Амели Нотомб - Биография голода
Я наслаждалась этим превосходившим мое воображение дефиле красавиц.
В семь лет у меня возникло отчетливое ощущение, что на своем веку я уже испытала все, что только можно.
Для верности я мысленно перебрала все известные мне составляющие человеческого существования: я познала божество во всей его полноте, познала рождение, гнев, недоумение, удовольствие, язык, несчастье, цветы, других людей, рыб, дождь, самоубийство, спасение, школу, унижение, разлуку, изгнание, одиночество, болезнь, рост и связанное с ним чувство потери, войну, радость вражды, наконец – last but not least – вино; познала я и любовь, эту стрелу, лихо запущенную в пустоту.
Что еще оставалось мне изведать, кроме смерти? На краю ее я несколько раз побывала, а если бы переступила через край, то счетчик автоматически переключился бы на ноль.
Мама как-то рассказала мне, что одна женщина по ошибке съела ядовитый гриб и умерла. Я спросила, сколько ей было лет. «Сорок девять», – ответила мама. Семь раз по столько, сколько мне! Шутить изволите? Тоже мне трагедия – умереть, прожив такую страшно длинную жизнь!
При мысли, что и меня какая-нибудь судьбоносная поганка может настичь так нескоро, мне стало плохо: это что же, вытерпеть еще семь раз все, что уже пережито, прежде чем добраться до конца?
Нет, это меня не устраивало, и я назначила свою кончину на двенадцать лет. Идеальный возраст для смерти. Уходить надо, пока не начнешь увядать.
При таком раскладе мне оставалось тянуть лямку еще пять лет – скукотища!
Я вспомнила, что в три года, как раз после попытки самоубийства, у меня уже была такая же тягостная уверенность в том, что все позади. И действительно, тогда, давным-давно, я раз и навсегда усвоила главную, горькую истину: ничто на этом свете не вечно, однако, как оказалось, в дальнейшем меня ждало еще немало открытий, ради которых, пожалуй, стоило задержаться. Например, умри я в тот раз, я не увидела бы войны, а это такая захватывающая штука!
Не исключено, что и теперь еще я чего-то не успела попробовать.
Эта мысль была приятной и тревожной. Меня мучило любопытство: что же это за вещи, которых мой разум не может предвидеть?
После долгих размышлений я остановилась на идее, которую прежде как-то упускала из виду: хоть я и испытала любовь, но она не принесла мне счастья. А умереть, не познав упоительных радостей любви, было бы просто абсурдно!
Весной 1975 года мы получили известие, что летом должны перебраться из Китая в Нью-Йорк. Меня это страшно удивило: я не представляла себе жизни нигде, кроме Дальнего Востока.
Папа тоже был разочарован. Он надеялся, что бельгийское Министерство иностранных дел пошлет его в Малайзию. Америка его не прельщала. Зато уехать из Китая было для него большим облегчением. Для нас тоже.
Это значило покинуть маоистский ад с его зверскими злодеяними.
Меня же это избавляло от школы, видевшей мою поруганную любовь, и от Чжэ, каждое утро выдиравшей мне волосы. Единственным огорчением была разлука с виртуозным поваром Чаном.
Мы полюбили все, что осталось в Китае по-настоящему китайского. К сожалению, этот исконный Китай сжимался, как шагреневая кожа. «Культурная революция» превратила страну в гигантскую каторгу.
Война научила меня: надо выбирать, на чьей ты стороне. Разумеется, в выборе между Китаем и Японией я не колебалась ни минуты. Помимо всякой политики, эти две страны были враждующими полюсами. Кто боготворил одну, не мог, не кривя душой, принимать другую.
Моим кумиром была империя Восходящего Солнца, ее сдержанность, приглушенность, мягкость и вежливость. Что же касается ослепительного блеска Срединной империи, ее вездесущего красного цвета, помпезности, жесткости и резкости, все это было не для меня, хоть я понимала, что в этом есть свое великолепие.
На самом доступном для меня уровне это противостояние выглядело так: страна Нисиё-сан и страна Чжэ. Тут и выбирать нечего! Слишком близка была мне одна из сторон, а потому другая не выносила меня на дух.
Итак, в восемь лет я получила ко дню рождения самый невероятный подарок: Нью-Йорк.
От такой резкой перемены могло лопнуть сердце. Три года провели мы под надзором в Саньлитунь, окруженные китайскими солдатами, которые всюду ходили за нами по пятам. Три года тряслись от страха, как бы неосторожным словом или поступком не навредить еще больше и без того истерзанным людям.
А потом вдруг собрали пожитки и очутились в пекинском аэропорту с пятью билетами до аэропорта Кеннеди. Самолет пролетел над пустыней Гоби, островом Сахалином, Камчаткой, Беринговым проливом. Первую посадку он сделал в Анкоридже на Аляске, где простоял несколько часов. Через иллюминатор я смотрела на странный замороженный мир.
Когда мы снова взлетели, я заснула. А разбудила меня сестра, произнеся нечто невероятное:
– Вставай, мы в Нью-Йорке.
И как было не вскочить – весь город стоял дыбом. Все тянулось вверх, к самому небу. Никогда в жизни не видала я такого вертикального города. Именно там, в Нью-Йорке, у меня выработалась привычка, которая осталась при мне навсегда: ходить задрав голову.
Я просто ошалела. Во всем мире не было места более далекого от Пекина 1975 года, чем американская столица. Мы попали с одной планеты на другую, да еще из другой солнечной системы.
Сидя в желтом такси, я увидела «скайлайн» Нью-Йорка и завопила. Этот вопль не стихал все три года.
Какова была Америка и, в частности, Нью-Йорк при Джералде Форде – разговор особый; я не думаю отрицать чудовищные контрасты этого города и страшную преступность, которую порождала такая несправедливость.
Если же здесь этим вещам почти не уделяется места, то лишь из желания точно передать сумбур, царивший в голове восьмилетней пигалицы. Я даже не имею права сказать, что жила в Нью-Йорке. Я только провела там девчонкой три года как в бреду.
Заранее соглашаюсь со всеми возражениями: да, я многого не видела, да, мои родители пользовались привилегиями, и т. д. Но, сделав все эти оговорки, могу поклясться: Нью-Йорк для человека лет восьми-девяти-десяти – это сплошной восторг! восторг! восторг!
Желтое такси остановилось перед сорокаэтажным зданием. В нем были лифты, взлетавшие с немыслимой скоростью: не успеешь сглотнуть, чтоб не закладывало уши, как ты уже на шестнадцатом этаже. Это наш.
Неслыханное счастье не приходит одно. В придачу к просторной комфортабельной квартире с видом на Музей Гуггенхайма я получила еще и кое-что получше: нас поджидала девушка, нанявшаяся в прислуги за стол и кров.
Инге тоже только что прибыла в Нью-Йорк. Она была родом из немецкоязычной части Бельгии. В девятнадцать лет она расцвела столь совершенной, столь безукоризненной красотой, что казалась лет на десять старше. Вылитая Грета Гарбо.
Нью-Йорк и Инге – вырисовывалась ошеломительная перспектива.
Но видимо, и два неслыханных счастья норовят прихватить с собой третье: моего старшего брата, двенадцатилетнего Андре, послали учиться в Бельгию, в иезуитский интернат. А это значило, что мой враг номер один, считавший делом чести издеваться надо мной, не упускавший случая поднять меня на смех, мой старший, самый старший брат не просто отправлялся на каторгу (что уже само по себе было приятно), но вообще испарялся, исчезал с моего горизонта и оставлял меня вдвоем с обожаемой сестрицей.
Мы с Жюльеттой смотрели, как он садится в машину с папой и мамой – они провожали его на аэродром.
– Ты только представь себе, – сказала сестра, – мы будем жить в Нью-Йорке, а его, бедного, отправляют в Бельгию, все равно что в тюрьму.
– Есть на свете справедливость, – процедила я сквозь зубы.
Жюльетте было десять с половиной лет, и она была моим кумиром. На вопрос, кем она хочет стать, когда вырастет, она отвечала: «Феей». Да она и уродилась самой настоящей феей – у кого еще может быть такое обворожительное личико! Заветной мечтой ее было отрастить самые длинные в мире волосы. Как же не любить всеми силами души существо с такими высокими помыслами!
Я ликовала: отныне рядом со мной будут мама, чья небесная красота не поддается описанию, чудо-сестра, королева эльфов, и прекрасная незнакомка Инге. Будет еще папа, моя опора и защита, и не будет старшего брата. Все это немыслимое счастье называлось Нью-Йорк.
Нью-Йорк, город, начиненный скоростными лифтами, на которых я не могла накататься; город буйного ветра, который иной раз дул так сильно, что я чуть не взлетала воздушным змеем к верхушкам небоскребов; город, где есть все, что пожелаешь, город роскошеств, излишеств и самых вычурных прихотей; город, выталкивающий сердце из груди в висок, под пистолетное дуло императива: «Наслаждайся или сдохни!»
Я наслаждалась. Целых три года, каждую секунду кровь в моих жилах пульсировала в бешеном ритме нью-йоркских улиц, по которым валят толпы людей, озабоченно спешащих неизвестно куда. Я шла с ними, туда же, куда они, так же бесстрашно и бесшабашно.
