Энтони Бёрджес - Железо, ржавое железо
Во время смотра подполковник Бойс, командир 10-го батальона, страдавший заиканием, объявил через своего заместителя майора Фэзера, что все, кроме больных, будут переброшены для восстановления порядка в Дублин, где к ним присоединятся бойцы из Кураха (никому не ведомой валлийской дыры). Рядовому Джонсу 86-му снова выдали каску и винтовку, однако, учитывая техническую отсталость ирландских патриотов, оставили без противогаза. В этот вечер рядовой Причард 5-й, мрачный здоровенный детина со следами споротых нашивок на рукаве, произносил зажигательные речи:
– Не заблуждайтесь, товарищи и братья валлийцы, это вовсе не та война, на которую мы пошли добровольцами. Узурпаторы воспользовались нашим желанием служить идеалам свободы и превратили нас в орудие тирании и подавления. Ирландцы хотят того же, чего хотели и мы, но валлийцы пали духом, сон сковал их плоть, не то давно бы мы покончили с английским деспотизмом. Ирландцы подняли восстание против несправедливой власти англосаксов, так пусть англосаксы его и подавляют. Мы ведь не англосаксы, черт возьми, мы – валлийцы, братья-кельты, и мы ни за что не будем служить угнетателям. Позор этим юбочникам шотландцам, что уже расстреливают ирландских детей на площадях Дублина. Они замарали свое кельтское прошлое. Лучше уж самому быть расстрелянным. Я знаю, такие призывы называют мятежом, но этого слова бояться не надо. Завтра во время поверки, когда раздастся команда «на плечо», по условленному знаку мы бросим наши винтовки и не станем подчиняться дальнейшим приказам. Я все сказал.
Другой солдат, не столь красноречивый, возразил:
– Ну их к черту, этих грязных капустников. Каждое лето прет их целая орава на сезонные работы за грошовое жалованье, тащат вшей, всякую заразу, да еще и попов своих в наш чистый край. Сами на пулю нарываются, так пусть ее получат.
После этого началась драка.
На поверке выяснилось, что рядового Причарда 5-го в строю пет. Говорили, что он лежит скорчившись, стонет от боли и не может разогнуться, а уж вытянуться по стойке «смирно» – тем паче. Батальон, оставляя по правую руку величественный Кадер Идрис, отправился маршем на север, через Гвинедд, где некогда правил король Кадваладр (от несчастного тезки которого осталось только мокрое место), к острову Англси и порту Холихед. И снова проклятья и блевотина (рядовой Джонс 86-й не в счет) в бурном море по дороге в Кингстаун. На пристани, превращенной в бивуак, многих пришлось приводить в чувство нашатырем и пивом, прежде чем они могли двинуться дальше.
В Боландз-Милл в казарме добровольцев бывший учитель арифметики с испанской фамилией (все, что осталось от Великой армады) просвещал своих подчиненных, как овладеть пронзенным, но еще живым сердцем многострадального ирландского народа. Измотанные качкой британские солдаты маршировали под аккомпанемент канонерок, обстреливавших Сэквилл-стрит. Прямо по курсу горело здание почтамта. Некоторые повстанцы прятались в кустах бульвара Стефана. Из разбитых окон отеля «Шелбурн» раздавались винтовочные выстрелы. Полоумная, в отрепьях, старуха у плюющего стеклом водостока осыпала бранью Кромвеля. А ну, посторонись, мамаша! С Граф-тон-стрит выбежал отряд легковооруженной пехоты. Эхо выстрелов гулко разносилось по улицам. Потревоженный селезень снялся с пруда в городском парке, когда половина взвода во главе с лейтенантом Хоскинсом вошла туда, перешагивая через тела убитых, на губах которых застыли предсмертные проклятья. Рядовой Джонс 86-й ощутил внезапный оглушительный удар в ключицу и увидел, что левая часть его гимнастерки стала красной. Он свалился на скамейку, уверенный, что его ключица разлетелась вдребезги, а мимо него гнали, тащили и несли волосатых капустников.
Людмила добралась до статьи «Ванкувер Джордж (1757–1798), английский мореплаватель». Рядовой Джонс с рукою в гипсе помогал ей накрывать на стол.
– Ewch chi allan i'r ardd i ddarllen neu ewch yn цl i'r gwely i gysgu, – сказала Людмила. – Gadewch y cyfan ifi.[21]
Ну и дела, Господи. Он пошел в сад, который она привела в относительный порядок и посадила там гвоздики, почитать «Стар оф Гвент», где перечислялись имена соотечественников, погибших при Сомме. «Дейли мейл» поздравляла австралийцев со взятием Позьера. А он – в своем саду, ключица потихоньку заживает. Людмилу раздувает от английских и валлийских словечек и бесполезных сведений из этой старой, как бишь ее, энциклы, купленной отцом у разносчика в Сиднее, – лучше бы забеременела. Уж вроде пора. Ему стало любопытно, что за дети у них пойдут. Впрочем, что там гадать, плоть от плоти. Вот, скажем, эта бабочка с шоколадными крылышками в оранжевых и желтых крапинках не думает о продолжении жизни; а сколько раз он мог умереть, даже не понюхав вражеского пороха и не оставив потомства. В госпитале один разжалованный в рядовые капрал, образованный парень, подарил ему свою книжку про гуннов, – так и лежит в вещмешке. Этот парень решил после ранения вернуться в строй, считая, что на фронте больше шансов выжить. В бою при Сомме у пего лопнула правая барабанная перепонка и он потерял кисть левой руки – необходимая жертва, объяснил он, богам смерти и богатства. Зато можно слушать музыку левым ухом и писать правой рукой. В тридцать шесть лет его комиссовали, назначив нищенскую пенсию, и он решил, что теперь будет писать о всей подлости этого мира. Впервые в жизни Дэвид Джонс встретил человека, которым он искренне восхищался. Когда-нибудь он прочтет его книгу. Звали этого человека Реджинальд Морроу, а в полку он получил кличку Неженатик.
– Я не женат, – говорил он, – и теперь уж вряд ли женюсь. Кому я нужен, однорукий? Детей у меня тоже, наверно, не будет, так пусть мои книги станут моими детьми. А ты парень женатый, и у тебя еще будут дети, и если в тебе есть чувство долга по отношению к ближним, воспитай их так, чтобы они плевали в глаза любому правительству и ссали в рот любой власти. Пусть не верят громким фразам. Нельзя, чтобы это повторилось.
По окончании отпуска рядовой Джонс 86-й явился на сборный пункт Гвентского королевского полка, откуда его направили в госпиталь снимать гипс. Его признали годным к нестроевой службе – едва сросшаяся ключица может сломаться от ружейной отдачи, – снова посадили на корабль, только теперь до Осборна на остров Уайт, где находился санаторий для офицеров, а там определили на кухню судомоем. Повар-сержант ненавидел свою должность не меньше, чем офицеров, которых должен был кормить. Он плевал в жаркое и стряхивал пепел сигарет в мясной соус. Рядовой Джонс возмущался этим не столько из сочувствия к офицерам, сколько из гордости за профессию.
– Чхать мне на твои нашивки, – говорил он, – ты позор поварского ремесла. Окажись ты в моем собственном ресторане, я надавал бы тебе по шее и спустил с лестницы.
Помощник повара, капрал, хохотавший над безобразиями своего начальника, и другой помощник, тихий, но склонный к истерике парень, контуженный на Марне, не веря своим ушам, с восхищением взирали на рядового Джонса. Сержант не стал строить из себя оскорбленную невинность. Вместо этого он сказал:
– Слушай, парень, я б тебе показал, почем фунт лиха. Только здесь не казарма и гауптвахты нет. – По привычке он плюнул в жаркое. – У всех нервы ни к черту, глянь хоть на него, орет каждую ночь невесть что, война больно затянулась. Если ты думаешь, что стряпаешь лучше, и считаешь, что эти недоноски отличают шампиньоны от резины, можешь завтра меня заменить, а мы с капралом Борроудэйлом чуток отдохнем. По-моему, мы это заслужили.
От негодования рядовой Джонс отшвырнул проволочную щетку которой драил немыслимо грязный котел из-под каши, и выбежал вон, не обращая внимания на рев сержанта: «А ну, вернись, мерзавец!» Он вышел за территорию госпиталя и побрел по дороге, которая вела к монастырю бенедиктинцев. Он не знал, что монахи оказались в этих местах, потому что их изгнали из Соулсми после принятия антиклерикального закона 1906 года. Он любил посидеть на поросшем травой пригорке возле часовни и послушать просветляющее и возвышающее душу песнопение. Монастырь был светлой частью истории, а мрачная часть пытается всеми силами ее затмить. В это время дня в часовне не пели. Мимо прошел монах с раскрытой книжкой в руках и приветственно кивнул. Рядовой Джонс с почтением кивнул в ответ и, к собственному изумлению, произнес:
– Бежавшим монахам были вручены на хранение сокровища британской короны… Простите, забыл, как дальше.
– Откуда вам это известно? – спросил монах и закрыл свой требник.
– Видел в книге, которую читала жена.
– У вас не английский выговор, – заметил монах, говоривший с резким иностранным акцентом.
– Валлийский. Простите мое любопытство. В книге было сказано, что сокровища спрятали, и они там до сих пор.
– Монте-Кассино? В Италии?
– Кажется, так, – сказал Дэвид и добавил: – Сэр.
– Не называйте меня «сэр». Я вам не начальник. Так вы говорите, что в Монте-Кассино хранятся британские сокровища?
