Майкл Корда - Богатство
При редких случаях, что он встречался с отцом в последние годы, тот казался старым, усталым и скучающим, – человеком, полностью поглощенным рутиной, дававшей ему очень мало удовольствия и никакого возбуждения. Патмэн не находил это странным – в конце концов, отцу было за шестьдесят, и он все еще страдал от последней неудачной попытки достичь президентского поста, хотя и скрывал свое разочарование за обычным самообладанием аристократа. Он был здоров, даже оживлен, но Патмэн не допускал и мысли, что у отца есть личная жизнь, как будто либидо Артура Баннермэна исчезло вместе с президентскими амбициями.
Конечно, детям всегда трудно представить сексуальную жизнь родителей – Патнэм, хоть и не имел детей, был уже в том возрасте, когда можно это понять, но в случае Артура Баннермэна, его достоинства, ошеломляющая сила личности, и презрение к любому поступку, несовместимому с его представлениями, еще труднее было допустить, что он обладает теми же нуждами и слабостями, что простые смертные. Это было все равно, что представить себе Джорджа Вашингтона с вынутой вставной челюстью или без штанов.
Пат усмехнулся, вспомнив все письма о собственных аморальных Поступках за все эти годы, не лишенным горечи – особенно с тех пор, как стало ясно, что они бесполезны. В целом же он был рад, что отец сумел получить хоть немного радости в последние годы жизни.
Он пребывал в таком "подвешенном" настроении, ожидая услышать, что решится наверху и чувствуя себя неуютно в огромной библиотеке, комнате, которая была под запретом для детей, и которая связывалась в его понятии с суровыми лекциями о том, что ему необходимо изменить образ жизни и вести себя,как подобает Баннермэну. Прадед купил обстановку этой комнаты с панелями Гринлинта Гиббонса и украшенным резьбой потолком у английского герцога, и перевез в Кайаву вместе с бесценной коллекцией книг и рукописей, а заодно и пятерых мастеров, работавших два года, чтобы ее разместить. Комната должна была принадлежать музею, и Пат предпочитал, чтобы она там и находилась.
Он встал, подошел к одному из секретеров, открыл спрятанный телевизор, и включил его, чтобы посмотреть новости. В Кайаве то, что напоминало о современности, тщательно скрывалось, поскольку Элинор была уверена, что предметами, сделанными из пластика, можно пользоваться, но не смотреть на них. Гости, бывало, бродили по всему дому в поисках телефона, не догадываясь, что он спрятан в шкафчике их прикроватного стола.
Пат сел и стал смотреть. Главным сюжетом была перестрелка в Бронксе – как противно было бы отцу оказаться вторым после разборки между копами и чокнутыми латиносами! Но не более противно, чем то, что последовало далее: несколько кадров, изображавших Артура Баннермэнана на национальной конвенции республиканцев в тот год, когда его обошел Ричард Никсон, аэроснимок Кайавы, при котором сообщалось, что Баннермэны – одна из богатейших семей Америки – для тех, кто этого еще не знал, затем моментальный снимок кирпичного дома на Западной 68-й улице, где он умер – как заявила Конни Чанг с многозначительной улыбкой, "в роскошной квартире своей близкой приятельницы, модели Александры Уолден."
Потом появилось несколько глянцевых фотографий мисс Уолден – и она, конечно, подумал Пат, могла потрясти. Черные волосы и светло-серые глаза придавали ее лицу тревожное, почти кошачье выражение, и никак нельзя было придраться к ее полным губам и высоким скулам, но она не обладала расслабленной, холодной грацией знаменитых манекенщиц. Под ее гладкой кожей чувствовались настоящие кости и мускулы. Чтобы стать топ-моделью, ей требовалось сбросить пять-десять фунтов, да и в любом случае топ-моделям экстра класса сейчас по четырнадцать-пятнадцать лет, это тощенькие детишки с надутыми взрослыми личиками. А вот лишние пять-десять фунтов, возможно, дали бы ей шанс сделаться " девушкой месяца", хотя лицо ее для "Плейбоя" было чересчур классическим, подумал он. Последняя фотография изображала ее в купальнике от Камали, в котором она держалась не совсем свободно.
Он услышал шаги за спиной, но его внимание было привлечено к экрану, где телекамеры поймали ее, прокладывающей путь сквозь толпу репортеров – посреди ночи, в резком свете вспышек. Камера нацелилась ей в лицо – выражение его было мрачно-решительное, хотя в больших светлосерых глазах мелькала паника – а может и скорбь – трудно было определить.
– Давно ли вы знали мистера Баннермэна? – заорал репортер, присунувшись к ней в упор.
Она отвернулась и оттолкнула камеру.
– Каков был характер вашей связи? – теперь она была полностью окружена, ее было почти не видно из-за всех микрофонов и диктофонов, направленных ей в лицо.
– Оставьте…меня…одну… – ее голос был твердым, отчетливым, но отнюдь не истерическим. Неожиданно она вывернулась, оттолкнула камеры, сказала: "Прошу прощения" невидимому оператору, а возможно, всему окружающему миру, и исчезла из фокуса, бросившись во тьму.
– У отца был лучший вкус, чем я в нем предполагал. – Знакомый голос был резок, как удар хлыста, каждый звук четок, как колоколец, на каждой гласной – отпечаток Гротона и Гарварда. Голос звучал, будто отдавал приказ, даже когда это было и не так.
Патнэм обернулся. За ним стоял Роберт, как всегда, безупречно одетый.
– Чертовски привлекательная девушка. Не совсем обычная, тв согласен?
Пат приглушил звук.
– Наверное… -Н а в е р н о е? Откуда такое безразличие, Пат? Разве ты не находишь, что она классная? -Ну да, Господи помилуй! Какое это имеет значение?
Роберт улыбнулся многозначительной улыбкой превосходства, которая всегда заставляла Патнэма чувствовать себя так, будто он снова оказался в детской, на милости старшего брата.
– Что ж, это имеет значение. Больше, чем ты способен додуматься. Видишь ли, юная мисс Уолден з а я в л я е т, – голос Роберта был полон иронии, когда он подчеркнул это слово, – что отец женился на ней. -Ж е н и л с я?
Роберт сел, элегантно закинув одну ногу на другую. Он был одним из тех людей, чья одежда никогда не теряет складок и не морщит, как у обычных обывателей. Попади он в ураган, и все равно умудрится выглядеть, причем без всяких заметных усилий, будто только что вышел от своего лондонского портного в костюме с иголочки. Он зажег сигарету. Казалось, он хотел выдержать паузу, в чем Пат распознал сигнал опасности.
– Это единственная разумная реакция, на которую я надеялся, – сказал Роберт. – Я всегда могу рассчитывать на тебя в том проклятом кризисе.
Патнэм боролся с мыслью, что отец мог тайно жениться на женщине, бывшей на тридцать – нет, сорок! – лет моложе его. Брак в семье Баннэрмэнов был серьезной и торжественной проблемой, больше всего напоминающей брак в Британской королевской семье – разумеется, с теми семьями, которые считались приемлемыми. Требовалось происхождение, воспитание и давнее состояние, а сама свадьба предполагала тщательную инструментовку, сбор всех родственников, труд десятков солидных юристов и – первое и главное – совет и одобрение Элинор Баннермэн. Это отнюдь не значило, что Баннермэны не заводили любовниц и подружек, однако ни один скандал не омрачал жизни деда и прадеда Патнэма, за исключением финансовых скандалов, тех, что приводят в ярость журналистов и временные сенатские комитеты. Браки Баннермэнов были эквиваленты союзам и слияниям, они не могли закончиться легко, и это была единственная причина, по которой Пат так и не женился.
– Господи… – произнес он. – Ты думаешь, это правда? -Де Витт считает, что нет. Конечно, он придурок… -А что думает бабушка? -Грубо говоря, писает кипятком. Лишила бы отца наследства, если бы он все еще был жив. О н а думает, что девушка мошенничает. Ради денег или славы. -А ты что думаешь? -Конечно, это сомнительно. Я не могу представить, чтобы отец направился в мэрию с девицей, годящейся ему во внучки, а ты?
Пат задумался. Роберт, как старший сын и предполагаемый наследник, имел больше оснований утверждать, будто он верит, что вся эта история вымышлена.
– Не знаю, – сказал он, пытаясь припомнить, что говорил ему отец при последней встрече. – Видишь ли, отец в некотором роде изменился, когда я в последний раз его видел. Много толковал о счастье. -О счастье? О т е ц? -Я видел его чаще, чем ты. – И это еще деликатно сказано, подумал Патнэм. Разрыв между Артуром Баннермэном и его старшим сыном был абсолютным и полным: каждый из них твердо придерживался своей позиции, и ни с одной стороны годами не было порывов к примирению. Патнэм не часто встречался с отцом, и только когда его приглашали, но Роберт не виделся с ним совсем. – Ты знаешь, отец всегда казался мне очень одиноким. И о з л о б л е н н ы м. Но когда я пришел к нему пропустить бокал…примерно, полгода назад, он весьма…хм… расслабился. С нетерпением ждал своего шестьдесят пятого дня рождения. Говорил о том, чтобы наладить отношения с тобой. -Со м н о й? -"Хватит уже, я собираюсь зарыть топор войны с Робертом», – сказал он. Я подумал: Господи, это совсем на него не похоже. А потом подумал – может он уже принял на грудь пару скотчей, дай ему бог здоровья, но знаешь, он совсем не выглядел пьяным. Видишь ли, это не то слово, которое для меня связано с отцом, но казался почти… отвязанным. Я все еще считаю, что он пытался что-то мне сказать, но, как бы то ни было, он так этого и не сказал. -О т в я з а н н ы м? Не уверен, что правильно тебя понимаю. С шестидесятых мы жили разной жизнью. -Да. Моя сторона, кстати, победила. -Он мог быть влюблен? – спросил Роберт, игнорируя напоминание Патнэма об их старых политических разногласиях. -Ну, в то время я этого не понял, но, да…, полагаю, мог. Кстати, еще один довод за это – на нем была полосатая рубашка.
