Дубравка Угрешич - Снесла Баба Яга яичко

— Есть.

— Номер на завтра и далее нужно забронировать сейчас?

— Нет необходимости.

— Я приду утром, — сказала я. Администратор любезно кивнула мне, справа налево, по-болгарски.

Мы с Абой возвращались в наш «Akva» отель. По плохо освещенным улицам пробегали бродячие собаки. Аба время от времени останавливалась их погладить. Собаки покорно лизали ей руки. Я буквально умирала: отчасти от страха, отчасти от усталости.

На следующий день мы переместились в маленький отель на площади Независимости. Вспомнить, как она называлась раньше, так же или по-другому, я не могла. Я снова взяла двухместный номер. Стоя в стороне, словно она исполняет роль женщины-полицейского, отконвоировавшей меня в отель, Аба молча оставила на мое усмотрение все формальности. Она и на этот раз не выказала никакого намерения позвонить своей родственнице или друзьям. Во мне кипело раздражение, но я была не в состоянии произнести фразу: «А не пора ли тебе позвонить своей родственнице?» Или: «Твои друзья наверняка беспокоятся, что с тобой случилось, они же знают, что ты в Варне». Мне мешало не то, что она снова будет со мной в одной комнате, и уж тем более не то, что она не предложила поучаствовать в моих расходах. Может быть, у нее и нет здесь никаких друзей, может быть, никакой родственницы не существует, может быть, она сама вообще никогда не была в Варне, может быть, у нее нет денег, может быть, она все выдумала, чтобы поехать со мной, — все это я могла понять. Но меня действительно бесило ее постоянное присутствие рядом, бесило, что она не сделала мне внятного знака, что в какой-то момент все-таки от меня отклеится. Какого черта я должна быть связанной с этим ребенком?! Где эта твоя родственница, черт возьми, где друзья?! «Я здесь со „специальной миссией“, — кипела я, — а под твоим надзором не могу вспомнить ни одной детали в этом городе, где столько раз бывала!» Правда, я была тогда подростком, но по этой сраной площади Независимости, вот этой, у меня под носом, я наверняка сто раз проходила! И этот фонтан, похожий на давно забытый посреди площади таз, тогда, так же, как и сейчас, прыскал вялыми и редкими струями!

— Пойдем, оставим в комнате вещи, а потом выпьем где-нибудь кофе. И нам надо купить карту города. — сказала она.

Я фыркнула. Это множественное число сводило меня с ума. Кроме того, резало слух и «нам надо купить карту города». Она же здесь своя, у себя дома, зачем ей карта?!

Мы сидели в ресторане рядом с отелем и пили кофе. Ресторан был частью новой сети быстрого питания, еда в целом была вкусной — что-то вроде болгарской и гораздо лучшей разновидности «McDonalďs». Вместе с кофе мы получили болгарскую версию китайских «fortune cookies».[4]

Это были короткие послания без мини-пирожных, которые заодно рекламировали кофе «La-vazza». Новая рекламная выдумка по-болгарски называлась «kasmetčeta», маленькая удача.

Аба вытащила изречение Уинстона Черчилля, которое звучало как строчки из какой-нибудь песни в стиле турбо-фолк: «Никогда, никогда, никогда, никогда не сдавайся».

— А у тебя что написано?

— «Знай, что буря в стакане воды опускает на дно только кораблики из спичек».

— Кто автор?

— Кукишу.

— Это кто такой?

— Понятия не имею. Должно быть, какой-то японец.

Я наблюдала за ней. Она курила с движениями и жестами взрослой, уверенной в себе женщины. Мы разговаривали на болгарском. Правда, мой болгарский был не вполне взрослым, он остался таким, каким сформировался, когда я подростком приезжала сюда на летние каникулы. Ее болгарский, не знаю, с основанием или нет, казался мне каким-то скованным. Она языком, как деревянной прищепкой, зажимала содержание, которое где-то живо бурлило, но очертаний его я уловить не могла.

— Итак, что вкусного жарится сейчас на кухне нашего автора? — неожиданно спросила она.

Фальшивый тон, опять она сбилась с такта.

— Суп, в котором плавают жирные детские пальчики! — сказала я делано строго и позвала официанта, чтобы расплатиться.

Она улыбнулась. Ее не обидело, что я ушла от ответа.

Предполагаю, что на улице мы вместе выглядели довольно странно. В покинутом туристами городе мы отправились на охоту за интересными фотографиями. Я за своими, точнее, за теми, которые, по моему предположению, могли понравиться маме, а она — за моими. Я сняла объявление на дверях какого-то ресторана, сообщавшее, что по вторникам в меню имеется два жареных поросенка, а по четвергам — два жареных барашка. Это маму развеселит, думала я. Аба сфотографировала то же самое. Я сняла витрину булочной, где были разложены свежие слоеные пирожки, бублики, жареные, печеные, с кунжутом и без, рогалики с сыром, кукурузные лепешки и пироги. Аба — то же самое. Я сфотографировала несчастных стариков, которые, чтобы хоть что-то заработать, прямо на асфальте продавали всякую всячину: вязаные носки, домашний мед, корзинку яблок, несколько огурцов, кочан капусты, связку петрушки. И Аба эту сцену сняла. Я сфотографировала крупные болгарские чевапы на прилавке у уличного торговца. Аба купила чевап. Я сняла Абу с чевапом в руке. Потом фотографировала фасады пастельных цветов, с которых облезала краска. И Аба нашла визуально интересными фасады пастельных тонов, с которых облезает краска. «Репей», «липучка», злилась я, эта девчонка страдает «ментальной эхолалией»[5], а я в настоящий момент стала ее жертвой.

Мы медленно шли по улице Царя Бориса в сторону моря. Улица была забита деревянными прилавками, с которых продавалось все и вся.

Мы свернули на Сливницу, улицу, которая выводила прямо к Приморскому парку и городскому пляжу. Безобразное бетонное здание отеля «Сегпо тоге» — в свое время роскошного коммунистического курорта — теперь было прикрыто огромными рекламными плакатами. Отель, несомненно, оккупировали те, кому эстетика коммунизма не мешает: ворье переходного периода, уголовники, мафиози, спекулянты и проститутки. Телохранители мафиози были, точно так же как и полицейские, одеты в свою «форму». Они прохаживались вокруг припаркованных перед отелем дорогих автомобилей в черных костюмах, черных футболках, черных очках, с золотыми цепями на шее, мобильниками и наушниками, к которым прямо в уши струились тонкие провода. До самого входа в Приморский парк на нас с фасада упорно смотрела реклама агентства недвижимости «BULGARIAN PROPERTY DREAM».

По дороге мы присели в каком-то кафетерии.

— Ужас какой. Наверное, нет денег на ремонт, и они завешивают дома рекламой, — сказала я, не отрывая взгляда от фасада, который пестрел баннерами, как порнографический веб-сайт.

— Как и Нью-Йорк, этот город — один большой рекламный плакат! — сказала Аба, проследив за моим взглядом.

Я была уверена, что она никогда не была в Нью-Йорке.

— Да, но там все срослось совершенно естественным образом, — сказала я.

— Здесь тоже со временем срастется.

— Когда-то это был красивый город. А сейчас он похож на поселение авантюристов, занимающихся охотой на золото в переходный период. Кругом разруха, запустение. Все выглядит невероятно вульгарно.

— Сам по себе переходный период вульгарен, — сказала она уверенно.

Меня раздражала ее уверенность. Тем более что сама я была в полуразобранном состоянии.

Официантка, принесшая кофе и пирожное для Абы, демонстрировала новую, «have a nice day!»[6], любезность.

— Как эклер, но вкуснее! — сказала Аба по-русски и вонзила вилочку для десерта в продолговатое пирожное, с кремом и в шоколадной глазури. Было очевидно, что это еще одна попытка расположить меня к себе. Она снова процитировала меня. Этой репликой я воспользовалась в одном из своих текстов. Я сделала вид, что не заметила. Я разматывала свою «kasmetche».

— И что? — спросила она.

— «De nihilo nihil jit»[7]. Лукреций. А у тебя, тебе что досталось?

— «Мир тесен, а ум просторен. Мысли легко уживаются друг с другом, но вещи в пространстве сталкиваются болезненно».

— Автор?

— Фридрих Шиллер.

Я разнервничалась. Аба, сейчас это стало ясно, просто действовала мне на нервы. Меня раздражала в ней смесь деланой скромности и интеллектуальной претенциозности. Зубрила!

— Давай дойдем до городского пляжа. Так хочется увидеть море, — выдавила я из себя.

— «Varietas delectat»![8] — сказала она бодро и тут же встала из-за стола.

Вход на городской пляж я тоже не узнала. Некогда большое сооружение, сквозь которое нужно было пройти, чтобы попасть на берег, растаяло, как мороженое. На каменной площадке, от которой начиналась лестница вниз, был обозначен год — «1926».

— В тот год родилась моя мама.

— Знаю, — сказала она.