Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая
— Какое редкое нынче имя — Куини, — заметил трактирщик. — Какое-то старомодное…
Гарольд согласился с этим и добавил, что Куини и сама была старомодной, молчаливой и всегда носила коричневый шерстяной костюм, даже летом.
Трактирщик сложил руки, упокоив их на мягком выступе своего чрева и слегка расставив ноги, как будто намеревался рассказать какую-то длинную историю. Гарольду оставалось только уповать, что речь не пойдет о расстоянии от Девона до Берика-на-Твиде.
— Знал я как-то одну милую девушку. Очень симпатичную. Жила в Танбридж-Уэллсе. Ее я первую поцеловал, ну, и кое-что еще она мне позволяла, если вы понимаете, куда я клоню. Так вот, эта самая девушка готова была для меня на что угодно. Но я ничего этого не замечал. Слишком торопился взять жизнь за жабры. И лишь годы спустя, когда меня пригласили к ней на свадьбу, я понял, как чертовски повезло этому малому, ее жениху.
Гарольду хотелось разуверить трактирщика, что сам он никогда не был влюблен в Куини, но перебивать было бы невежливо.
— И я пустился во все тяжкие. Начал пить. Ввязался в одну заварушку, вы понимаете?
Гарольд кивнул.
— Ну и кончил тем, что шесть лет отсидел. Жена смеется, но в то время я увлекся разными поделками. Столешницы красивые мастерил. По Интернету заказывал для них всякие побрякушки, целые наборы. По правде говоря, — трактирщик начал энергично чесать пальцем в ухе, — у всех нас есть прошлое. Все мы жалеем, что что-то когда-то сделали или не сделали. Удачи вам. Надеюсь, вы найдете свою подругу. — Трактирщик вынул из уха палец и, насупившись, принялся его изучать. — Если повезет, доберетесь туда еще до темноты.
Не имело смысла исправлять его заблуждение. Нельзя было даже надеяться, что люди поймут сущность этого похода или что они хотя бы верно представляют себе местоположение Берика-на-Твиде. Гарольд поблагодарил трактирщика и продолжил свой путь. Он вспомнил, что Куини носила в портфеле тетрадку и подсчитывала в ней расстояния. Ей была чужда ложь, по крайней мере, умышленная. Вспыхнувшее в нем на миг чувство вины заставило его ускорить шаг.
К вечеру волдырь окончательно разболелся. Чтобы кожа задника не натирала еще сильнее щиколотку, Гарольд приспособился продвигать ступню ближе к носку тапочки. Он больше не думал ни о Куини, ни о Морин. Не обращал внимания ни на изгороди, ни на горизонт, ни на проезжающие мимо автомобили. Он весь обратился в слова: «Ты не должна умереть», — и они воплотились в его ногах. Иногда эти слова по собственному произволу менялись местами, и Гарольд с изумлением ловил в голове рефрен: «Умереть ты не должна», или «Не должна ты умереть», или просто «Нет, нет, нет». Над ним раскинулось то же самое небо, что и над Куини Хеннесси, и в душе Гарольда росла уверенность, что она уже знает об его почине и ждет его. Теперь он точно знал, что доберется до Берика и что для этого ему надо просто переставлять ноги. Такая простота приводила его в восторг. Надо просто идти вперед, и тогда непременно дойдешь.
Все кругом стихло, лишь шуршали листьями шмыгающие мимо машины. Этот шелест переносил его мысли обратно к морю. Невольно Гарольд наполовину погрузился в случай из прошлого, непонятным образом пробравшийся в его сознание.
Когда Дэвиду было шесть лет, они все вместе поехали на пляж в Бантэм. Дэвид отплыл далеко от берега, и Морин закричала: «Дэвид! Вернись! Сейчас же возвращайся!» Но чем громче она звала, тем крохотнее становилась в море детская головка. Гарольд подбежал вслед за Морин к кромке воды и начал развязывать шнурки на ботинках, но потом почему-то раздумал. Он хотел уже стащить с себя обувь, когда мимо них пронесся спасатель, срывая на ходу футболку. Парень отшвырнул ее, словно навязчивую идею, и врезался всем телом в воду, пока не оказался в ней по пояс. Затем он бросился в волны и, рассекая их, подплыл к ребенку. Дэвида он вынес на руках. Детские ребра торчали, словно раздвинутые пальцы, губы посинели. «Повезло ему, — сказал спасатель, обращаясь к Морин, а не к ее мужу; Гарольд отступил на пару шагов. — Там сильное течение». Его белые парусиновые туфли намокли и блестели на солнце.
Морин никогда впоследствии об этом не упоминала, но Гарольд знал, о чем она тогда подумала, потому что ему самому пришло на ум то же самое: почему он перестал развязывать шнурки, когда тонул его единственный сын?
Много лет спустя он спросил Дэвида: «Почему ты все плыл и плыл? В тот раз, на пляже? Ты что, не слышал нас?»
Дэвид, кажется, был тогда уже подростком. Он воззрился на Гарольда своими чудесными карими глазами полумальчика-полумужчины и пожал плечами. «А не знаю. Уже понятно было, что я в дерьме. Легче было утопнуть в нем, чем вернуться». Гарольд попенял ему, что вовсе не обязательно выражаться, особенно в присутствии мамы, а Дэвид ответил на это что-то типа «отвали».
Гарольд не понимал, с чего вдруг ему все это вспомнилось. Его единственный сын спасается бегством в морских волнах, а через сколько-то лет предлагает ему «отвалить». У него в сознании возникали целые образы, отдельные фрагменты того случая: крапинки света, испещрившие морскую гладь, подобно дождю, и Дэвид, смотревший на него так пристально, словно взглядом хотел стереть его в порошок. Гарольд струсил тогда — вот в чем крылась правда. Он развязал шнурки, потому что его мучил страх, как бы не оказалось, когда уже ни к чему будут все оправдания, что он сдрейфил и не смог спасти своего ребенка. И хуже всего то, что все это знали: и сам Гарольд, и Морин, и спасатель, и даже Дэвид. Гарольд упрямо шел вперед.
Ему было страшно, что следом придут и другие воспоминания. Те образы и мысли, что теснились по ночам в его сознании и не давали уснуть. Через много лет Морин обвинила его в том, что он чуть ли не утопил собственного сына. Гарольд старался больше смотреть по сторонам.
Дорога пролегала по зеленому туннелю со стенами из густого кустарника. Через бреши и разрывы в нем сквозил солнечный свет. По склонам пробивались свежие ростки. Башенные часы вдали пробили три. Время шло. Гарольд ускорил шаг.
Вскоре он ощутил во рту сухость. Гарольд старательно отгонял от себя образ стакана с холодной водой, но стоило картинке возникнуть в его воображении, как прохладная жидкость сама собой защекотала язык, обрела вкус, и все его тело ослабло от желания немедленно утолить жажду. Гарольд ступал как можно осторожнее, стараясь уравновешивать землю, которая иногда качалась под его ногами. Рядом с ним останавливались машины, но он жестом просил их проезжать, не желая привлекать к себе внимания. Каждый вздох казался ему шероховатым и с трудом проникал в грудную клетку. Ничего другого не оставалось, кроме как остановиться у первого попавшегося дома. Гарольд толкнулся в железную калитку, надеясь, что здесь не держат злых собак.
Дом был новым, выстроенным из серого кирпича; вечнозеленая, тщательно подрезанная изгородь стояла ровной стеной. Тюльпаны яркими рядами выстроились на грядках без единого сорняка. Сбоку висело на веревке выстиранное белье: несколько рубашек большого размера, брюки, юбки и бюстгальтер. Гарольд отвел взгляд, не желая показаться бестактным. Подростком он частенько глазел на грации с резинками, лифчики, эластичные панталоны и чулки своих тетушек. Тогда он впервые осознал, что женский мир таит в себе очень заманчивые секреты. Гарольд позвонил в дверь и привалился к стене.
Ему открыла женщина, и при виде Гарольда ее лицо вытянулось. Ему хотелось попросить ее не волноваться, но все внутренности у него саднили, и язык еле ворочался во рту. Женщина кинулась за водой, и Гарольд дрожащими руками принял из ее рук стакан. Ледяная вода опалила ему зубы, десны и нёбо и устремилась вниз, в глотку. Гарольд едва не вскрикнул от правильности происходящего с ним.
— Вам вправду больше ничего не нужно? — спросила женщина, сбегав за вторым стаканом, который Гарольд тоже осушил до дна.
Она была мощного телосложения, в мятом платье; «детородные бедра», — говорила про такие Морин. Кожа на ее лице так обветрилась, что казалась намазанной сверху.
— Может, хотите отдохнуть?
Гарольд заверил, что ему уже лучше. Ему не терпелось снова вернуться на шоссе, негоже было обременять незнакомого человека. Кроме того, он чувствовал, что и так уже нарушил неписаный английский закон: никого зря не просить о помощи. Усугублять значило поставить себя в один ряд с проходимцами и чужаками. Говоря так, он украдкой сипло дышал. Гарольд заверил женщину, что ему предстоит долгий путь, в котором он, видно, пока еще не совсем пообтерся. Он надеялся, что хозяйка улыбнется его словам, но она, кажется, не нашла в них ничего забавного. Давно прошли времена, когда женщины смеялись шуткам Гарольда.
— Обождите-ка, — велела она.
Женщина скрылась в тишине дома и вернулась с двумя складными стульями. Гарольд помог ей разложить их и снова повторил, что ему пора идти, но она грузно опустилась на сиденье, словно сама проделала долгий путь, и настойчиво пригласила его последовать ее примеру.
