Роман Волков - Клеймо Чернобога
— А ну-ка, остынь, — удара не было. Она выпрямилась. Боксера перехватил за локоть невесть откуда появившийся другой скинхед, но взрослый, лет двадцати пяти. — Стой, девочка, не бойся. Так, вы меня, надеюсь, знаете? — Застывшие скины закивали.
— Да, Гвидон.
— Так, а вы кто? Вы из чьей бригады? Чего застыли, кто командир ваш?
— Мы с Колпаковской бригады, — громко сглатывая, ответил Боксер. Нападавшие были перепуганы. Влада слышала про Всеволода Гвидона, который, будучи раньше металлистом, лет в шестнадцать разочаровался в неформальном движении, обрился наголо и стал первым скином в городе. Все бригады бритоголовых, вся идеология и иерархия — его детища. Все командиры бригад подчинялись только ему. Он был в тесном контакте и с московскими организациями «Кровь и Честь», «Moscow Hammerskins», и даже с настоящими германскими нацистами. Состоял на учете РУБОП и ФСБ.
Сейчас он стоял посреди круга, пытаясь охватить каждого в поле зрения. Он был в черной майке, в защитных штанах от Thor Steinar, ботинки были не солдатские, а настоящие — «Grinders», с носами, обитыми титаном. На руке, от локтя и выше, извивалась татуировка. Пряжка на ремне была немецкая, трофейная, с орлом и свастикой.
— А белые шнурки кто это вам пожаловал? Такой знак отличия дают только бойцам. Что-то я ни на одной акции вас не видал.
— Мы… это…
— Вы, я вижу, только и можете, что неформалов гонять, да с девчонками драться! Да еще бухать! Почему пьяные?!
— Мы день рождения…
— Почему с девчонкой дрался!?
— Она сама предложила, честно, Гвидон, сама!
Тут Гвидон схватил Боксера за грудки и оторвал от земли.
— А почему, суки, с цепями и ножами?! Из-за таких гондонов, как вы, вся движуха наша страдает! Модно быть скином, давай в скины! Колпак ваш — лох! Он уже месяц на собрание не ходил, и на рукопашку он не ходит, и в тир! Мама не пускает! И вы — такие же, даже не знаете про это! Почему врали?!
— Гвидон, прости! Мы будем заниматься!
Тут Всеволод применил свой самый ужасный прием: взял Боксера ”на баш”, с размаху клюнул ему лбом в лицо. Тот вырубился, мягко опадая вниз. Гвидон бросил полуобмякшее тело оторопевшим лже-скинам и пригрозил:
— Если увижу в нашем прикиде — искалечу. Вы меня знаете. — Те бросились бежать, волоча под мышки поверженного Боксера. — А неожиданный спаситель обернулся к Владе и мягко сказал:
— Ну что, девочка, напугали они тебя? Ты уж извини их, ладно?
— Не называй меня девочкой, — совершенно не к месту ответила Влада.
— Ну не мальчиком же! — и Гвидон захохотал, широко и раскатисто. — Напугалась?
— Да. Немножко.
— А ты правда ему сама драться предложила?
— Сама.
— Хм. А зачем? Ты что, драться умеешь?
— Чуть-чуть. Главное — не бояться. Ну а чего мне терять: что так бы они меня все отметелили, а так — хоть один.
— Вот молодец, а! Как тебя звать? Меня — Сева, Гвидоном называют.
— Влада.
— Влада… Красивое русское имя. Идем, Влада, я тебя провожу, а то уж темнеть стало. А то скажешь: вот кавалер, от чмошников спас и бросил. На тебе платочек, вытри, у тебя кровь и тени размазались.
Гвидон взял ее под ручку, и они направились к выходу из дворика. Выходя, Влада увидела, как из подворотни выбежала куча неформалов, ведомая Егором (он видно, собирал народ для ее спасения). Только это уже не имело никакого значения. С Мякиной она больше никогда не виделась.
Долго болтали перед подъездом. Наконец Всеволод произнес:
— Если чего, вдруг понадобится моя помощь, — звони, у меня мобильный. Дай запишу. В любое время. Если меня не будет — я в разъездах часто — потом звони. — Затем он посадил ее в лифт.
Гвидону было двадцать пять. Он работал на заводе «Пензмаш» замначальником отдела снабжения. У него был даже служебный сотовый телефон, и Влада впервые увидела маленький чудесный аппарат не в магазине, не по телевизору, и не у тупоголовых буржуев, а у обычного парня родом с Рабочей, который в детстве жевал гудрон, называя его «ковбойской жевачкой».
Всеволод Ведонцев был высок, плотного телосложения, с лукавыми добрыми глазами. Майка чуть натягивалась от начинающего появляться пивного брюшка. Руки у него были исполинские, с грубой кожей и ровными красивыми ногтями. На руке извивалась кельтская вязь, а плечевую свастику на другой обрамляли три викинга с усами, напоминающими клыки у моржа. Позже Сева объяснил ей, что это не викинги, а русы — первые русские воины, а татуировки делали известные мастера — Макс Бокарев в Пензе и Ангел в Москве.
Она, может быть, не позвонила бы Гвидону из гордости, лишь целый месяц, лежа в постели, каждую ночь мечтала о нем, огромном, в надутом бомбере, обнимающего ее широкими руками с разбитыми костяшками кулаков. Да и телефон его, написанный на автобусном билете, она сразу куда-то потеряла. Прошла неделя. Егор куда-то пропал из ее поля зрения, и она радовалась, что он ей не звонил и не оправдывался в своем позорном предательстве. На тусовки ходить она тоже перестала.
Случилось все незагаданно. Было шестого мая, четверг. Она шла со школы домой, как обычно, мимо пристроя-столовой, через маленький дворик. Чуть поодаль, между двумя поднебесными вязами, лежало бревно, превращенное многолетним ерзаньем задниц школяров в лавку. На ней сидели Жора Медведев, Дюна и Стас Кондраков. Они, не скрываясь, курили план из длиннющей беломорины-«пионерки».
— Стой.
Останавливаться было нельзя, лучше сделать вид, что не услышала. Если встанешь, и вступишь в разговор, из него просто уже не вынырнешь и не убежишь. Нужно очень быстро пройти мимо, сосредоточенно глядя в спасительную подворотню.
— Стой. А то шмальну щас нахер, — и что-то очень громко щелкнуло, как-то по двойному: щук-щелк!
— Не стреляй, Жор! Она подойдет. — Влада повернулась. Жора Медведев, уродливый блондин, который вечно щурился и выплевывал из себя слова и гадость, направил на нее серый матовый пистолет. По тому, как подергивалась его рука, было понятно, что он не игрушечный.
— Иди сюда, — и тут что-то взорвалось, из ствола метра, наверное, на два, шарахнуло пламя, и земля рядом со Владой разлетелась в разные стороны пыльным фонтаном. В стеклах соседнего дома еще долго дребезжало, а Влада на мерзлых ногах уже стояла перед бревном, чувствуя, что дрожит. Дырочка ствола, равно как и кукольно-стеклянные глаза Жоры, Дюны и Стаса смотрели на нее, не мигая. Изо рта у Дюны текли слюни с белыми пузырьками.
— Ты, вот что. Трусы сними. Потом юбку задери. Потом развернись жопой к нам и раком встань. Я тебя волыной этой там почешу и пойдешь. Давай-ка, родная. Раз-раз и все. Драть тебя не будем. Настрой не тот.
Меж ногами у Влады словно раздавили хрустальное яйцо: стало остро и ледяно.
— Ты за базар свой отвечаешь? — спросили ее губы, а сама Влада будто куда-то вышла, и сидя на скамейке рядом с Дюной, глядела на девичий манекен, что-то бормочущий.
Жора не гоношился. Он толковище знал и веско ответил:
— А что ты мне хочешь предъявить? Если не предъявишь, отстрелю два пальца.
— Тебе никто права не давал меня срамить.
— Давал. Тебе никто права не давал сопротивляться. И никто за тебя, цыпа, не подымется, даже если мы тебя здесь втроем отымеем зараз, в три смычка.
— А за тебя подымется?
— Брат встанет, и три кента его.
— И за меня подымется.
— Чего? Дуван будем дуванить? Стрелковаться? — в глазах Жоры что-то ожило и тотчас же погасло, — на трубу, — он вынул из сумки гигантский телефон, раскрыл его, точно книжку, — звони. Если через полчас твой чел на стрелу не приедет, отфачим тебя вдесятером, пока под нами не подохнешь, и вон там, на пустыре уложим. Вон, видишь, там сортир разобранный? Камень привяжем и утопим. Я тебе реально говорю.
Взять Жору на понта, как того скина, не вышло. Жора общался с бандосами своего мелкого уровня уже давно, а где-то год назад его старший брат, что недавно откинулся с зоны, потихоньку начал его приобщать к делам взрослым, серьезным. Он очень серьезно относился к таким ритуалам, как базар, стрелка, понятия. И самым страшным было то, что он был укурен до полуобморока и ничего не соображал.
Звонить Владе было некуда. Отца звать на стрелку резону не было: он наверняка уже был пьян до такой степени, что не то, что ходить, так и говорить не мог. Как раз на эту неделю у него выпал какой-то удивительный период, и пил он, не приходя в сознание.
Егор Мякина? Он уже проявил себя как «защитник», и было ясно, что он струсит. Хотя, конечно, можно было предложить ему себя в обмен на спасение, но тут уж ясно, что ничего хорошего из этой затеи бы не вышло.
Гвидон? Он же обещал помочь, а такой человек, как видно слов на ветер не бросает. Только билет с выцарапанным телефоном потерялся, то ли он сама его выкинула, то ли случайно вылетел.
— Ты слышь, что ли, меня? Звони или не звони, мне похеру. Сейчас полпятого. Ладно, полчаса тебе накину, полшестого за школой, где спортплощадка будем ждать тебя или чела твоего. То есть смотри: я пацанов своих подтягиваю, — он говорил вяло, глядя в сторону, — если не придете — посадим тебя на реальный балабос, а потом крантец. Все, давай, пошло время.
