Михаил Задорнов - Бандиты и бабы
— Как тут всё круто! Я никогда не была в таком шикарном месте. Мама, кстати, мне говорила, что вы добрый.
— А она откуда знает?
— Она у меня ясновидящая! Целительницей работает. По фотографиям людей лечит.
— Ты же говорила, что она была маникюршей?
— В Самаре! Но здесь маникюрш так много, что пришлось поменять профессию.
Вика всё более умиляла меня. С Машей можно было говорить обо всём: быть циником и романтиком одновременно, волшебником и пьяницей… С барышней, как мне тогда казалось, следовало обращаться осторожно — её нельзя было кантовать грубыми словами, она напоминала безделушку из мурановского стекла. Я впервые подробно рассмотрел её наряд, или, как теперь говорят, прикид. Опыт, как ты понимаешь, к тому времени у меня уже кое-какой был. Её одежда явно была завлекушечной. И что более всего меня потрясло — как я не разглядел этого раньше — она была без лифчика! Выпив первый бокал вина, я даже стал сомневаться: это я её сюда заманил или она меня? Барышня Вика словно прочитала мои мысли, видать, обладала наследственными экстрасенсорными способностями самарских маникюрш:
— А у вас номер люкс?
— Полу.
— Но всё равно крутой? Да?
А это что? Снова глупость? Или уже неприкрытый намёк?
— Хочешь поглядеть?
— Ой, а можно? Завтра подругам расскажу — не поверят. А уж как мама за меня порадуется!
В лифте я вспомнил, как позавчера мы поднимались в нём с Машей. Сегодня снова несколько мужиков, которые в нём ехали, завидовали мне. Не говоря уже об охранниках гостиницы и следаках-топтыгиных. Вот кому я не завидовал! Вид у этих юнцов и без того был уставший, голодный — видать, боялись отлучиться даже на минуту, чтоб поесть, так их хозяева застращали. А тут ещё должно было всю ночь бдеть и точно установить время, когда Вика выйдет из моего номера. Причём одна или со мной. Если со мной, сообщить крыше немедленно. Значит, я под прикрытием бабы решил сорваться.
Впрочем, может, я был не прав — вполне вероятно, что Вика, эта тургеневская барышня, и впрямь ненадолго задержится, лишь поглядит мой полулюкс, поохает, поахает, как Димка в лимузине, и заторопится домой, чтобы поскорее похвастаться маме-экстрасенсше и позвонить подругам. Мол, такое видела, с таким познакомилась. Отчего подруги её, естественно, возненавидят, если ещё не возненавидели за яркую внешность. Почему женщинам так хочется хвастаться перед другими женщинами? Почему они бывают счастливы, когда им завидуют? Неужели им нравится, когда их ненавидят? Или большинство из них такие дуры, что им и в голову не приходит, что когда они хвастаются, их ненавидят?
Был такой фильм «Чего хотят женщины». Мне не понравился! Всё неправда. Каждой женщине хочется того, чего нет у другой женщины!
МЕЧТА ТУРГЕНЕВСКОЙ БАРЫШНИ!
— Как ты думаешь, Миха, девушка поехала за шестьдесят километров в другой город поздним вечером, она понимала, зачем я её пригласил?
— Ещё как понимала!
— Вот это ты верно заметил! Ещё как! И ты даже не представляешь, как… Давай-ка выпьем, чтобы воспоминания ярче проявились.
Выпив, Сашка снова зажёгся своим рассказом.
* * *Поначалу всё складывалось как положено: охи с ахами, вздохи со вздахами… вид из окна на море, расписанные золотом занавеси, мини-бар с напитками, которых не было даже в доме у самарской маникюрши-экстрасенсши… Королевская кровать, заправленная в тон занавескам золотистым покрывалом. Лицо Вики превратилось в счастливый лик:
— Как я всё это мечтала увидеть вживую!
Я чувствовал себя почти профессором Хиггинсом. Только не столь, как он, благородным. Вика так тащилась от всей этой якобы пятизвёздочной пошлятины, что я сам чуть не начал гордиться тем, что живу в таких крутых апартаментах. Как и Маше, я налил ей виски с содовой.
А дальше произошло вот что. Я чуть своё виски не выронил.
В номере было так называемое lazy chair — ленивое кресло. В таких креслах можно не только сидеть, но и лежать. Причём когда в lazy chair ложишься, оно принимает не только форму расслабленного тела, а даже подстраивается под твой личный остеохондроз. И вот это сарафанисто-заоблачное существо, упав в кресло, оглядело, как ей казалось, мой шикарный полулюкс и вдруг выдало:
— Охереть можно, как классно!
Наверное, уже в те годы я начал стареть, но от этой максимальной оценки я завис, как процессор, не справляющийся с требуемой от него скоростью мышления. Я думаю, от той простоты, с которой Вика выдала эти словеса, завис бы и сам Тургенев.
Даже она увидела мою растерянность:
— Ой, простите, Александр! Мы в Израиле так скучаем по родным русским словам.
Она улыбнулась улыбкой, которую оценил бы не только Тургенев, но и самый нравственный русский поэт Некрасов. А может, даже и Пришвин! А далее произошло то, что я совсем не ожидал: она встала с кресла, подошла ко мне, положила мне руки на грудь, взглянула на меня не глазами, нет, очами. И перейдя неожиданно на серьёзный тон, интимным полушёпотом, будто нас кто-то подслушивает, произнесла:
— Сашенька, я кое-что должна тебе сказать. Кое в чём признаться. Только сразу не вини меня, ладно? Обещай, что не будешь обо мне плохо думать?
— У тебя что, критические дни?
— Да нет. Хуже.
— Не понял? Что же может быть хуже?
Вика загадочно улыбалась, словно собиралась огорошить меня неким сюрпризом, который меня осчастливит.
— Ну уж говори, давай.
— Дело в том. Но ты обещаешь не смеяться надо мной?
— Обещаю, честное пионерское.
— Я девственница!
Как и обещал, я не рассмеялся! Я расхохотался. К набору «девушка по вызову, читающая Блока, морской бриз, следаки-топтуны, разборка с местной крышей, бандиты, неоплачиваемый рабский труд, угрозы». ещё и девственница добавилась! Причём не простая, а которая охерела от lazy chair и считает, что я над её девственностью буду смеяться, потому что это значительно хуже критических дней.
— Ну вот, ты смеёшься, а обещал не смеяться. Разве это смешно?
— А разве нет? Ты ехала со мной за шестьдесят с лишним километров, чтобы сообщить мне об этом?
— Нет, я ехала, чтобы ты помог мне расстаться с этой обузой.
— Ты откуда такие слова знаешь? Обуза! Их и в России-то уже забыли.
— Знаешь, Алекс.
— Я не Алекс.
— Хорошо, не Алекс. У меня всегда была мечта — расстаться с девственностью не как все мои подруги. А с каким-нибудь очень известным актёром, в пятизвёздочном отеле, чтоб из отеля был красивый вид на море, чтобы была шикарная ванная, джакузи, чтобы кровать была большая-большая, понимаешь? А не просто с каким-нибудь неуклюжим одноклассником на чердаке или в школьной раздевалке.
— И ты для исполнения своей мечты выбрала меня? — я начинал заводиться. Второй раз за день меня разводили как последнего лоха и пытались заставить выполнять рабский труд. — Ты что, не могла выбрать ещё кого-нибудь?
— Ты мне очень нравишься, Алекс.
— Я не Алекс.
— Ну хорошо, ладно, извини. Но пойми, моя мама в тебя и то была влюблена.
— А бабушка твоя не была в меня влюблена?
— Нет, но ты ей тоже очень нравился.
— Надеюсь, не с детства!
— Да нет, она вроде старше тебя.
Это полное отсутствие чувства юмора меня доконало.
— Я, наверное, Вика, тебя разочарую, но тебе для исполнения твоей мечты придётся поискать кого-нибудь другого.
— Как это? Ты что, собираешься меня обмануть?
— Я тебя обмануть?
— Да, ты. Я так долго мечтала об этом моменте. — Она чуть не плакала. — И именно с тобой. Смотри, как классно вокруг! Ты что, меня не хочешь?
— У меня в ванной нет джакузи!
— Это не главное. Главное — что ты суперзвезда, по тебе все сохнут. Неужели ты не понимаешь, что этот вечер мне запомнится на всю жизнь.
— И мне тоже! — Я скинул её руки, обнимавшие мою шею, и отошёл в самый дальний угол комнаты, как кролик, испугавшийся удава.
— Ты куда? — Вика догнала меня и снова обняла за шею. — Ты что, хочешь разрушить мою будущую жизнь?
В какой-то момент она показалась мне сумасшедшей, как её мама, поменявшая профессию маникюрши на целительницу-экстрасенсшу. Я всё более распалялся:
— Нет, нет и ещё раз нет, даже не проси! Не буду я этого делать!
— Как это «нет»? Ты же меня сам сюда привёз, напоил в баре, привёл на ночь в свой номер, а теперь динамишь?
Представляешь, Миха, она ещё пыталась меня пристыдить! Второй наезд за один день.
— Откуда я знал, что ты девственница? Ты. ты. ты практически ребёнок!
— Я не ребёнок!
— Тебе сколько лет?
— Семнадцать!
— Ёкарный бабай! Мне ещё этого не хватало для полного набора — чтобы по израильским законам обвинили в педофилии.
— Я никогда никому не расскажу. клянусь, честное слово. Тем более полиции!
— Ты ещё скажи «честное пионерское».
