Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2009)
Опять же: была ли предопределена роль Франсуа Рабле в мировой литературе как Великого просветителя в момент издания его первой книги? Или же это зависело от его юношеских занятий и хранения греческой классики под подушкой? Может, судьба Рабле была определена тем, что как раз к моменту рождения Франсуа в стране сложился собственно французский язык, и кому же, как не ему, было написать на нём первую беллетристическую книгу? Но как из мальчика-монаха получился великий писатель? Как он получился из лекаря и настоятеля? Нет, определённо побудительный толчок всё-таки был, что-то заставило основателя пантагрюэлизма сменить скальпель на перо, а вернее, держа уже перо в руке, вместо медицинской квинтэссенции начать записывать свои литературные опыты.
Но что это было, вправду ли — смятение в римских умах, произошедшее незадолго до его рождения, или какая иная причина, неизвестно.
И кто может в человеке вызвать интерес к письму вообще, кто переделывает мирного хозяина лесопилки в нервного одинокого графомана — тут мы и сами теряемся в догадках.
Я проснулся рано и долго испуганно смотрел в чужой потолок. Всё было незнакомо, и даже трещины в вышине извивались как-то особенно. Я был трезв, но как-то странно опустошён долгим метеорологическим сном. Бывает такой сон на трезвую голову, после которого проснёшься хуже, чем с похмелья — голову ломит, в висках стучит, — а всё от того, что погода поменялась дважды за ночь. Да и обстановка вокруг меня настораживала. Нет, место было незнакомое и какое-то непривычно обустроенное. Казалось, повсюду тут приделаны какие-то фестончики, и даже занавеска была снабжена кокетливым полукруглым вырезом.
Тут меня затопил ужас — холодный липкий ужас. Где мой — то есть чужой — пакет? Чёрт! Чёрт! Чёрт! — запричитал я и принялся, как Чичиков у Коробочки, лихорадочно метаться по комнате. Пакета нигде не было.
Тогда я проверил на себе одежду и выскользнул в коридор. Первое, что я увидел, был крафтовый свёрток, лежавший рядом с моими ботинками.
— Вы, мил человек, умывайтесь да садитесь за стол, — сказали мне в спину.
Я неловко, как это делают застигнутые врасплох над трупом герои приключенческих фильмов, повернулся и увидел такую фемину, что привела бы в восторг самого расчётливого Чичикова. Синдерюшкин мой, видимо, ещё спал, но, фыркая и хрюкая в ванной, я о нём не подумал. Что думать о злом на язык приятеле, когда пахнет едой и домашним уютом, а полотенце тебе подала молодая женщина.
На кухне уже сидел Елпидифор Сергеевич, и по тому, как хозяйски он сидел, как глядел по сторонам, как упирал руки в боки, я догадался, что нахожусь в его доме. Ранее я тут никогда не был и что за фемина конвоировала меня к столу, не знал.
Нет, прочь похоть! И даже все эти здоровые прихоти раблезианства — прочь, прочь!
А ведь что может быть волнительнее для человека старше среднего возраста, чем встреча с незнакомкой? Всё пробуждается, как природа весной, стаивает сугроб живота и наливаются силой почки-бицепсы, разглаживается лицо и исчезает первая седина. И если прелестница исчезла — не беда, даже воспоминания греют души стареющих мужчин. Вообще, стареющие мужчины любят говорить об этом, будто воспоминания делают их жизнь осмысленнее.
Чем-то это мне напоминает один давний фильм, в котором бывшие любовники, разглядывая мельтешение молодёжи девяностых в каком-то клубе, говорят друг другу: “А помнишь, ты спекулировала трусами, а я — пластами? Ты — трусами, а я — пластами... И трахались мы даже больше, чем эти”. В этот момент, сидя на чужой кухне, я подумал, что это извечный спор о крайностях: то выскочит какая-то тётка в телевизоре и ляпнет
“В СССР секса нет!”, навеки себя обессмертив, так обессмертив, чтобы спустя много лет её нашли и дали ещё раз унизиться какими-то оправданиями и объяснениями в газетах. То, наоборот, споря с ней, солидные люди начнут вспоминать какие-то шалости, доказывая, что был, был, и у нас был. Припомнят и Акутагаву, что говорил, что настоящие любовники — люди праздные, а советский человек эпохи застоя, как ни странно, был куда более праздным, чем его отцы, и уж куда более, чем его дети.
Каждый помнит что-то своё.
Ну вот что я точно помню — так это обилие сдерживающих факторов, главным из которых был “негде”. То есть не совсем негде, но отчего гражданин должен вкладывать фиолетовую бумажку в паспорт, чтобы любить свою подругу в гостинице ночь напролёт? Это тяжело и решительно невозможно. Ну и в родном городе унизительно на три часа просить у друзей ключи (я не просил, у меня было где). Этому, кстати, посвящено одно из лучших стихотворений Бориса Слуцкого “Ключ”.
Впрочем, я тогда, видимо готовя себя к неприхотливой жизни лесопильщика на Севере, ходил в туристические походы (так это называлось). Культура советских юношеских походов была совершенно особенная: я как-то любил в палатке “гробик” (высотой в метр, шириной в метр и длиной в два метра). О, как я любил там, внутри, в зелёном пренатальном тепле, испытывая, впрочем, и иные непередаваемые ощущения.
Это уж куда более… Чёрт, я так и не придумал, как закончить эту фразу.
Мне скажут, что были коммунальные квартиры пониженной нравственности. Но тут хитрая история — к началу восьмидесятых коммунальных квартир, да таких, что на тридцать восемь комнаток всего одна уборная, в Москве осталось мало. И сдаётся мне, что сексуальность коммуналок — миф. Нет, они рождали подростковые легенды и иногда способствовали, конечно, инициации. Я легко могу представить соседку и её шелестящий шёпот: мальчик, зайди-ка ко мне, помоги вкрутить лампочку... Нет, выше…
Но уединению с пришлым контингентом коммунальный мир определённо мешал. Старухи следили в дырочки, кто идёт по коридору, и просыпались по едва слышному звуку поворачивающегося в замке ключа, или, наоборот, ты сам, выбираясь из чужого жилья, мог свалить на пол висящие в коридоре жестяную ванночку и детский велосипед. Они так трахнутся об пол, что, помню, ещё раз кончишь.
Да и потом — не сходиться же со старушками, если в коммуналке из женского пола окажутся только они. Всё же надо кого-то приводить.
Сейчас больше удобных мест, не говоря уж о циничных хозяйках современных гостиниц. Я не любитель, но в туалете ночного клуба можно ещё как-то сплестись в экстазе, а вот в туалете советской столовой мне бы это в голову не пришло. Там, в таких туалетах, вообще была марианская впадина и марракотова бездна.
В этой истории сравнения времён налицо чистая гидродинамика — никакая жидкость не течёт так, чтобы искусственно преодолевать препятствия. Она течёт как удобнее и где сопротивление меньше. Если в коммуналке дискомфорт, то граждане едут на дачи или растёт та самая культура туристических походов. Но на этом марше всё равно происходят потери личного состава из-за лени. Кто-то думает, что овчинка не стоит выделки, и, тихо ублажив сам себя, засыпает.
Одно можно утверждать с уверенностью: сейчас поколеблено давешнее чудовищное невежество рядового гражданина касательно торного пути сперматозоидов и заслонов на его пути, равно как и более сложные медицинские тайны.
Сейчас фактор места замещён фактором времени — вместо секса работа, то есть секс виртуальный. Никто сто двадцать рэ тебе не гарантирует, надо вертеться. Оттого молодые люди случаются с начальством виртуальным способом, но не с меньшей интенсивностью.
И не сказать, что это безопасный секс — болезней от этого процесса не меньше.
Впрочем, никакой амур тут мне не светил — это я уж как-то совсем по-старчески раздухарился. Я ел свой утренний блин, гадая — кто эта женщина Елпидифору Сергеевичу: жена, подруга, дочь, сестра…
Я видел её зубы, и были они — как стадо выстриженных овец, шея её была как башня. Впрочем, нет — была она похожа на гоночную яхту с плавными обводами, без единого лишнего выступа. И черкизовский свитер не скрывал, наоборот, ни одного важного изгиба.
Но кто ж она Елпидифору Сергеевичу? Да, собственно, что я знал о своём начальнике и работодателе? Ровно ничего. Единственно, что знал я, да и то со слов Синдерюшкина, — так это историю его странного имени.
Отец Елпидифора Сергеевича был боевой офицер, майор, герой Отечественной войны, вдруг ставший священником в момент потепления между государством нашим и Церковью. Майор надел рясу и принялся служить в каком-то дальнем приходе. Через некоторое время родился мальчик, и ему невесть откуда выпало такое имя. Впрочем, если он родился 16 апреля — отчего бы и нет? Я старался не думать, какая лютая судьба у него была в школьные годы, да и потом.
