Павел Верещагин - Охота на Пушкина
Как в любом доме хорошей хозяйки, каждый из тридцати гостей каждую минуту чувствовал на себе ее искреннюю заботу. Кому-то не хватало вилки, кто-то хотел выпить и стеснялся, кто-то, не рассчитав температуру, надел костюм с галстуком и теперь маялся. Пушкина все замечала и всем приходила на помощь.
Она понемногу успокоилась лишь тогда, когда праздник более или менее покатил по накатанным рельсам. Тогда Пушкина уселась в беседке за круглым столом, налила себе чаю из самовара, положила на тарелку кусок кулебяки…
И вокруг нее буквально на глазах стал образовываться плотный кружок, в основном, из женщин, причем из женщин, судьба которых так или иначе не задалась.
А как оказалось, таких было большинство. Более того, среди тридцати одноклассников примеров счастливого супружества было раз-два и обчелся. А примеров обратного свойства как раз наоборот — пруд пруди.
— Даже не знаю, что делать. Не жизнь, а сплошное мучение, — жаловалась одна из подружек. — Придет с работы — и давай придираться: макароны ему не доварены, котлеты пересолены, компот не компот… Каждый вечер ругаемся.
Пушкина кивала, а через некоторое время, как будто по-другому поводу, говорила:
— Мой отец, помню, такой крутой бывал — страсть! Придет с работы — голодный, злой, нервный, нас всех по углам разгонит, рычит, слюной брызгает. Так мама, пока не накормит, полслова поперек ему не скажет. Все только: «Костенька, супчику. Костенька, котлеток». Бегает вокруг него, суетится. Потом смотришь, отец наестся, отяжелеет, подобреет… — Пушкина, вспоминая, смеялась низким грудным смехом. — Тут уж мать свое возьмет. Тут уж его можно было голыми руками брать и вить из него веревки!
Или, например, кто-нибудь из подруг, женщина с увядающим лицом, на котором отпечатались следы постоянной борьбы с жизнью, пожалуется:
— Просто не знаю, что делать с сыном. Упрямый до невозможности. Стоит только сказать: «Надень шапку», — назло пойдет с голой головой. «Не трогай кошку», — обязательно схватит ее за хвост. Просто вылитый отец! А главное, когда, когда он успел научиться? Ведь мы с мужем развелись, когда ему было всего три года!
Пушкина быстро кивала, как будто с первых слов понимала, в чем дело. У нее, может быть, сразу было что сказать, но она сдерживалась, не говорила.
А через некоторое время замечала, как будто даже не к месту:
— У меня два старших мальчишки — точная копия Васи. Спокойные, неторопливые. А в младшем — как бесенок иногда поселяется. Становится злой, раздражительный. Дерзит, на братьев бросается. Я поначалу не знала, что делать. А потом вспомнила: со мной самой так в детстве бывало. Так я вот что придумала: как чувствую, что на него опять находит, я ему мишку старого подсуну или подушку ненужную, или даже газету старую. Он их от-мутузит, раздерет, изорвет в клочья — и, смотришь, отошел, успокоился. Опять нормальный ребенок.
Кто-нибудь не выдержит и вздохнет:
— Молодец ты, Пушкина. Счастливый человек.
— Конечно, — просто согласится Пушкина.
А кто-нибудь покачает головой:
— И как только ты с четырьмя управляешься! Ну хоть бы одна девчонка была!.. С девчонками-то легче.
— Может быть, — не спорила Пушкина. — Но мне и с моими мужичками хорошо.
«Конечно, хорошо, — завидовали подруги. — Когда Вася — такой положительный. А попробовала бы с другим…»
И женщины тайком вздыхают. И как это они такого положительного Лопатина в школе проглядели! А ведь, оказывается, какой муж из него получился!
И вот ведь как бывает, говорит человек простые слова, можно сказать, банальности, а слушать его приятно. И на душе от его слов становится уютно и хорошо. Вроде бы ничего особенного не говорит, а все вокруг тайком вздыхают. Вот они, секреты семейного счастья. Вот она, забытая в наши дни патриархальная гармония! Сидел бы рядом и слушал, слушал…
— А Пушкина-то! А? — незаметно кивали на нее друг другу старые приятели. — И кто бы мог подумать!
Кстати, как бы ни была Пушкина увлечена беседой или хлопотами о закусках, она ни на минуту не упускала из поля внимания своего драгоценного Лопатина. Зорким глазом она нет-нет, да проверяла, не сидит ли он на сквозняке, в порядке ли у него костюм, не подпаивает ли его кто-нибудь из прежних злодеев-приятелей, не завязался ли вокруг него какой-нибудь неприятный разговор.
И еще, как подметил острый взгляд Пистона, все время следила, чтобы мужа не понес в многословные высокопарные выси его развязавшийся язык.
А в словах Лопатина после нескольких часов застолья в самом деле стали навязчиво появляться какие-то многозначительно-патетические ноты.
— На нас, бизнесменах, — говорил, например, Лопатин, не очень внимательным слушателям, — лежит ответственная миссия. Мы строим новую Россию. Да-да. Новую Россию. А это непросто! Ох, братцы, как это непросто.
— Васек, солнышко, — говорила Пушкина, найдя повод пройти мимо, — посмотри-ка в беседке — вино давно кончилось. А водка так и стоит неоткрытая, никто не пьет… Я же сразу говорила, что жара… Будь другом, сходи к Саше в погреб… Принести ящик красного и ящик белого…
— Сейчас, Дусечка, сейчас, — спохватывался Лопатин. — Мигом.
Кстати, за глаза Лопатин звал жену исключительно по имени-отчеству. То есть, обращаясь к ней непосредственно, говорил как-то странно: «Дусечка», но в третьем лице — всегда по имени-отчеству: Марина Константиновна. Например. «Подавать ли горячее? А это мы лучше спросим у Марины Константиновны. Дусечка, Настя спрашивает, горячее выносить?» Народ поначалу смеялся, а потом подхватил. И сквозь легкую иронию в этом обращении проступало настоящее уважение.
Короче, встреча в высшей степени удалась. Одноклассники от души вкусили шикарной жизни. Обожрались деликатесами. Упились коллекционными винами. Накурились сигар. Накатались в лодочке по пруду. Настрелялись из настоящего лука по мишеням. Напарились в бане. В конце концов напились. Орали песни. Ходили купаться на персональный пляж. Причем Витя Шпала желал купаться исключительно голым.
В одиннадцать часов автобус отвез на железнодорожную станцию первую партию гостей, тех, кто во что бы то ни стало торопился домой. А в половине первого этот же автобус стал собираться в город, чтобы развести по домам остальных.
— Но для тех, кто может остаться на ночь, приготовлены гостевые комнаты! — объявила Пушкина.
Ее слова были восприняты с ликованием. А что! Раз здесь так хорошо — будем гулять всю ночь. А завтра продолжим!
Однако Пистон засобирался. На следующий день у него было назначено много работы: эфир, репетиции, вечером дискотека в дорогом клубе.
Когда Пистон садился в автобус, Лопатин придержал его за рукав.
— А к тебе у меня отдельное дело… С тобой я бы хотел поговорить особо, — сказал он. — Не сочти за труд, в понедельник позвони мне в офис. — И, порывшись в кармане, он вручил Пистону свою визитку.
По тону Лопатина Пистон почувствовал, что дело обещает быть небезынтересным.
В понедельник он позвонить не смог, а вот в среду позвонил. И в конце недели они встретились в респектабельнейшем кабинете Василия Михалыча Лопатина.
* * *— Ты за них не переживай, — напористо учил Пистон, когда они с Платовым пробирались на машине сквозь плотное движение в исторический центр города. — Денег у них куры не клюют…
— То есть теперь этот твой одноклассник стал олигархом?
— Вроде того. Он — один из директоров большого холдинга. Оптовая торговля фруктами. Миллионные обороты. Ты, наверняка, слышал название. Да вон, вон на стене их реклама! — Пистон показал пальцем на рекламный щит, покрывающий брандмауэр.
Платов кивнул. Название компании было у всех на слуху.
— Крупная лавка, — одобрил он.
— А то!
— И Стрелок будет целить в этого твоего Лопатина?
— Да нет же! Впрочем, тебя это не касается.
Платов о чем-то думал некоторое время, потом в сомнении покачал головой.
— Только имей в виду, — предупредил он. — Я врать не умею.
— Тебе и не придется. И вообще. Твое дело — самое маленькое. Приехал, погрузил труп в машину и уехал. Главное — никакой отсебятины. Все время молчи. Если что спросят — посмотри презрительно и сплюнь на землю. А я за тебя сам отвечу.
Платов покачал головой. Это легко говорить — молчи и плюй на землю. А если что…
— Если это такие заметные люди, то у них наверняка весь лес будет оцеплен службой безопасности. Из отставных контрразведчиков.
— Не волнуйся. Не будет, — отмахнулся Пистон.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю!
— А если будет?… А если они за нами увяжутся? Выследят до города и накроют?
Пистон резко повернулся в сторону Платова и презрительно сощурился:
— А ты что же, хочешь тонну баксов просто так срубить, за здорово живешь? На машине проехался туда-сюда за город — и пожалуйста! Нет, братан! Ты не в Чикаго!
