Дмитрий Горчев - Жизнь без Карло. Музыка для экзальтированных старцев

Мохаммед посмотрел на меня очень проницательно (кажется, не поверил), тоже взял печеньку. «А вот скажи, Дима, как ты думаешь — может быть, есть в нашей команде такие люди, которые, сами того не понимая, не дают нашей команде стать ещё лучше? Нет! Мы не будем их наказывать, увольнять — мы просто должны им подсказать, помочь…»

И тут я мысленно хлопнул себя по ляжке. Офисный человек с очень-очень хорошим жалованием совершает все человеческие действия только мысленно: расхохотаться в лицо, дать в морду, послать нахуй — всё это мысленно. Слишком уж хорошая зарплата и очень уж непыльная работа.

Ну так да. Я вдруг понял, кого же мне так мучительно напомнил этот многомиллионный американский сириец: да нашего армейского особиста!

Да и ладно. А Мохаммеду я тогда показал свой любимый фокус, то есть идиотского дебила, который вообще не понимает, о чём идёт речь.

Этот фокус любим мною потому, что, когда я его показываю, мне становится хорошо и спокойно, будто бы я возвратился домой. Потому что на самом-самом деле я и есть идиотский дебил, вынужденный всю жизнь изображать из себя вменяемого члена вашего не менее идиотского человеческого сообщества.

Ну а Мохаммед не очень мне поверил, но всё же отпустил. И ровно через два месяца (раньше не получилось) я уехал навсегда в город Петербург и с тех пор голодаю и скитаюсь. Зарплаты не те, да и работа довольно пыльная.

Но если без дураков, я сделал тогда вторую или третью в своей жизни умную вещь.

В деревне кончился дачный сезон. В очереди к автолавке стоят постоянные и неизменные старухи. «А Райка где?» — спрашивает кто-то. «На похороны уехала — Пашкин Колька помер». — «Так молодой же!» — «А все мрут — хоть молодой, хоть не молодой».

Все снова стали внимательны друг к другу — впереди целая зима, и к кому бежать, если что — вариантов немного.

Осень, уже совсем осень.

Как-то однажды путешествовал я с одним английским, а точнее было бы сказать, британским банкиром по разным захолустным городам внутреннего Казахстана.

Нынешнему цивилизованному человеку даже и не нужно ничего про эти города знать: все они одинаковы и невыносимо тоскливы. Степь, пыль, серые пятиэтажки, центральная площадь с бывшим горкомом партии. Гостиница с телевизором рубин и влажными простынями.

Банкир был джентльменом выпуска начала прошлого века, то есть абсолютно безупречным. Доктор Ватсон в исполнении артиста Соломина рядом с ним смотрелся бы весьма неубедительно. Кажется, у банкира даже были серебряные часы в жилетном кармане. Представлял он Всемирный Банк Развития по линии льготных кредитов, а я был при нём переводчиком.

Встречали нас, понятное дело, везде на самую широкую ногу, но банкир кушал обычно скромный салатик и выпивал минеральной воды без газа, после чего вежливо откланивался.

Где-нибудь ближе к вечеру, впрочем, мы с ним заказывали за свой счёт в гостиничной столовой по триста виски и беседовали о том о сём. Как-то мы с ним подружились, да оно и понятно — с кем ему ещё было поговорить в городе Джезказгане?

Он был действительно могучий старик. Рассказу его о том, как он однажды в сорок шестом году вёз двести тысяч долларов зарплаты для британских легионеров в набитом изнутри и облепленном снаружи индийском поезде или снимал дворец раджи где-то во внутренней Индии за один фунт стерлингов в сутки, мог бы позавидовать сам Редьярд Киплинг.

Однажды за ужином британец рассказал мне секрет.

«С центральной площади Лхасы, — сообщил он, аккуратно расчленяя ножом то, что в гостиничном ресторане называлось бифштексом, — каждую пятницу ровно в шесть часов утра отходит жёлтый автобус. Запомни хорошо: жёлтый. Он берёт пассажиров, их всегда очень мало, и уезжает. И никогда не возвращается».

«Ну? — спросил я тупо. — А куда идёт-то?»

«В Шамбалу», — невозмутимо ответил британец, умудрившись наконец отпилить от бифштекса кусок.

«А почему не возвращается?» — ещё тупее спросил я.

«Потому что из Шамбалы никто не возвращается, — терпеливо объяснил британец. — Потому что незачем».

«То есть автобус каждый раз новый?»

«Мммм, — он отрицательно потряс головой, наконец прожевал, проглотил. — Один и тот же. Он вообще один всего автобус. Ездит только туда. И никогда не возвращается. Потом снова едет туда и опять не возвращается. Понимаешь?»

Да, и вот как раз в Джезказгане британский банкир однажды допустил большую промашку, в результате которой мы с ним угодили на традиционный казахский обед.

Обед был роскошен и немыслимо традиционен.

Я сам, родившись и прожив в Казахстане тридцать лет, на такой обед попал впервые, ибо раньше не приглашали.

Казахи, кстати сказать, народ вполне продвинутый — многие из них закончили Оксфорд, а некоторые даже и Кембридж, но это был не тот случай. На первое нам подали варёный курдючный жир. Курдюк — это то, что у овцы вместо хвоста. Я, улыбаясь и параллельно исполняя переводческие функции, проглотил кусок, надеясь этим отделаться, но мне тут же навалили добавки. Я содрогнулся, но, впрочем, тут же порадовался, что не я тут самый почётный гость, ибо самому почётному гостю принесли голову барана с продолбленным черепом из которого надлежало есть ложкой мозги.

Я бросил переводить и стал с интересом наблюдать за британцем. И о! Он это сделал! Он попросил принести ему гранёный стакан, налил туда водки до краёв, произнёс цветистый тост за хозяина, его маму, папу, детей, внуков, племянников и, наконец, за хозяйку, крякнул, выдул одним духом и съел эти самые мозги. Все, до самого основания черепа.

«Ну как?» — спросил я его, когда мы уже ехали в машине в аэропорт.

«Ужасно, — честно ответил банкир. Потом подумал и сказал задумчиво (тут уж я, простите, употреблю английский, потому по-русски как ни крути, а всё получается коряво), — You know. You always play their game. Unless it conflicts with yours»[1]

Он был, видимо, последним расистом в Объединённом Королевстве, который полагал, что люди — они всё же разные.

В деревне завелась лиса.

Не иллюзорная какая-нибудь лиса, у которой избушка была ледяная, а нормальная, обычная. Живёт где-то на Дикой Горке.

Все куровладельцы в панике.

«Дима! — сказала мне сегодня баба Маруся. — Не поверите, прямо вот сюда подошла! Я палку об забор сломала! Отгоняла! Может быть, хоть вы убьёте?»

Я поёжился. Как же вот так? Лисичку-сестричку? Хвостик рыженький, Волка всё время обманывает.

Хотя, грустная правда действительности состоит в том, что каждая вторая из этих сестричек болеет бешенством. Но всё равно нет, не готов. Очень я пока что городской.

Очень давно, в девяносто третьем ещё году, в самый разгар благотворнейших реформ во имя уничтожения Империи Зла, со мной приключилась полная жопа.

В декабре предыдущего года в государстве Казахстан была введена собственная валюта — тенге. Много-много позже я, выпивая с отцом этой валюты Григорием Марченко коньяк, спросил у него укоризненно: а зачем это было нужно? «А что было ещё делать?» — развёл руками видный финансист и отвёл в сторону глаза.

Вся моя тогдашняя клиентура, то есть деревенские немцы, которым я переводил документы для спешного бегства с тонущего корабля Империи на давно забытую их родину, тут же исчезла: до их сёл и деревень новая красивая валюта, отпечатанная не где-нибудь, а в самом Лондоне, просто-напросто ещё не добралась.

Прошёл январь, потом половина февраля. Я отвёз дочку к своей матери: мать всё же, пусть ещё ребёнком, пережила войну и умела делать хоть какие-то пищевые запасы.

В день рождения своей дочери я поехал к ней на троллейбусе. Денег у меня было ровно на один чупачупс.

Я доехал до центрального гастронома и пересел на маршрутку (маршрутка стоила тогда как-то очень дёшево, а то бы я пошёл пешком).

Мне было мучительно стыдно: я, вполне здоровый и не безрукий мужик, подарю сейчас дочери вот этот, блядь, чупачупс. Праздник-праздник. «Господи! — попросил я от всей своей небольшой души. — Господи! Не себе прошу, мне ничего не надо, вообще ничего. Сделай, пожалуйста, что-нибудь. Я даже не знаю что. Пожалуйста!»

После этого я затосковал и посмотрел в окно. Потом посмотрел на пол: между сиденьями лежали денежные бумажки. Я их подобрал: восемьдесят тенге. Сейчас это ничтожнейшая сумма — что-то около половины доллара, но тогда это были огромные и невообразимые деньги — долларов, наверное, двадцать.

Я очень хорошо понял, для кого выданы эти деньги, и немедленно истратил их все до копейки: купил какого-то шерстяного медведя, сникерсов, ядовитого зелёного напитка в пластмассовой бутылке и ещё чего-то из того, что продавалось тогда в коммерческих киосках.

В общем, праздник удался. Только вот зачем была нужна эта реформа, я так до сих пор и не понял.