Бен Элтон - Попкорн
Машина совсем остановилась.
Он откинулся назад в ласковых объятиях мягкой кожаной куртки. Непроницаемые темные очки отгораживали его от окружающего мира. В руке он держал коктейль, а карман уже практически оттягивала увесистая золотая статуэтка.
Голова была занята планированием необычайно отвратительного и совершенно бессмысленного убийства, и план уже почти созрел. Жалкая корейская лавчонка где-то в Калифорнии. В лавчонку входят двое белых подростков. Типичное белое отребье. Нет, лучше пусть это будут подростки из буржуазной среды, прикидывающиеся отребьем. Разговаривают они на жуткой фене… или как там называется диалект, который в ходу у нынешних безмозглых деток? («Вы о поколении Икс? Да-да, исключительно безмозглое поколение», – любил пошутить Брюс на вечеринке.) Подростки подходят к прилавку и просят бутылку «Джек Дэниелс» и пепси. Но пожилая кореянка знает законы и не хочет расставаться с лицензией на торговлю спиртными напитками. Поэтому она просит юных клиентов предъявить удостоверение личности.
– Вот тебе, сука, удостоверение, – говорит один из парнишек и достает мачете.
Не какой-нибудь дурацкий ножик, а самое настоящее мачете. Продавщица, конечно, просит их забыть о своей дурацкой просьбе, берет с полки целую пинту бурбона и предлагает ее за счет заведения. Но, увы, слишком поздно. Она их оскорбила. Ребята разошлись и останавливаться не намерены. Парень замахивается мачете и сносит перепуганной женщине голову. Из шеи хлещет кровь. От этого ребята заводятся еще больше, перепрыгивают через прилавок и кромсают старушечье тело на тысячу кусков.
Вся сцена должна идти под музыку, скажем, под старый добрый рок-н-ролл, или, для пущего остроумия и иронии, под «Happy Days are Here Again»[2] либо «All You Need Is Love».[3] Брюс снимет ее в стилистике видеоклипа. Еще не помешал бы телевизор на заднем плане. И чтобы показывали «Тома и Джерри». Пока двое подростков превращают в фарш пожилую кореянку, Джерри может гладить Тома паровым утюгом или шинковать его газонокосилкой.
«Что вы хотели сказать зрителю, сопоставляя жестокое убийство со сценой мультипликационного насилия?» – станут спрашивать всякие умники вроде профессора Чэмберса.
«Я хотел сказать, что кореянка смотрела по телевизору „Тома и Джерри“», – загадочно ответит Брюс, и сотни студентов кинематографических отделений бросятся строчить эссе на тему иронии.
«Брюс Деламитри пытается донести до зрителя, что современные американцы превратились в героев собственных мультфильмов, – напишут они. – Мы все сегодня Томы и Джерри, попавшие в заколдованный круг почти сюрреалистической жестокости».
Размышления Брюса прервал водитель лимузина:
– Мистер Деламитри, впереди глухо. Придется постоять.
Пробка из лимузинов. Огромных лимузинов. Брюсу это начинало надоедать.
Вокруг были тысячи любопытных зевак. Повсюду лица, целая стена из лиц. Вглядываясь через темные очки, Брюс пытался найти среди них хотя бы одно симпатичное, но его постигло разочарование. Несмотря на всеобщее ликование, лица были унылыми и тусклыми. Отребье, сброд – не только белый, но и черный, коричневый, желтый.
Брюс покосился на дверцы машины. Не то чтобы он опасался чего-то со стороны толпы – она была хорошо организованна и надежно удерживалась полицией за ограждением. И все-таки Брюс чувствовал себя немного уязвимым: все эти люди просто жаждали недозволенного.
Впрочем, не исключено, что в один прекрасный день они возьмут это силой. Брюс подумал, что, наверное, на такие же лица смотрели из своих карет русские князья незадолго до того, как в 1917-м их миру настал конец.
Но чего, собственно, не хватает всем этим людям, тянущим шеи по обе стороны дороги? Не мира, хлеба и свободы – это уж точно. Тогда чего? Им ведь все равно ни хрена не видно через зеркальные стекла лимузинов, кроме собственных отражений. Еще один парадокс. День у Брюса выдался богатым на парадоксы. Чем больше эти люди стараются заглянуть в его мир, тем отчетливее они видят собственные физиономии. Вот оно! Вся правда, заключенная в единый емкий образ. Почему фильмы Брюса пользуются таким успехом? Да потому, что зрители находят в них самих себя. Герои фильмов Брюса могут выглядеть привлекательней и круче, и все же они такие же, как зрители: им свойственны те же страхи, те же желания, те же тайные страсти и фантазии. Профессор ошибается, а он, Брюс, прав. Его кино всего лишь служит зеркалом для общества. Брюс не показывает зрителям придуманный мир; они сами создают тот мир, который отражается в фильмах Брюса.
Это в них он ищет вдохновение, в этих несчастных зеваках, заглядывающих в окна его автомобиля и пытающихся догадаться, кто же в нем сидит. Они таращатся и тычут пальцами, но видят только собственные отражения, тычущие пальцами в них самих.
– Давайте, давайте, – произнес Брюс. – Показывайте пальцами и вините самих себя, потому что в том, что вы там видите, кроме вас, никто не виноват. Вы такие, какими сами себя сделали…
Впереди, пытаясь в выгодном свете показать свои соски и бедра, вертелась актрисулька в фиолетовом платье.
Следующим шел Брюс.
Он собирался вылезти из лимузина со скучающим видом и войти в кинотеатр, почти не обращая внимания на толпу. Ну, можно, конечно, позволить себе едва заметный кивок собравшемуся народу, но не более того. «Неужели я один тут понимаю, что все это полная ерунда?» Вот что Брюс хотел сказать, но… Доктор Шоубизнес появился из ниоткуда и сделал ему свой наркотический укол. Толпа восторженно приветствовала Брюса, и он просто не мог не насладиться всеобщим вниманием. Он повернулся лицом к толпе, помахал рукой, поправил бабочку, смущенно потеребил мочку уха.
«Любите меня, сукины дети! – думал он. – Смотрите на меня! Это моя ночь. Я величайший в мире кинорежиссер, а веду себя так, словно обычный парень, такой же, как вы».
«Да он же такой, как мы, обычный парень», – поняла толпа, и крики приветствия стали вдвое громче.
Не приветствовали его только пикетчицы, что, впрочем, было неудивительно. По их глубокому убеждению, Брюс – убийца детей.
Над головами пикетчицы держали плакаты с буквами «МПС», которые означали название их политической группы – «Матери против смерти». Просто удивительно, какие старания прилагают люди, какие нелегкие лингвистические тропы проходят, чтобы подобрать своей организации звучное название. Матери были не против смерти, а против насилия и убийства. Но «МПНУ», по их мнению, звучало некрасиво, поэтому группа превратилась в «Матерей против смерти», сокращенно «МПС». Некоторых из них Брюс знал в лицо. Эти женщины, чьих сыновей и дочерей Брюс якобы лишил жизни, неотступно следовали за ним уже много месяцев.
«Голливуд превозносит убийц, – гласил один из лозунгов. – Верните нам традиционные формы семейного досуга».
«Вроде инцеста», – продолжил мысль Брюс, но, к счастью, не вслух, а про себя. Даже лихие отщепенцы в остроносых ботинках должны знать меру.
– Мистер Деламитри, – прокричала одна из матерей, – моего сына убили! Ни в чем не повинного мальчика застрелили на улице. В вашем последнем фильме убивают семнадцать человек.
«Да, а еще в нем было много секса, но ты, готов поспорить, давно забыла, что это такое», – про себя подумал Брюс.
– Где твоя старушка? – выкрикнул из толпы какой-то бестактный дурак.
Забавно, как некоторые искренне считают, что хамить богатым и знаменитым – это в порядке вещей. Как будто деньги могут облегчить разрыв с женой.
Брюс не делал шоу из своей женитьбы и не собирался превращать развод в публичное событие. Однако приходилось мириться с тем, что его семейные неурядицы стали достоянием публики.
«А где твои хорошие манеры, болван несчастный?» – хотел ответить Брюс, но вместо этого молча улыбнулся, как бы говоря: «Да сами все знаете». Болван остался доволен таким ответом и поднял вверх большой палец, а толпа поддержала его новым всплеском разрозненных приветствий.
Зеркало Брюса было двусторонним. Иногда он ловил в нем свое отражение. Ему хотелось, чтобы толпа любила и ценила его. Он улыбался зевакам, махал им рукой и видел в их лицах собственную слабость и неискренность.
Стал накрапывать дождь. Надвигалась летняя гроза. Брюс поторопился ко входу в кинотеатр. На нем был смокинг, в котором Хамфри Богарт снимался в «Касабланке». Брюс его одолжил и не хотел, чтобы смокинг намок.
К северу от Лос-Анджелеса уже разразилась гроза. В свете фар асфальт блестел, как лакированная кожа.
Из салона «шевроле» 1957 года дорогу видно было плохо, потому что старые дворники едва справлялись с потоками дождя.
– Иногда приходится выбирать: шик или удобство, – сказал мужчина, объясняя, почему решил угнать именно эту машину. – Даже разбитая, эта тачка лучше любой заграничной жестянки отсюда до самого Лос-Анджелеса.
