Зэди Смит - Собиратель автографов

— Честно? — спросил Алекс Ли. — Ты это серьезно?

Ли Джин, несколько смущенный энтузиазмом Алекса, холодно отнесся к намерению Клейна зайти так далеко, бормотал дежурные предостережения, вроде а не много ли мы на себя берем, но в душе надеялся, что Клейн их не расслышит. Место за сценой, для особо избранных! Автографы! Клейн и не услышал, что ему не надо было слышать, и даже не оборвал Ли Джина словами: «Не говорите глупостей» или «Да это пара пустяков», а только хрюкнул и решительным жестом увлек всех за собой, сквозь толпу. Словно офицер, ведущий солдат на приступ. Мальчишки тут же вскочили со своих мест, предоставив Ли Джину подбирать под креслами шарфы, перчатки и фотокамеру Рубинфайна, а потом крикнуть, чтобы его подождали.

В зале воцарился хаос. Чтобы не потерять друг друга, им приходилось идти сразу за Клейном. Алекс и Джозеф шагали впереди, болтая, как старые друзья, за ними следовал Адам с приколотой к груди фотографией, которую ему дал Джозеф, Рубинфайн едва не наступал на пятки парусиновых туфель Адама, а последним плелся Ли Джин. Сотни людей сжимали их, но Клейн, рыча, прокладывал им дорогу, и Ли Джин то и дело извинялся, если они толкали отцов с сыновьями. «Нельзя ли немного помедленнее?» — взмолился он, но Клейн его не услышал, а если бы и услышал, то вряд ли сбавил бы шаг. Толстяк походил на проворного настырного поросенка, рысящего на коротеньких ножках. «Быстрее, копуша!» — подгонял Алекс, и Ли Джин почувствовал, что голова у него раскалывается и он едва слышит или с задержкой воспринимает услышанное, потому что движения губ Алекса не совпадали со звуками его голоса — такой прием используют в кино, когда показывают нечто трагическое. «Скорее, папа!» Но он и так спешит, папа шагает из последних сил, изнемогая от головной боли, но гордо выпятив грудь, потому что он еще молод и у него только один сын, но зато такой замечательный, что он снова и снова, сорок миллионов раз об этом вспоминает. «Иду-иду!» Но когда же наконец они будут на месте? Неужели от блока «К» до сцены так далеко?

Когда они уже совсем приблизились к цели, толпа вдруг качнулась назад, словно на сцене кто-то выстрелил из пистолета. На самом деле это всеобщий любимец Папаша царственно вышел из двери в своей накидке, предстал перед поклонниками и начал раздавать автографы. Клейн выкрикнул какую-то нелепицу, но Ли Джин расслышал только что-то вроде «…Близкие друзья. Пусть пропустят близких друзей!». Как бы то ни было, это сработало, потому что их змейка из шести сочленений начала продвигаться к звезде немного быстрее, чем раньше. Но с каждым футом, каждым дюймом толпа сжимала Ли Джина все сильнее. На него опирались, чтобы не упасть, и оттирали от идущих впереди спутников.

Первым до Него добрался Клейн, за ним протолкался Рубинфайн, следом — Джозеф и Алекс. Адама Ли Джин не видел. А потом толпа сомкнулась вокруг него, как воды Красного моря, и он не мог уже и шагу шагнуть. Он решил не паниковать по поводу Адама и постарался встать на цыпочки, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Он взъерошил волосы на голове Алекса Ли, похлопал по плечу и косым росчерком расписался на фотографии. Как только имя Папаши появилось на снимке, Алекс обернулся, вне себя от радости, и подпрыгнул, чтобы увидеть Ли Джина и показать ему автограф. Ли Джин тоже подпрыгнул и попытался помахать рукой, но ему едва хватило роста, чтобы приподняться над толпой, и блик на лбу Алекса был последним, что он ясно увидел, прежде чем колени его подогнулись и он рухнул вниз, ударившись головой о пол. Хотя глаза его, когда он лежал на спине, еще несколько секунд оставались открытыми. И он видел зал сквозь влажный туман, который становился все гуще и гуще. Звуки делались глуше. Свет постепенно гас. Он видел людей. Много, много людей. Хотя никого знакомых. Ни одного дружеского или благожелательного лица. Никто не склонился над ним и не помог.

1 книга

Маунтджой. Каббала Алекса Ли Тандема

Отвезите меня в центр всего на свете.

Это уникальное воздействие на расстоянии, хотя человек, от которого оно исходит, может быть совсем рядом.

ГЛАВА 1

Шхина, или Присутствие Бога[9]

Алекс Ли Тандем прищурил глаза от яркого света. «Кто ты — друг или враг?» — подумал он о слепящем солнце, а точнее, о сменившем утро дне.

Алекс лежал пластом и сжимал кулаки. И твердо решил в таком положении оставаться, пока кто-нибудь его не поднимет, чтобы он занялся чем-то или очень важным, или приятным. Ну какой смысл вообще вставать? И идти в этот город, который его явно недолюбливает? Сколько раз он вставал и куда-то шел — и все почти без толку.

Мгновение спустя его опущенные веки приятно согрел теплый свет, просочившийся сквозь шторы. Не обжигающий, а мягкий. И сразу на душе стало легче. Совсем не тот свет, что обычно утренней порой ударяет по глазам, словно от ярких ламп без абажуров в больничном коридоре. А позавчера утром Алекс вообще неизвестно сколько лежал с закрытыми глазами, перед которыми плавали красные мушки. А вспомнить предыдущее нескончаемое — роковое — утро… Кто бы мог подумать, что оно растянется на целых семьдесят два часа?

Приободрившись, Алекс потянул за шнур, чтобы раздвинуть шторы. Но пальцы были слишком влажными от пота. Он приподнялся на кровати и вытер левую руку о стену, потом снова потянул за шнур. Накануне всю ночь шел дождь. В Маунтджое словно случился всемирный потоп, вымыл и унес собой всю грязь. Будто нежданно-негаданно все подверглось реставрации. Кирпичная кладка обрела прежний красно-коричневый цвет, точно протертая мокрой тряпкой. На балконах белели вывешенные на просушку простыни и наволочки. Поблескивали телевизионные антенны. Все стало таким чистеньким, таким приятненьким. Канавы заполнились водой, а щербинки на тротуаре отражали свет, как крошечные призмочки, и везде сияли маленькие радуги.

Алекс минуту-другую наслаждался бархатными солнечными лучами, греющими даже сквозь легкие облака. На горизонте, словно на детской акварели, вонзался в чистое голубое небо шпиль церкви. Левее расположились купола мечети, нарисованные более мастеровитой рукой. И кто-то уже пришел туда сегодня утром для встречи с Богом. Все как всегда. Алекс вяло улыбнулся. Всем этим людям он желал только добра.

В ванной его поджидала череда небольших трагедий. Он сразу чуть сознание не потерял от дурного запаха. Мусорное ведро куда-то подевалось. На полу валялась всякая всячина. Но Алекс, как истинный стоик, не бросился наводить порядок, а прошагал к зеркалу на туалетном столике. Дернул его на себя за металлическую ножку с такой силой, что оно едва не сломалось. Каким старым он стал, ужасно! Загадочно-независимое выражение лица, внушавшее всем уважение, куда-то подевалось. И сколько же времени прошло с тех пор, как он был мальчишкой? Несколько дней? Год? Десять лет? Как же его перекорежило!

Он показал зеркалу зубы. Они совсем пожелтели. Хорошо хоть, все были на месте. Он открыл пошире свои китапейские глаза (словечко придумал Рубинфайн — нечто среднее между «китайские» и «европейские»). Прикоснулся кончиком носа к холодному стеклу. Ну и что случилось? Глаза в порядке. От яркого света не болят. Сглотнул слюну — все нормально, без затруднений. Озноб не бьет. Поджилки от параноидального страха не трясутся, пальцы не дрожат. Стоило захотеть — и пенис его послушно набух. Втянул щеки — без проблем. Все действует, как предписано в книжках. Тошноты нет, и в ближайшие четыре часа его наверняка не вырвет, а дальше будь что будет. Самочувствие улучшается с каждой минутой. Он начал сбривать трехдневную щетину (неужто правда прошло три дня?). Закончив, обнаружил, что два раза порезался, и заклеил ранки пластырем.

Почистив зубы, Алекс вспомнил о неотложных делах — стоит ли выводить из себя домовладелицу? — и побрел обратно в спальню. Ему нужна была какая-нибудь тряпка, но до кухни — как до Бразилии. Пришлось взять наволочку и намочить ее угол в стакане с водой. Потом стирать отпечатки рук со стены. А может, это произведения искусства? Может, в них есть какой-то тайный смысл? Алекс отступил назад и посмотрел на неясные желтоватые контуры. Затем потер их еще. Нет, с искусством и рядом не лежало. Не то ощущение. А вот в спальне будто кто-то только что отдал концы. Алекс сел на краешек кровати и прижал пальцы к глазам, чтобы сдержать две готовые скатиться по щеке слезы. Что примечательно, мелькнуло у него в голове, что на самом деле удивительно, какой маленькой дозы ему хватило за глаза и за уши. Ведь чуть копыта не отбросил. Два — нет, скорее, три дня назад — он положил на язык таблетку, словно обычную карамельку. Подержал ее так десять секунд, как ему сказали, и проглотил. Впервые в жизни. Без всякой раскачки и разминки. И время для него остановилось, несколько дней и ночей пролетели как одно мгновение.