Юрий Азаров - Подозреваемый

Я вытащил из кармана деньги, и ее как водой смыло.

— Зря вы ей даете деньги, — сказал подошедший ко мне Соколов. — Не отстанет потом. Это такая зараза… А ключи от дверей у меня. Федор новый замок вставил. Вот вам ключи. Приходите к нам.

Соколов ушел. Я стоял в пустом доме и боялся подняться наверх. Что-то останавливало. И все-таки я поднялся. Шел медленно, присматриваясь к своим этюдам: они стояли так же, как и месяц назад.

Я отодвинул деревянный засов, и дверь сама отошла назад. Первое, что бросилось в глаза, — это развороченная плита. Тот, кто разворотил плиту, потом, должно быть, старался привести все в надлежащий вид, только из этого ровным счетом ничего не вышло. Кирпичи уложены вкривь и вкось, глина вывалилась, а там, где находилась печная задвижка, зияла дыра.

Неожиданный гость

Я пытался работать, но ничего не получалось. Не выходила из головы смерть двух сестер.

Вдруг я услышал, как в окно настойчиво постучали. Я сбежал вниз, приоткрыл занавеску и увидел мужчину в кожаном пальто.

— Из прокуратуры, — сказал незнакомец, помахивая перед моим носом красненькой книжечкой. — Щеглов Евгений Павлович. А вы кто будете?

— Теплов Виктор Иванович. Я здесь квартиру снимаю.

— Знаю, — сказал незнакомец. — Я осмотрю дом. Вы не находите странным эти два смертельных… — он точно подбирал слова, а сам всматривался в меня и одновременно изучал обстановку, я даже подумал, интересно, какое же он слово подберет, почему он вдруг застрял на этом страшном слове "смертельный". Он, словно чувствуя мое ожидание, еще раза два повторил это словечко, а потом совершенно определенно уточнил для меня, — эти два смертельных исхода. Не случая, — подчеркнул он, что означало, так сказать, как бы законченность явления, он специально ввернул это слово "исход", будто смерть случилась не сразу, а как бы происходила в развитии и имела некоторую подготовленность, вообще слово "исход" он произнес, я это точно подметил, с определенным нажимом и при этом на меня в упор посмотрел, точно я был в какой-то мере причастен к данному событию.

— Была и третья смерть, — заметил я.

— Вы имеете в виду собаку?

— Да. Именно Шарика имею в виду.

— Дворняга?

— Нет. Настоящая московская сторожевая.

Щеглов взял со стола ножик и рукояткой стал простукивать стенки.

— Труха, — сказал я. — Дом построен лет тридцать назад из щитов. Сбивался на скорую руку. А потом уже, рассказывала мне Анна Дмитриевна, ремонтировался, обшивался снаружи и изнутри, так что немудрено, что все сыплется.

На втором этаже Щеглов сразу бросился к плите.

— Значит, говорите, разворотили? Искали что-то? Нашли, как вы думаете?

— Не знаю. Ничего не знаю.

— Так-так. Сделайте одолжение — найдите веревку и что-нибудь тяжелое, гирьку или молоток.

Я принес веревку и молоток. Щеглов привязал молоток к веревке и опустил ее в печной ход.

— Так. Понятно. Система соединена, должно быть, с голландкой.

Мы сошли вниз. Снова Щеглов стал постукивать рукояткой ножа по голландке.

— Вы не могли бы оказать мне еще одно одолжение? — сказал вдруг Щеглов.

— Да, пожалуйста, — ответил я.

— Я жду машину и не могу отлучиться. Не смогли бы вы позвонить по этому номеру, — и он написал на клочке бумаги номер телефона. — Сколько времени займет у вас пробежка до телефонной будки и обратно?

— Минут сорок, — ответил я. — Если очереди не будет.

— Прекрасно. Наберете этот номер и попросите к телефону капитана Нефедова. Скажете, что я его жду по этому адресу.

Сам факт, что я оставил в чужом доме незнакомого человека, меня стал беспокоить по мере того, как я все дальше и дальше отходил от дома. Какое-то подозрение интуитивно зародилось во мне. И вместе с тем я успокаивал себя: как-никак человек из органов.

В нетерпении я набирал нужный номер в надежде в одно мгновение разрешить все сомнения. Номер, который я набирал, сначала не отвечал, а потом мне сказали, что никаких Нефедовых по этому телефону не существует.

Я еще раз перепроверил, правильно ли я набрал телефонный номер, но мне в очередной раз грубо ответили:

— Не хулиганьте!

Я возвращался с дурным предчувствием. Дом был закрыт изнутри. Я стал колотить в двери, в окна. На шум пришел Соколов, и я рассказал ему все как было.

— Значит, никакой он не следователь. Вы хоть удостоверение рассмотрели? — поинтересовался он.

— Нет. Как-то неловко было рассматривать.

К счастью, оказалась открытой форточка. Я протянул руку и открыл окно. Нашел ключи. Открыл дверь. Мы вдвоем вошли в дом. И голландка, и печь, и все ходы разворочены. На полу валялись ломик и топор. Никого в доме не было.

— Да, — протянул Соколов. — Теперь уж точно надо вызывать милицию. Вы сидите здесь, а я пойду позвоню.

Следователь

Приехали двое из милиции, и вслед за ними Федор с Раисой.

Рассказывая все, как было, я чувствовал себя виноватым. Получалось так, что я выглядел идиотом — документов не рассмотрел, впустил в дом жулика, оставил его одного в доме на целых полтора часа.

Участковый Иван Антонович Данилов, которого я иногда видел возле магазина, подозрительно смотрел на меня и недвусмысленно говорил:

— Странно все это. Очень странно.

Следователь Валерий Павлович Петров, напротив, был предельно вежлив, настроен дружески. Он задавал вопросы, касающиеся поведения и внешности незнакомца, потом стал интересоваться соседями.

— Есть тут одно кубло, — пояснил Данилов. — Зинка Скудева с сыном. Правда, эти на такое не пойдут. Могу поручиться. Тут дело пахнет другими масштабами.

Следователь назвал Зинкиного сына по имени, и я понял, что он уже интересовался и Шуриком, и всей этой историей.

— Вы говорите, что вам жутковато находиться в этом доме, и все же живете здесь? — этот неожиданный вопрос застал меня врасплох.

— Но ведь сразу не съедешь. А потом тут у меня столько барахла — все эти подрамники, холсты, краски, банки, склянки. Я как только подумаю, что все это надо перетаскивать, так в озноб кидает.

— А кто складывал печь, не помните? — спросил следователь у Федора.

— Это всем известно. Один печник у нас. Тимофеев. Если нужно, могу позвать.

— Сделайте любезность.

Когда Федор ушел, следователь взял меня под руку и вывел во двор.

— Я вас хочу еще кое о чем спросить. Кроме родственников, вы никого не примечали у Анны Дмитриевны? Никто к ней не приходил? Вспомните хорошенько. Судя по всему, обе сестры отличались ровным характером. Не припомните ли такого случая, чтобы вы их видели взволнованными?

Я стал вспоминать. Это было зимой. Я проснулся рано, и вдруг услышал голоса внизу. Я сходил за водой и увидел на снегу следы женской и мужской обуви. Нога мужчины выглядела особенно огромной. Сам ношу сорок третий размер, а тут обувка была примерно на три номера больше. Что касается отпечатков женской обуви, то она принадлежала, должно быть, девушке — каблук почти шпилька и подошва узкая. Потом я приметил поодаль серую "Волгу". Следы вели именно к этой машине. Я еще тогда подумал, а чего это они остановились за домом Соколова, когда можно было подъехать прямо к калитке Анны Дмитриевны.

— Так-так, — внимательно выслушал меня следователь. — И потом вы видели их?

— Нет. Я сел работать и совершенно забыл обо всем. А когда снова спустился вниз, никого не было.

— А что Анна Дмитриевна?

— Она убирала снег с дороги. Я всегда, когда это видел, отбирал у нее лопату и сам очищал дорожки от снега.

— И вы тогда ничего не заметили в поведении Анны Дмитриевны?

— Заметил. Я спросил как бы между прочим: "Родственники?" А она сказала: "Незваный гость хуже татарина". — "А что так?" — спросил я, но Анна Дмитриевна ничего не ответила.

— А вы писем никаких не получали в последние дни? — спросил вдруг следователь.

— Я по этому адресу почты вообще не получаю, — сказал я.

— А вот это письмо вам не знакомо?

Петров протянул мне конверт, на котором было написано мое имя. Я развернул листок и прочел следующее: "Витек, дорогой, милый! Твоя миссия окончена. Белая роза в надежных руках. Потихоньку сматывай удочки. Пора идти к белочкам. Передай Денису две сто, остальные брось на лапу Антонычу. Мазню свою упакуй и отправь в Рубцы. Ждем тебя не позже пятнадцатого. Будет Щеголь и Рондо. Покедова. Твоя С."

Я читал и глазам своим не верил. Только теперь я осознал, что втянут в какую-то гнусную историю. Говорить, оправдываться — как это смешно! А Петров не спускал с меня глаз, следил за моей реакцией. В общем-то у него было приятное, спокойное лицо. В его облике проступали, казалось бы, несоединимые черты: проницательность и дружелюбие, что выражалось острой пронзительностью во взгляде и мягкой располагающей улыбкой. Сбивали с толку мгновенная быстрота вопросов и вместе с тем отнюдь не наигранная искренность, участие в судьбе того человека, к кому обращены были его вопросы.