Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол
Он представил себе, как покорна может быть такая девушка, как из любви к тебе она пойдёт на все. Только захоти — и она бросится на землю — такая испуганная и неловкая — и обнимет твои колени, и прижмётся к ним, а ты будешь стоять, словно бог, сошедший на землю. И, глядя вниз, ты увидишь эту красную ленту у неё в волосах, эту склонённую голову.
Все так же держась за дужки, напружинив ещё не принявшие всей тяжести руки, девушка подняла голову, словно устремляясь к небу, и, быстро расправив согнутые в коленках ноги, оторвала от земли закачавшиеся ведра. И тем же шагом пошла дальше. Тут он заметил, что она вышла на поляну.
На поляне стоял дом, если это можно было назвать домом: сколоченный из досок и палок, некрашеный, под толевой крышей, влажно блестевшей в вечернем свете, и с трубой, сложенной из галечника. Была, однако, веранда, которая, судя по голым стеблям дикого винограда, все ещё державшимся за натянутую для них проволоку, летом утопала в зелени. На полу, по обе стороны широких ступеней, стояли два больших цветочных горшка, из которых торчали стебли засохшей герани. Перед домом была пустая, чисто выметенная площадка, такая влажная, что на её поверхности смутным пятном отражалась белая курица, шагавшая по двору.
Девушка подошла к дому, поднялась на веранду, вошла. Дощатая дверь закрылась за ней.
Из трубы шёл дым. В доме была жизнь.
Так это началось.
Теперь каждый день в один и тот же час он бросал работу и шёл на ту тропу, но не прямо со двора, а через дверцу в задней стене сарая.
Он приходил к полуразвалившемуся каменному строению, которое, как он выяснил однажды, тщательно его осмотрев, некогда служило коровником, и, притаясь в тени под кедрами, поджидал. Приходил даже в дождь. И ждал её, повторяя про себя, что если что-нибудь, не приведи господь, случится, то песенка Анджело Пассетто будет спета.
Она приходила, набирала воду и уходила по тропе; он безмолвно следовал за ней между кедрами. Сквозь кусты не отрываясь следил за плавным течением её тела и повторял про себя: три года.
Она уходила в хижину. Он снова прятался в кустах, наблюдал за домом, за сарайчиком позади дома, видел корову на пустыре, свиней в загоне, распаханное поле. Раз поле распахано, стало быть, в доме есть мужчина. Но мужчины он ни разу не видел. Он не видел никого, кроме этой девушки. И дыма, поднимавшегося из трубы; под дождём дым был серый, на солнце — светился белизной.
Потом, однажды ночью, проснувшись в темноте и лёжа под тяжестью одеял, пахнущих древней пылью, он понял, как ему надо поступить.
Следующий день был ясный и солнечный. Когда девушка вышла с полными вёдрами из старого коровника, Анджело Пассетто, небрежно покачивая ногой, сидел на поваленном дереве метрах в десяти от ручья, в стороне от тропы, по которой она обычно ходила.
— Привет, — сказал он, не двигаясь с места, улыбаясь во весь рот.
Девушка удивлённо остановилась. Ведра оттягивали ей руки.
— Привет, — не вставая, повторил он.
— Привет, — наконец отозвалась она, сворачивая на тропу.
— Водичку несёшь? — сказал он. — Вкусная водичка?
Она приостановилась, обернулась, не разгибая спины, сказала:
— Вкусная, — и пошла дальше.
— Да ты красавица, — сказал он, но остался сидеть и, все так же улыбаясь, глядел, как она уходит по тропинке.
— Пока-а! — весело прокричал он, когда она исчезла.
Он посидел ещё, потом вошёл в коровник и опустился плашмя на камень, погрузив лицо в воду, переполнявшую каменный бассейн.
Вода действительно была вкусная.
На следующий день он прятался в кустах, а через день, когда она вышла из коровника, опять сидел на бревне. Опять поздоровался, улыбнулся и спросил, хороша ли вода. На этот раз она обернулась и, снова ответив, что вода хороша, внимательно посмотрела на него. Когда она исчезла, он весело крикнул:
— Пока-а! — и запел по-итальянски.
А на следующий день снова прятался. Он хотел видеть её лицо, когда она выйдет из коровника и обнаружит, что на бревне никого нет. Разглядев выражение её лица, он сказал себе: «Славно. Подождём».
Он подождал ещё день, снова поглядывая из-за кустов. «Славно», — опять сказал он себе.
На третий день, когда она вышла из коровника, на бревне никого не было, но с холма до неё донеслось пение. В лесу под высокой, по-зимнему голой берёзой стоял Анджело: глаза закрыты, голова откинута назад. Он тянул медленную и плавную, печальную и трогательную мелодию; она словно плыла по кедровому лесу, и, когда последние ноты её отзвучали и растаяли в воздухе, он все ещё стоял с закрытыми глазами и пытался представить себе, как выглядит сейчас её лицо. Ему так хотелось увидеть её в эту минуту! Но он стаял под берёзой с закрытыми глазами и улыбался.
На следующий день он прятался за кедром и подглядывал.
А назавтра, когда она пришла за водой, он уже сидел на бревне и распевал во все горло. То есть сперва он, как обычно, ждал, пока она с пустыми вёдрами выйдет из дому, а потом успел добежать до коровника и приготовиться. Когда она появилась у ручья, он уже пел, глядя прямо на неё, на этот раз пел что-то лихое, размахивая в такт рукой. Девушка не обращала на него внимания, и, когда она поравнялась с ним, он оборвал песню и крикнул:
— Привет! Ты что, плохо слышишь?
Она приостановилась, поглядела на него и отрезала:
— Я не глухая.
— Теперь вижу, — сказал он и засмеялся.
Она отвернулась. Тогда он перестал смеяться и снова запел.
Она вошла в коровник, и, когда вышла с вёдрами, он спросил, хороша ли водичка. Она ответила как обычно и, вскинув подбородок, прошла своей дорогой.
На следующий день все было, как в первый раз. Когда она пришла, его не было, но, выйдя из коровника, она увидела его на бревне, в небрежной позе бездельника, греющегося на солнышке, хотя на самом деле было холодно. Он поздоровался и спросил, вкусна ли водица.
Она с вызовом поставила ведра на землю и, уперши руки в бедра, окинула его оценивающим взглядом.
— Ты, видно, помешался на этой воде, — сказала она, и это явно стоило ей отчаянной смелости. — Заладил одно и то же: вкусна ли водица, вкусна ли водица.
— Верно, — сказал он смеясь. — Помешался. А ты дай попробовать. Из своего ведра.
— Вот ещё, — сказала она, взяла ведра и ушла. Когда она дошла до поляны, он крикнул:
— Два ведра — тяжеловато для такой крошки!
Она мельком взглянула в его сторону и скрылась.
На следующий день ему нужно было ехать в Паркертон — он ездил туда каждые две недели, по вторникам, но в этот раз, увлечённый мыслями о девушке из кедровой рощи, он чуть не прозевал свой день. И, вспомнив, со страхом подумал о том, что могло бы произойти, если бы он не поехал. Потом, отгоняя страх, успокоил себя тем, что все же вспомнил вовремя; а девушка пусть подождёт денёк — это только на пользу. Он подумал о том, как завтра снова пойдёт к ней, и улыбнулся.
И почувствовал, что ему наконец повезло.
Назавтра она позволила ему нести ведра. Когда они подошли к поляне, на которой стояла хижина, девушка резко остановилась, и он чуть не налетел на неё. Вода заплескалась в вёдрах.
— Дай сюда ведра, — сказала она почти шёпотом. — Дальше не ходи.
Он не отдал ей вёдер. Он глядел ей прямо в глаза, светло-серые на тёмном лице.
— Как зовут? — спросил он. — Тебя. Как тебя зовут?
— Шарлин.
— Шарли-и-ин, — повторил он и снова принялся разглядывать её, словно, назвав своё имя, она переменилась. Потом сказал:
— Меня — Анджело. Это значит ангел. Муха такая на небесах. Анджело хороший человек. Анджело пойдёт к твоему папе. Скажет ему: «Анджело — хороший человек».
— Дай сюда ведра! — прошипела она.
Он ещё долго смотрел на неё, думая: «Не хочет, чтобы Анджело шёл дальше. Не скажет папе». Он ещё не знал, как это объяснить, но уже чувствовал облегчение.
А в следующую секунду вспомнил и слово, которое все объяснило: она нищая. Полагая, что все понял, он ощутил прилив энергии: он спасёт её от всех зол. Сердце его исходило нежностью: «Бедная, бедная девочка».
Он опустил ведра на землю и улыбаясь отступил назад. Она тотчас схватила дужки вёдер, подняла лицо к небу, чтобы получше выровнять плечи, распрямилась, подняла ведра. Он следил за её движениями, и видел, и почти чувствовал, как мышцы переливаются у неё под кожей, когда она приседает, выпрямляется, держит ведра. Нет, она не была бесплотным видением. Она ему не приснилась, она — наяву.
— Анджело пойдёт к твоему папе, — снова сказал он, все ещё храня в памяти её лицо таким, каким оно было минуту назад, когда она отрывала ведра от земли: поднятое к небу, с влажными, полуоткрытыми губами.
— Нет, — сказала она.
Тогда кто-то другой в нём подумал: «Хорошо». Значит, он угадал. Значит, она не даст ему говорить с отцом. Значит, Анджело Пассетто опять повезло — потрясающе повезло, потому что, если бы она сказала «ладно», о чём бы стал Анджело Пассетто говорить с её отцом?
