Матвей Ганапольский - Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника
– У тебя в самолете была зеленая папка, ты оттуда доставал листы бумаги. Потом ты спал, потом встал и вышел. Где папка?!
Я вдруг вспомнил, что в начале полета действительно достал из сумки папку с текстами, потом что-то там правил, но потом меня сморил сон. Сейчас я не мог сказать, где папка, – видимо, она осталась в самолете, в кармане переднего кресла среди журналов и проспектов самолетного «DUTY FREE». И это было ужасно, потому что там были тексты из моей книжки, причем в единственном экземпляре.
Но более ужасным, было осознание того, что, видимо, у Иоси есть глаз на затылке, потому что в самолете он сидел впереди всех и ни разу не обернулся.
– Вы идете в самолет, забираете пиджак, камеру и папку, – приказал Иоси и, что-то коротко обдумав, отрывисто добавил: – А Коля писает!..
Коля, швырнув на землю семейный фибровый чемодан, бросился к трапу. Мы последовали за ним.
Папка оказалась в кармане переднего кресла.
Тем временем к самолету подъехал спасительный автобус с кондиционером.
Быстро пройдя паспортный контроль, вернее не пройдя, а пробежав его под неусыпным взором нашего куратора, мы погрузились в другой микроавтобус и поехали в Тель-Авив.
Иоси сидел впереди возле водителя к нам затылком, хотя уже было понятно, что он смотрит на дорогу, но видит нас.
Я чувствовал себя неудобно из-за истории с папкой – мне казалось, что нужно как-то разрядить обстановку, хотя не было понятно как.
С одной стороны Иоси меня спас, но с другой, журналистам из великой России не пристало перед кем-то извиняться.
Однако ничего не сказать было бы свинством.
На конструирование извинительной фразы ушла вся дорога до гостиницы, поэтому процесс примирения начался, когда мы уже заезжали на стоянку.
– Иоси, – решительно сказал я в широкую спину. – Ты очень помог…
– Восемь лет назад один человек вышел из самолета и оставил там цветы, – холодно перебил он меня, не оборачиваясь. – Потом был взрыв. Убило всех!..
Автобус качнуло, и на нас повалились вещи.
Мы приехали.
– Сейчас полшестого утра, – объявил Иоси. —
В семь тридцать завтрак. В восемь первая лекция.
– А спать?! – возмутился цвет журналистики. – А купаться, а катание на лодочке?
– Изг-г-раиль не оплачивает лодочку, – жестко произнес Иоси. – Изг-г-раиль оплачивает утреннюю лекцию «Главные пг-г-гинципы капельного ог-г-ошение помидоров». Ты же хотел помидоры в Петушках? – Он ткнул пальцем в Колю.
– Я все хочу! – испугался писклявый.
– Мог-г-е в двух шагах, – удовлетворенно кивнул головой шабаковец. Вашим распорядком предусмотрено купание. Но хочу предупредить – пребывая на территории государства Израиль, вы должны помнить главное правило…
– Всюду враги? – иронично перебил я Иоси.
– Всюду евреи, – уточнил куратор и как-то загадочно добавил: – А евреи – они евреи, но не ангелы…
Море и лохи
Зашвырнув ненавистный чемодан в номер, я решил немедленно бежать к морю.
Поскольку государство Израиль, вложив все деньги в капельное орошение помидоров, решило сэкономить на российских журналистах и купило нам билеты на ночной рейс, то сейчас, ранним утром в полшестого, у меня был шанс впервые увидеть то самое море, в котором, как говорят, можно купаться почти круглый год, и ради которого в эту страну уехала куча родителей моих друзей, да и самих друзей.
Схватив гостиничное полотенце и сунув его в пакет, чтобы незаметно пронести мимо портье, я быстро сбежал вниз и обнаружил в фойе Колю, который маялся от безделья. Он сиротливо сидел в кресле, размахивая ножкой, и, видимо, мечтал о гостиничном завтраке, который ожидался не ранее, чем через полтора часа.
Сжалившийся портье решил его развлечь и включил телевизор, так что Коля уже двадцать минут наблюдал на экране представительного раввина, который на иврите зачитывал куски Торы, важно поднимая указательный палец.
Измученный Торой, Коля буквально впился в мою руку и заныл, что хочет пойти со мной.
Я согласился.
Гостиница стояла на самом берегу, так что мы быстро пересекли тель-авивскую набережную и ступили на еще прохладный песок.
Возможно, евреи и не ангелы, но трудно понять, как они отхватили у Бога этот кусок земли.
У грузин есть такой анекдот, что когда Господь раздавал землю, то все стояли в очереди, а грузины пили вино, кушали хинкали и провозглашали тосты. И к Богу они явились, когда все земли уже были розданы.
Однако грузины не огорчились – они налили Богу «мачари» – молодого вина, дали попробовать большой кусок горячего хачапури и даже предложили побыть тамадой. Быть тамадой Бог вежливо отказался, но одобрил хачапури, а потом сказал: «Вы, конечно, опоздали, но у меня есть кусок земли, который я оставил лично для себя!..»
Так появилась Грузия.
Что касается Израиля, то думаю, там все было проще – еврейский спецназ вломился к Богу первым и, не спрашивая, аннексировал лучшее.
Это, конечно, поступок жестковатый, но зато у евреев появилась набережная с этим широким пляжем, с этим песком и с перевернутыми лодками у самой воды.
В ранний час на пляже не было ни души. По набережной изредка проезжали машины, неподалеку от порывов ветра хлопал брезент навеса пляжного ресторана, да в воздухе с резкими криками качались чайки.
Очень далеко на траверсе неподвижно стоял корабль, видимо ожидая захода в порт.
– Как тут хорошо, – с какой-то истинно русской тоской сказал Коля, елозя босыми ногами по песку. – Так тепло!
– Да, хорошо, – подтвердил я, бессмысленно глядя на панораму с кораблем.
– У нас в Петушках тоже можно посидеть на перевернутых лодках, – добавил Коля. – Они у нас возле пруда валяются. Бывало, сядешь и валенками снег разгребаешь. Точно, как тут.
– Почему валенками? – Я очнулся от магической прострации.
– У нас зимой минус сорок, а летом пруд сильно воняет – в него мусор бросают.
Коля задумался.
– Может, мне сказать Иоси, что я еврей, и остаться? – внезапно спросил он с каким-то озарением.
Мне стало Колю неимоверно жаль, но истина была дороже.
– Нам тут нечего делать, – сказал я намеренно жестко. – Ты не еврей, ты не знаешь иврит. Да и своих журналистов тут полно.
– А я пойду к ним в Шабак, – с вызовом произнес писклявый. – Иоси меня научит драться и стрелять!..
Коля внезапно умолк, уткнулся взглядом в песок и задвигал желваками.
Я все понял. Да и как было не понять «радостную» жизнь журналиста в российской провинции.
– Тебя что, бьют?
– Бьют, – грустно подтвердил Коля. – Меня одна бригада три раза била. Первый раз в подъезде. Еще били возле пруда. А один раз прямо у редакции – даже руку сломали, чтобы не писал. Кастетом били, сказали, что убьют. И правда, хотели убить – так я в редакцию заполз, прямо в кабинет к главному редактору.
– И что он?
– Сказал, больше о них не писать. Даже приказал. А что делать – у него трое детей…
– А ты в милицию ходил?
– Так милиционеры меня и били, – вздохнул Коля и потер руку.
– Ладно, пошли, искупаемся перед помидорами, – я резко сменил тему.
Мы сбросили одежду, аккуратно сложив ее на лодку.
Конечно, нельзя сказать, что мы были одеты по последней пляжной моде – собственно, ничего специально пляжного на нас не было.
Но наши трусы – у меня в полоску, а у Коли в цветочек, никого не могли смутить: свидетелей нашего потенциального позора не было – все евреи еще крепко спали.
Видимо, у каждого человека с морем свои отношения – кто-то любит скользить по волне на доске, кто-то плыть до буйка.
Что касается меня, то я делаю так – просто захожу в воду по горло и отмокаю, как белье.
Да, это бессмысленно. Но если бы я все делал со смыслом, то был бы богат.
А так – я просто журналист.
В этот раз отмокать пришлось, войдя в воду не более чем по грудь – Коля был незначительного росточка. Но и до такой глубины мы шли минут десять – дно было исключительно пологим.
Отойдя от берега очень далеко, мы стали лицом к лицу.
Говорить ни о чем не хотелось.
Пахло свежестью и солью, какие-то голодные рыбки покусывали ноги, мгновенно разлетаясь в стороны при малейшем движении.
Вода была аптекарски прозрачна, что свидетельствовало о несправедливости народного двустишия о причинах отсутствия воды – имея такое свое море, евреям вряд ли нужно присасываться к чужим кранам.
У меня было то самое состояние лени и блаженства, которое характеризуется фразой «у меня есть мысль, и я ее думаю». Подразумевается, что у человека имеется строго одна мысль, не более.
И эта мысль звучала так: а может, и мне завалиться?
А потом остаток жизни стоять в этом море?
Конечно, я тут умру от голода, потому что, как и писклявый, я не знаю иврита; да и кому нужен русский журналист в Израиле, даже если он либеральных взглядов и имеет награду от мэрии Москвы.
Но если даже я, как гордая скала, рухну в волны и навеки скроюсь в пене волн, то, согласитесь, это будут волны этого волнующего моря, а не жалкая рябь грязного пруда, возле которого менты бьют кастетом Колю.
