Вацлав Михальский - Река времен. Ave Maria
Павел взошел на борт последним из пассажиров. Убрали трапы. Подняли якоря. Мягко подергивая тросы, буксир пытался стронуть корабль с места. Наконец он плавно сдвинул похожий на айсберг белоснежный лайнер, ярко расцвеченный огнями, и потянул его на чистую воду…
Мария помахала любимому платочком, промокнула слезы, подождала в бездумном оцепенении еще четверть часа, пока белая громада лайнера не растворилась в сумерках на выходе из глубоководной марсельской бухты.
На пирсе пахло соляркой, наверно, нанесло от буксира, но все равно влажный воздух из бухты был напоен свежестью моря. «Вот и кончен бал, – вздохнув всей грудью, подумала Мария. – То ли было, то ли не было? Дай Бог, чтобы было!»
Когда она выезжала с территории порта, дорогу ей неожиданно преградило такси, водитель которого зачем-то тут же вышел из машины. Мария с возмущением последовала его примеру.
– Вы что позволяете себе, мсье?!
– Мадам Мари! Как я рад вас видеть!
– Господи! Это вы, Жак?!
– Узнали? Спасибо.
– Здравствуйте, дорогой Жак. – Мария протянула таксисту руку.
– Мадам Мари, время вас не берет! – восхищенно воскликнул таксист Жак, с которым они сотрудничали в войну. – Вы из Парижа?
– Из Парижа и опять в Париж. О-о! – вдруг сообразила Мария. – А вы не могли бы отогнать мою машину в Париж? А я бы поехала поездом. Кажется, есть вечерний поезд?
– Да, мадам, уходит через два часа тридцать минут. Утром будете на Лионском вокзале Парижа.
– Чудно! Тогда оставьте где-то здесь свое такси – и вперед!
– Вон наша стоянка. Ребята присмотрят, – сказал Жак.
Меньше, чем за пять минут, разобравшись со своей машиной, Жак сел за руль автомобиля Марии, и они поехали на вокзал.
– Как поживает господин Руссо, у которого мы покупали автомобиль?
– Все так же, мадам, без изменений.
– И он без изменений, и вы без изменений. А как же Сопротивление? Как ваши военные заслуги перед Францией?
– О, мадам, кому это нужно? – саркастически усмехнулся Жак. – Про войну все забыли.
– А я помню. И о вас, и о господине Руссо. Вы ведь каждый день рисковали жизнью.
– Мадам Мари, все стараются не вспоминать об этом. Как у нас говорится: оказанная услуга уже не считается услугой. Я даже прочел в газете, что вспоминать военные заслуги сейчас считается неприличным. Что вы хотите? Даже де Голля и того сразу же после войны отправили в отставку. И Черчилля! Рузвельт умер… Один Сталин удержался на своем посту. Тех, кто отсиживался в кустах, в сотни раз больше, чем тех, кто сопротивлялся. Вот трусы и взяли верх. Говорят, так всегда бывает. Кто-то мне сказал поговорку: «Победитель не получает ничего». Похоже, так было всегда, испокон веков.
– Наверное, вы правы, – терпеливо выслушав тираду Жака, сказала Мария, – жизнь забывчива…
Они подъехали к вокзалу. Мария купила билет в спальный вагон класса люкс.
– А что же нам делать два часа? – спросила Мария по-французски. – О, балда! Чуть не взяла грех на душу! – стукнув себя костяшками пальцев по лбу, добавила она по-русски. – Мсье Жак, – вновь перешла она на французский, – давайте съездим на кладбище, я проведаю своих близких.
– Конечно, – с готовностью отвечал Жак, – времени у нас достаточно.
Жак сел за руль, а Мария на переднее место рядом.
– Водить вашу машину – одно удовольствие! – восторженно сказал Жак. – А я не заработал за всю жизнь даже на хорошую машину.
– У вас еще все впереди.
– Ну да, – усмехнулся Жак, – все впереди, только хвост позади, такая есть песенка!
– Не слышала.
Жак напел песенку, что-то вроде детской считалки.
– Хорошая, – усмехнулась Мария.
По пути на кладбище они проехали мимо особняка Николь, два окна в котором светились. Мария давно подарила этот дом Клодин, а окна светились, наверное, потому, что в доме жила прислуга. Без людей дом быстро мертвеет.
Кладбищенские ворота были приоткрыты.
– Здесь совсем недалеко от входа, – сказала Мария.
Жак вышел из машины, распахнул ворота и вернулся.
– Заезжать не надо, – сказала Мария, – только посветите мне на дорогу.
Жак включил дальнее освещение. Мощные потоки желтоватого света вырвали из тьмы ряды надгробий.
Когда Мария подошла к могиле, Жак вежливо переключил свет на ближний, чтобы не мешать ей побыть в одиночестве.
«Привет, Николь! Привет, Шарль!» – мысленно приветствовала супругов Мария и положила купленные на вокзале белые хризантемы на край надгробия Николь.
На кладбище, как всегда, было зябко и сыро. Где-то в его черной глубине, громко хлопая крыльями, умащивались на ночлег какие-то большие птицы, может быть, вороны, которые живут на белом свете триста лет.
Когда Мария вернулась к машине, Жак закрыл скрипучие кладбищенские ворота, и они поехали на вокзал.
– Я знаю, эта Николь дала по морде офицеру гестапо, – взволновано сказал Жак. – Это весь город помнит. Настоящая жена генерала! Настоящая француженка!
– Да, она оказалась настоящая, – печально подтвердила Мария, вспоминая о том, как славно они с Николь купались на лошадях в Тунисском заливе; как жила она девочкой в ее губернаторском дворце; как красиво расшивал седла серебром и золотом умелец-мавр. Как гордо сказал ей о себе этот старый мастер: «Я был лучший басонщик во всей Мавритании, а теперь на всем Ближнем Востоке». На всю жизнь запомнила Мария, что, оказывается, есть такая профессия – басонщик, человек, расшивающий седла золотыми и серебряными нитями. И этой профессией можно гордиться и посвятить ей всю свою жизнь.
Теперь Мария Александровна думала, что подлинных мастеров в каждой профессии одномоментно живет не больше, чем человек по пятьсот на всей земле, а бывает, что и того меньше.
Поезд уже ждал их у перрона. Жак поднес ее саквояж к литерному вагону, отличавшемуся от других только номером 9. Что ни говори, а французские буржуа научились не выпячивать свои богатства, не колоть в глаза роскошью, не унижать походя малоимущих. Старая буржуазия на то и старая, чтобы быть умной.
– Простите, чуть не забыла, – Мария полезла в сумочку, – вот моя визитка. Здесь точный адрес и телефон. Жду. – Она протянула руку таксисту Жаку.
– Мадам Мари, вы что, не возьмете с меня расписки?
– Какой расписки?
– Насчет вашего авто.
– Жак, вы шутите? Мы с вами дали друг другу расписки еще в те времена, когда рисковали своими шкурами, когда вывозили из Франции солдат-мальчишек на яхте «Николь». Вы что, не помните?
– Помню, – глухо сказал Жак, – но сейчас времена другие.
– Для нормальных людей нет. Я так полагаю.
– Я вас никогда не забуду.
– Тогда вперед! – Мария пожала теплую сухую кисть Жака и ловко поднялась в тамбур. Она доверяла людям, ладони которых не потели. И. пожимая руку таксиста, как бы еще раз удостоверилась, что поступает правильно.
VI
Это был wagon-lit – спальный вагон класса люкс. Мария сразу отметила, как хорошо здесь пахло – и чабрецом, и душицей, и лавандой. У того, кто комбинировал этот запах, было весьма тонкое обоняние. Встретил Марию еще в тамбуре, сразу взял у нее саквояж и проводил до купе рослый импозантный мужчина в светло-серой форме железнодорожника. Он был такой представительный и такой торжественный, что его вполне можно было принять за генерала или адмирала.
– Прошу вас, мадам, – правой рукой с саквояжем открывая пошире дверь в купе, а левой тут же подкрутив свои роскошные черные усы, с пафосом произнес он. – Позвольте представиться: бригадир поезда Луи Анри Филипп. К вашим услугам, мадам. Вам показать кнопки вызова?
– Спасибо. Я в курсе ваших кнопок.
– Очень приятно, мадам. Через четверть часа я пришлю проводницу.
В памяти Марии промелькнул давний рассказ покойного мужа о сиротском детстве в пансионе, и она подумала, что бригадир Луи похож на дядюшку Антуана – жуира, что расчесывал свои роскошные усы специальной деревянной расчесочкой, а его круглый животик туго обтягивала жилетка. Она вспомнила не только слова, но и интонации чуть хрипловатого голоса Антуана: «Эх, до чего хотелось мне хлопнуть дядюшку по круглому, как мяч, животику! Поэтому я и выслушивал его поучения, сцепив за спиной руки, словно узник».
Мария едва расположилась, как поезд тронулся. Поплыли мимо огни вокзала, чугунные столбы с фонарями электроосвещения на малолюдном перроне. Один такой чугунный столб когда-то навечно закрыл Антуана, уезжавшего на войну, в Париж. За убежавшим назад перроном потянулись железнодорожные пакгаузы, потом и они растворились во тьме. Мария задернула плотную шторку на окне. Что ж, завтра утром она будет в Париже… без Павла. Он слишком неожиданно ворвался в ее жизнь, как дар Божий, – иначе она и не расценивала его внезапное появление. Порадовалась – пора и честь знать. Господи! Если бы… Она подумала о маленьком поэте из Труа, авторе, наверно, хороших стихов и… одиннадцати детей! Если бы всемогущий Бог дал ей хоть одного! Нет, лучше об этом не думать…