченно. И тогда он отчетливо и зло произнес:
— Да, умер. УМЕР!
Я тут же посмотрел на Киоко, стоявшую разинув рот. Без сомнения, она все еще не могла осознать реальности происходящего. Еще в лимузине я сказал ей:
— Ты, должно быть, ужасно разочарована, что не нашла своего друга, ради которого приехала из такой дали, и тем не менее ты продолжаешь улыбаться. Знаешь, а ты крепкий орешек.
На это она мне ответила:
— Прошло уже двенадцать лет. Мы ни разу не написали друг другу, к тому же я впервые в Нью-Йорке и, естественно, очень хочу с ним увидеться, но, если мне скажут, что Хосе нет, это мне покажется почти нормальным. Я хорошо помню того Хосе, которого знала маленькой, но ничего не знаю о Хосе сегодняшнем, так-то вот.
Неприятная история, не правда ли? А тут еще этот Пабло поворачивается ко мне и спрашивает:
— Вы из полиции?
Я даже не рассердился, мне стало грустно. Киоко не сделала ничего дурного. Просто приехала, чтобы увидеться с другом детства, а на нее вдруг посыпались неприятности одна хуже другой. В довершение всех бед ей объявляют: Хосе умер. Я решил, что это уж слишком, и, движимый этим чувством, стал объяснять Пабло, что мы не из полиции и почему Киоко так хочет разыскать Хосе.
Она была сильная, не стала плакать, не рухнула на стул, ее плечи лишь слегка опустились, и она закусила губу, но я был не в силах на это смотреть. Мне казалось, стоит слегка задеть ее, и Киоко упадет. Как треснувшее ветровое стекло. На первый взгляд оно совершенно целое, но достаточно его коснуться, и оно разлетится на мелкие кусочки.
— Когда? Это был несчастный случай?
Вот два вопроса, которые она задала Пабло. Тот ответил, что Хосе умер три года назад, от сердечного приступа, и она больше ни о чем не спросила. Я не знаю, что он там замышлял, но Пабло приготовил нам по коктейлю, приговаривая, что пить их надо свежими. Киоко выпила свой залпом, и, честно говоря, ей не стоило этого делать. Я опасался, что ей станет дурно, но Пабло заявил, что он угощает, и она только сказала ему «спасибо». Такая она была, Киоко, это напомнило мне, как она предложила пастилку от кашля Дэвиду. И потом, пока я размышлял над кучей вопросов (танцы ли Хосе сделали ее такой милой или, наоборот, Хосе стал учить Киоко, потому что проникся к ней симпатией, или это все японцы такие любезные),
Пабло начал говорить о мамбе и ча-ча-ча, и вдруг Киоко вся напряглась. Пабло оскорбил Хосе.
Когда я уже был готов плюнуть на все и схватить Пабло за грудки, я увидел, что Киоко отходит от стойки. Я решил, что она идет в туалет. Но ошибся. Пабло сделал мне подбородком знак: мол, смотри, и в этот самый момент Киоко начала танцевать под звуки странной музыки, что-то в стиле Ли Конитса[18] в сопровождении африканских барабанов.
Сначала это не было похоже на танец. Мне трудно объяснить, на что это вообще было похоже. Для меня танец — это что-нибудь в стиле соул трейн или брейк-данс, но тут не было ничего подобного. А поскольку я никогда не видел, чтобы кто-то так танцевал, то не смогу объяснить, чем танец Киоко отличался от обычного. Музыка напоминала джазовую, но размер был не четыре четверти, а среди ударных были такие барабаны, каких я никогда не слышал.
Посмотрев подольше, я понял, что ритм все время менялся. Так, например, даже когда ребенок играет в серсо, создается впечатление, что он делает это ритмично, но у Киоко все было по-другому. Казалось, ее ноги следовали неслышному ритму, начинавшемуся сразу за громким «бум» басов. И еще, она была пластичной, словно сделанной из резины, особенно на уровне плеч, она двигала руками и ногами, не прикладывая никаких усилий. Не будучи в данном вопросе специалистом, я мог бы сказать, что это походило скорее не на танец, а на движения дикого животного из семейства кошачьих, когда оно тихонько крадется за своей добычей.
Альт-саксофон отошел от стиля Ли Конитса и отчаянно заиграл что-то очень грустное и совершенно не похожее на американский джаз. Фигура с оригинальным элементом, исполняемым духовыми инструментами, отличная от музыки Дюка Эллингтона, Каунта Бейси[19] или Стэна Кентона[20], повторялась, сопровождая основную тему, каждый раз все громче и громче, и Киоко начала отступать, попеременно резко поднимая и безвольно опуская руки. Оказавшись у бильярдного стола в углу зала, она стала повторять серию странных, сильных движений, от которых все ее тело сотрясалось, но голова при этом оставалась неподвижной. Я подумал, что Киоко танцует что-то африканское, и в этот момент почувствовал, как мои руки покрываются гусиной кожей. Этот танец одновременно давал ощущение освобождения, будто она собиралась взмыть до небес, и напряжения, которое, казалось, в конце концов ее раздавит. Необычная атмосфера царила в зале. Гангстер, старый алкоголик, проститутки — все затаили дыхание и не отрываясь глядели на Киоко. Я парил в состоянии ирреальности, словно накурился гашиша. Было такое чувство, словно бы что-то неизведанное охватило меня и собиралось унести бог весть куда. Киоко продолжала танцевать, пока не закончилась музыка. Внезапно я заметил, что Пабло стал мертвенно-бледным.
— Я соврал не со злым умыслом, — сознался этот комик через полчаса. Когда танец закончился, все бешено зааплодировали, но вид у Киоко был такой изможденный, что Пабло предложил ей стаканчик крепкого сладкого доминиканского ликера. Выпив его, она какое-то время молчала с отсутствующим видом. Потом Пабло усадил нас обоих за столик в углу бара и начал свои признания. Было приятно узнать правду, но не знаю, стоило ли радоваться, потому что его исповедь оказалась не очень веселой.
— Я не хотел, чтобы вы виделись с Хосе. Он жив, но это все равно, как если бы он был мертв, у него СПИД, последняя стадия. Хосе находится в лечебнице для больных СПИДом, созданной добровольцами в Квинсе.
Киоко помолчала, не поднимая глаз. Думаю, в тот момент она вспомнила художника Дэвида и пыталась представить себе, как выглядит Хосе. Я знал ее едва ли полдня, но понял: Киоко встретится с ним, даже если Хосе стал совершенно немощным. Не по глупости, не из желания во что бы то ни стало сделать по-своему, а просто потому, что она, должно быть, рассуждала следующим образом: «У Хосе СПИД? Ну и что, это не помешает мне с ним встретиться и поблагодарить его». Киоко не боялась смотреть в лицо горю. Я знавал людей, выросших в ужасающих условиях, окончательно погрязших в несчастьях и при этом не имевших смелости взглянуть беде в лицо. Мне кажется, что никто не вправе бросить в них за это камень или заставить их смотреть на то, чего несчастные видеть не хотят.
