Аякко Стамм - Путешествие в Закудыкино

– Да-а, я так думаю! – ответил нарком, приподняв указательный палец правой руки вверх.

– Я это предвидел, – нисколько не смутился очкарик. – Поэтому готов повторить эксперимент ещё раз, теперь уже с вашим дерьмом, – и он протянул комиссару пакет из плотной бумаги. – Пожалуйста, прошу вас.

– Што эта? Што, я должен…?

– А что тут такого? – изумился очкарик. – Я преклоняюсь перед вашей принципиальностью, в науке необходимо решительно отметать всякие сомнения и строго следить за чистотой эксперимента. К сожалению, моё дерьмо не годится, из соображений объективности, а то скажете, что оно у меня какое-нибудь особенное. А своё-то вы знаете, в своём-то вы уверены. Не тушуйтесь, товарищ нарком, берите пакет, – и он вложил-таки упаковку прямо в руки растерявшемуся главе карательных органов.

Зомбированый эдаким нахрапом нарком послушно отправился в смежную с кабинетом комнату, откуда вскоре вернулся, держа в руках тот же пакет, в котором что-то уже было и даже слегка пахло. Очкарик принял из его рук исходный для производства золота материал и поместил в специальный резервуар аппарата. Чемодан прерывисто загудел с каким-то надрывом, а на панели замигала красная лампочка. Что-то ему не понравилось в наркомовском дерьме.

– Да-а! – недовольно заметил очкарик.

– Што такое? Пачему эта? Мой дэрмо ему не падходит, да?

– Нет, что вы, товарищ нарком, качество исходного материала особого значения не имеет, я же говорил вам. Просто количество не достаточное для проведения эксперимента. Необходимо минимум килограмм, а тут всего грамм шестьсот-семьсот. Вы не могли бы добавить?

– Я больше не магу. Больше у меня нэту, честний слова. Нэ веришь, да? Мамой клянус!

– Ну, так прикажите кому-нибудь из своих, пускай доложат.

Человек в пенсне неловко замялся.

– Э-э! Дарагой! Што ты гаваришь такое? Нэ магу же я сказат ему – эй слушяй, Алёшя, на тебе этат пакет, насры туда трыста грамм и принесы мне, па-ажялуста.

– Да-а, – задумался очкарик, – могут возникнуть подозрения, секретность нарушится. Положение серьёзное. Что же делать?

– Слушяй эй, таварищ Леблед…

– Лебедянчиков моя фамилия.

– Да, таварищ инженер, я тебе верю, твой дэрмо тоже хароший, честный слова. Будь другам, генацвале, насры туда трыста грамм, как брата прашю, я не буду самневатса, мамой клянус, да.

– Ну, хорошо, – согласился после некоторого раздумья очкарик. – Делать нечего, придётся мне внести, так сказать, свою лепту.

– Внесы, дарагой, внесы.

Очкарик внёс, и через несколько минут аппарат, погудев и помигав лампочками, выдал точно такой же, как и первый, слиток благородного металла жёлтого цвета.

– Ва-ах! – только и сумел произнести изумлённый нарком.

– Экспертизу проводить будете?

– Не нада, дай суда, я сам пасматру.

О Боже! Как слаб и изменчив человек! Какое мистическое влияние на него подчас оказывают внешние обстоятельства, определяя низменным бытием его одухотворённое сознание! Какие метаморфозы, какие непредсказуемые игры судьбы с ним могут произойти под влиянием изменчивой Фортуны. Бывало, живёт себе человек – ест, пьёт, спит, трудится, добывая в поте лица хлеб свой, звёзд с неба не хватает, ничем особым не отличается от миллионов сограждан, таких же, как он тружеников, то есть ходит в должность, в остальное время сидит дома, имеет себе какое-нибудь безобидное и, может даже, полезное, интересное хобби, любит жену, детей, иногда весел, или напротив, грустит, достаточно добр, в меру справедлив… Короче говоря, являет себя самым обыкновенным человеком, дорогим для близких и незаметным для окружающих. И так, видит Бог, прожил бы свою жизнь спокойно и полезно. А ведь нет же! Возьми, да и в один прекрасный день выиграй по копеечной лотерее целое состояние – рублей триста или пятьсот, а то может и целую тысячу. Что тогда происходит с человеком, какие превращения претерпевает его бессмертная, мятущаяся душа? Вот вопрос. Вот метаморфоза. Вот казус, однако.

Грозный наркомвнутдел, глава целого ведомства, причём государственного, строгий вершитель многих сотен тысяч человеческих судеб сидит теперь себе в мягком кожаном кресле и с идиотским выражением на лице играет с двумя маленькими кирпичиками жёлтого металла, будто в них заключается вся его радость, всё его счастье. Как ребёнок, право.

– Ва-ах! Вах, вах, вах! Слушяй, дарагой, а твой чемадан камушьки там разный нэ делает? Нэт? Абидна, да? Ва-ах, вах, вах!

Но расчётливый, оперативный ум уже просчитывал комбинации действий на два, да что там, на пять ходов вперёд. А именно, как бы избавиться от докучливого очкарика, который наверняка уже лет десять работает на английскую и американскую разведки, и присвоить заветный чемодан себе, в безраздельное, единоличное пользование? Уж чего-чего, а дерьма-то кругом действительно навалом, и в этом очкарик, безусловно, прав, а вот с золотом у бедного наркома напряжёнка.

– Заметьте, – перехватил ход мыслей «англо-американский шпион», кидая четвёртый кусок сахара в пятый стакан чая, – секретный код доступа, без которого аппарат запустить невозможно, знаю только я один. И никому не скажу. Даже вам. Это не от недоверия, конечно, а из соображений секретности, потому что где знают двое, там знают все. Ну, разве только товарищу Сталину.

Человек в пенсне перестал играть золотыми слитками и заметно насторожился. Имя Лучшего Друга и Вождя Народов приводило в трепет даже его.

– Кстати, попытку несанкционированного проникновения внутрь аппарата он расценивает как диверсию и самоуничтожается.

– Кто, Сталын?

– Да что вы, товарищ нарком, аппарат, конечно.

– Да-а? Пряма сам уничтажается, да?

– Сам.

– Как эта?

– Взрывается.

– Да-а?! Сылна?

– Достаточно. Мало не покажется.

– Ва-ах! Какой умний машина.

Человек в пенсне, привстав со своего кресла, внимательно рассматривал чемодан. У него созрел уже новый, более коварный план.

– Слушяй, дарагой, буд другам, прадай чемадан. Я тебе дам тыщу рублей!

– Да что вы, товарищ нарком, как можно? Я не ради денег старался, а для пользы Отечества, во имя Мировой Революции, значит.

– Зачем, дарагой? Не нада ревалюция, ми их и так пабедим. Десят тыщь! Что мала, да? Э-э! Сто!

Торг продолжался уже три часа. Наконец, компромисс был найден, и обоюдовыгодное соглашение подписано. Вечером того же дня из застенок Гулага был освобождён академик Лебедянчиков – отец очкарика, осуждённый полгода тому назад за шпионаж в пользу Англии. Уже ночью он был доставлен в подмосковный аэропорт Чкаловский, где его встречали жена – мать очкарика и сам инженер Лебедянчиков с выправленными документами на выезд из СССР для всех троих. И только когда самолёт с беженцами из социалистического рая приземлился в одной из западноевропейских стран, сопровождавшему их лицу в штатском был передан запечатанный конверт, на котором значился короткий адрес: «Народному Комиссару Внутренних Дел. Лично в руки. Совершенно секретно».

Человек в пенсне до самого утра не сомкнул глаз, ожидая заветный конверт и не отходя от «золотого» чемодана. Наконец, пакет был доставлен. Он нервно вскрыл его и прочитал на вложенном в конверт клочке бумаги четыре цифры: «1953». С этого утра Народный Комиссар Внутренних Дел как-то изменился. Он вдруг пожаловался на расстройство желудка, долго просидев взаперти в соответствующем заведении. Потом его заметили гуляющим в гордом одиночестве по паркам и скверам Москвы и собирающим что-то в пакет. Так продолжалось целый день, в течение которого он был весел, приветлив с подчинёнными и даже снисходителен к осуждённым и подследственным. Но вечером он вдруг впал в неописуемую ярость и жестокость, о причинах которых никто не мог догадаться.

Вскоре умер Вождь Народов, товарищ Сталин, а впоследствии был арестован и сам грозный нарком. Когда описывали его кабинет, то в смежной комнате нашли странный чемодан, от которого невыразимым образом воняло дерьмом. Когда чемодан вскрыли, то кроме дерьма, занимавшего большую его часть, обнаружили в нём нехитрую электрическую схемку, приводившую в действие несколько разноцветных лампочек и простейшее устройство с пружинкой, открывавшее крышечку сбоку чемодана и выдвигавшее через небольшое окошко некую платформочку. Каково функциональное назначение этого устройства, и зачем в нём хранили такое количество дерьма, так и осталось тайной, покрытой мраком.

V. Подмосковные вечера

Тётя Клава взяла Nokiю, нажала нужную клавишу, поднесла аппарат к уху, и в это самое мгновение…

… ничего не произошло. Вернее произошло, но не с уборщицей, а с профессором Нычкиным. Нет, он никуда не переместился. Вернее сказать, переместился, но недалеко. А если ещё точнее – он поменял своё и без того не очень-то вертикальное положение в пространстве на полностью горизонтальное. С профессором от волнения случился сердечный приступ, и он, как стоял возле сейфа, так и рухнул на пол, разбив вдребезги фляжечку и разлив драгоценный коньяк. Пока возились с Нычкиным, оказывали ему первую помощь, вызывали скорую, объясняли руководству учреждения, а затем медицинским работникам, что собственно произошло… Короче говоря, пока суд да дело, Израиль Иосифович благополучно вернулся в себя. От госпитализации он отказался, но, взяв бюллетень, отправился домой, на все лады ругая Пиндюрина с его антинаучной якобы машиной времени, а заодно и всех остальных изобретателей. Впрочем, как и весь научно-технический прогресс в целом, от которого одни только хлопоты и мигрени.