Иэн Бэнкс - Мост
— Знаешь, сегодня было еще кое-что странное, — говорю.
Он вроде бы настораживается:
— В самом деле?
Я рассказываю о человеке на больничной койке, о самовключающемся телевизоре и забарахлившем телефоне. Похоже, у Брука отлегло от сердца.
— А, вот ты о чем? Ну, такое часто случается. Готов поспорить, где-то закоротило провода, вот и вся загадка. Свяжись с «Ремонтом и техобслуживанием» и доставай тамошних лежебок, пока не пришлют кого-нибудь.
— Так и сделаю.
— Как там наш шарлатан?
— Джойс? Все еще возится со мной. У меня пошли кое-какие сны, но, боюсь, они… чересчур структурированы для доброго доктора. Мой рассказ он фактически пропустил мимо ушей. Упрекнул меня за прекращение поисков.
Брук сокрушенно цокает языком:
— Видишь ли, Орр, он, конечно, врач и все такое, но на твоем месте я бы не тратил времени на все эти… — он замолкает, подыскивая хлесткий эпитет, и не находит, — расспросы. Очень маловероятно, что они тебя куда-нибудь приведут. И уж памяти не вернут, не надейся. И еще: стоит ли глазеть, как школьница, на такую дребедень? — Он машет рукой в сторону пасторального пейзажа на стене и хмурится, словно углядел на лакированных панелях какую-то малозаметную гадость.
— Брук! — укоризненно смотрю на него. — Неужели тебе самому не хочется увидеть что-нибудь, кроме моста? Горы, лес, пустыню? Ты хоть представь…
— Друг мой любезный, — мрачно-терпеливым, почти усталым тоном говорит он, глядя, как официант наливает ему кофе, — а ты хоть представляешь, сколько под нашими опорами залегает самых разных горных пород?
Чувствую, что напросился на лекцию по геологии, но это хоть шанс съесть пряные почки — они уже поданы и остывают.
— Нет, — признаю.
— Так я отвечу. Не меньше семи чистых, не считая десятков переходных. Представлены все комплексы: и осадочный, и метаморфический, и магматические — интрузивный и экструзивный. Мощнейшие толщи базальтов, долеритов, кальцитов и карбоновых песчаников, базальт-трахитовые агломераты, базальтовые лавы, третичный и старый красный песчаники, и уймища сланцевого песка, и все это — в сложных складках, еще даже не закартированных…
Больше мне никаких пород не переварить.
— Ты клонишь к тому, — говорю я, когда появляется кеджери и Брук обрушивает на тарелку мощный солевой снегопад, а затем посыпает перцем, точно слоем вулканического пепла, — что пытливому уму мост предлагает более чем достаточно и нет нужды привлекать ресурсы извне?
— Точно так.
Я бы сказал, скорее приблизительно, чем точно, — ну да Бог ему, Бруку, судья. Кое-что за пределами моста определенно есть. Что-то я смутно, но припоминаю. Кажется, у меня в голове сохранились абстракции, зыбкие представления о вещах, которых на мосту не найти: о ледниках, соборах, автомобилях… список почти бесконечен. Но в деталях ничего не вспомнить, образы на ум нейдут. Я нормально освоился с единственным языком, которым владею, а также с обычаями и нравами моста (любые обычаи и нравы — в той или иной степени продукт воспитания), но, хоть убейте, ничего не могу сказать о том, где и чему я учился, под чьим, так сказать, крылышком рос. Все-то у меня есть, кроме памяти. Фигурально выражаясь, у других в распоряжении энциклопедии и журналы, а у меня… карманный словарик.
— Так-то оно так, Брук, — говорю. — Но, похоже, на мосту очень уж многое не подлежит обсуждению. Для начала: секс, религия, политика…
Он замирает — вилка с кеджери не донесена до рта.
— Да, но… — смущенно мямлит он, — что же тут такого?.. Если мужчина женат, или, допустим, у девушки лицензия, или… Да черт возьми, Орр! — Кладет вилку на тарелку. — Вечно ты талдычишь: «религия, политика»! Что конкретно ты имеешь в виду?
Похоже, он это всерьез. Во что я ввязываюсь? Сейчас — разговор с этим субъектом, а после — сеанс у доктора Джойса, так, что ли? Тем не менее ближайшие десять минут я пытаюсь что-то растолковать Бруку. Когда наконец умолкаю, он говорит:
— Гм… не возьму в толк, почему ты употребляешь два слова. Для меня это одно и то же.
Я откидываюсь на спинку стула и потрясенно восклицаю:
— Брук, тебе бы философом быть!
— Кем-кем? Фило?..
— Да ладно, ладно. Доедай кеджери, а то остынет.
Трамваем добираюсь до секции, где располагается доктор Джойс. На верхнем ярусе — сутолока и грохот; полно рабочих. Они сидят на грязных скамьях и читают газеты с крупным шрифтом и фотографиями. Что их интересует, можно даже не гадать: спорт и лотерея. Это сталевары и сварщики, на их комбинезонах из грубой ткани нет карманов, зато полно мелких прожженных дыр. Труженики о чем-то толкуют между собой, а на меня не обращают внимания. Время от времени мне вроде бы удается уловить словечко-другое — не мой ли родной это язык, только сильно искаженный? — но чем больше я слушаю, тем меньше понимаю. Хотелось бы дождаться трамвая класса «люкс», но так я опоздаю на прием к доктору Джойсу, а я стараюсь быть пунктуальным.
Скоростным лифтом добираюсь до уровня, где расположена клиника. В кабине играет фоновая музыка, но, как всегда, в моих ушах это звучит полукакофонией, абсурдной мешаниной из красивых аккордов и варварских бессвязных звуков, — впечатление такое, будто вся музыка на мосту закодирована. Раньше я надеялся услышать что-нибудь знакомое, что и сам мог бы насвистывать, — но в конце концов сдался.
Почти всю дорогу со мной в кабине едет юная леди. Она стройненькая и смуглая; она скромно глядит в пол. У нее длинные черные ресницы и идеально очерченные щеки. Спутница моя носит великолепного покроя длинную юбку и короткий жакет, и я ловлю себя на любовании — как восхитительно поднимаются и опускаются точеные груди под белым шелком! Ни разу не взглянув на меня, девушка покидает лифт и оставляет за собой лишь аромат духов — легкий, мгновенно тающий.
Я сосредоточенно разглядываю фотографию, что висит на темной деревянной облицовочной панели возле двери лифта. Этот старый, с оттенком сепии, снимок показывает процесс строительства трех секций моста. Они стоят порознь, и ничто не связывает их, кроме условного в своей незавершенности сходства. Из них торчат трубы и балки, бурые стальные плоскости испещрены лесами и массивными паровыми кранами; в таком виде секции имеют почти шестиугольную форму. Дата на снимке отсутствует.
Клиника пропитана запахом краски. Двое рабочих в белых комбинезонах вносят через двери стол. В приемной пусто, лишь белые полотнища лежат на полу, и рабочие ставят стол посреди комнаты. Я заглядываю в кабинет — там тоже пусто и тоже пол накрыт белым. Со стеклянной дверной панели убрана табличка с именем доктора Джойса.
— В чем дело? — спрашиваю рабочих. Они смотрят на меня как на неодушевленный предмет и отворачиваются.
Снова — лифт. У меня дрожат руки.
Но, слава Богу, больничная регистратура осталась на месте. Приходится ждать, пока регистратор объяснит, куда идти, молодой супружеской чете с маленьким ребенком. Вот они отправляются по длинному коридору, и наступает моя очередь.
— Я ищу офис доктора Джойса, — говорю сидящей за столом полной суровой тетке. — Он был в офисе тридцать четыре двадцать два. Я еще вчера туда приходил и с ним виделся. Но он, похоже, переселился.
— Вы пациент?
— Меня зовут Джон Орр. — Я даю ей прочесть на браслете остальные сведения обо мне.
— Минуточку. — Она поднимает телефонную трубку.
Я сажусь на мягкую скамью посреди регистратуры, которая окружена коридорами; они расходятся, как спицы от ступицы колеса. Те, что покороче, ведут на открытый воздух. Ветерок колышет мягкие белые занавеси. Женщина за столом беседует по телефону то с одним человеком, то с другим. Наконец она кладет трубку.
— Мистер Орр, доктор Джойс теперь находится в офисе тридцать семь ноль четыре.
Она рисует, как мне добраться до нового офиса. У меня в груди тупо ноет — там живет кольцевидное эхо боли.
— Мистер Брук шлет вам свои наилучшие пожелания.
Доктор Джойс поднимает глаза от записей, моргают серовато-розоватые веки. Я рассказываю сон про галеоны и обмен абордажными партиями. Он слушает не перебивая, время от времени кивает, изредка хмурится и делает пометки в блокноте. Потом я умолкаю, и затягивается пауза.
— Мистер?.. — недоуменно переспрашивает доктор Джойс. Тонкий серебряный карандаш нависает над блокнотом, точно крошечный кинжальчик.
— Мистер Брук, — напоминаю. — Поступил из хирургии почти одновременно со мной. Инженер, страдает бессонницей. Вы его лечите.
— А-а!.. — говорит через секунду доктор Джойс. — Вот вы о ком! — И опять склоняется над блокнотом.
Новые помещения доктора Джойса еще грандиознее прежних: тремя этажами выше, больше по площади. Все это говорит о том, что дела его продолжают идти в гору. У него теперь и референт, и секретарь в приемной. Да, к прискорбию моему, это крутое восхождение выдержал и МДР. «Мистер Орр, да вы прекрасно выглядите! Как я рад вас видеть! Присаживайтесь! Позвольте взять ваше пальто. Чашечку кофе? Или чая?»
