Ирина Майорова - Метромания
Был конец августа, до начала занятий в школе оставалось меньше недели, когда Катя услышала, как бабушка говорит кому-то по телефону: «Да какая теперь надежда? Почти год прошел. Уже и косточки, наверное, истлели». Маленькое Катино сердце от этих слов зашлось криком, а потом разорвалось на тысячи кусочков, обдав острой болью щуплое тельце изнутри. Катя бросилась на бабушку и стала колотить ее по животу, груди, бокам острыми кулачками: «Не говори так! Мама живая! Она вернется! А ты… Ты скоро сама умрешь!» Бросив трубку на пол, бабушка пыталась поймать Катины кулаки, прижать ее к себе… Когда ей это наконец удалось, Наталья Сергеевна, обнимая сотрясающуюся в рыданиях внучку, прерывающимся голосом сказала: «Да с чего ты взяла, что это я о маме? Я о совсем другой… совсем другом человеке. Конечно, мама жива, и она вернется, обязательно вернется».
На сей раз бабушкина ложь не помогла – прочная стена надежды, за которой девочка жила последние месяцы, рухнула, осталась одна пыль. Следующим утром Катя извлекла из шкафа мамины «помпошки» и положила их в прихожей на полочку, где хранилась обувь для гостей. Потом вынула из-за стекла серванта большую мамину фотографию в рамочке и поставила на комодик в углу, рядом с папиной в темной рамке. У себя в комнате нашла в маленьком ящичке, среди аккуратных рулончиков лент для кос, черный атласный «рулетик», отрезала от него небольшой кусок для черной траурной полоски на маминой фотографии. Все это она проделала молча, сосредоточенно и четко, без единого лишнего движения…
С того августовского дня Катя стала учиться жить без мамы и без надежды. А место в сердце, где до сей поры жила вера в мамино возвращение, начало заполняться страхами. Первым туда заполз страх метро. Теперь, когда они с бабушкой подходили к станции, у Кати перехватывало дыхание, а внутри грудной клетки, как голубь о стекло, начинал биться ужас. Ей хотелось кричать, топать, упираться ногами, упасть на землю, но она послушно шла за бабушкой, чувствуя, как покрываются по2том ее маленькие ладошки. К счастью, в метро ей приходилось ездить нечасто и, как правило, по выходным, когда там было мало народу. Каждое второе воскресенье бабушка вывозила внучку в музей, на детский спектакль или симфонический концерт. Катя смотрела на сцену, делала вид, будто наслаждается музыкой или постановкой, хлопала, когда зал начинал аплодировать, но думала только о том, что домой им с бабулей предстоит возвращаться на метро.
В аттестате у Кати Гавриловой было всего две четверки: по геометрии и физике, но вместо того, чтобы подать документы в вуз, она поступила на курсы парикмахеров, которые незадолго до этого открылись в их районе. Узнав об этом, Наталья Сергеевна слегла с высоким давлением. Но вскоре с выбором внучки смирилась и даже начала находить в ее будущей профессии положительные стороны. «С таким делом в руках, – уверяла она соседок, – нигде не пропадешь. Парикмахеры и маникюрши всегда и везде нужны. Так что Катя без работы не останется. В отличие от дипломированных инженеров и филологов, которые не сегодня завтра на паперть пойдут…» В словах Натальи Сергеевны был большой процент сермяжной правды, и бабушки поступивших в престижные вузы внучек удрученно кивали: «И не говори! Вот времена!»
По окончании курсов Катя нашла работу в салоне совсем недалеко от дома. Точнее, ее туда пристроила преподававшая искусство маникюра наставница. Не задаром, конечно. За протежирование внучки Наталья Сергеевна отблагодарила мастерицу парой своих золотых сережек с крохотными изумрудиками. И вот уже пятый год Катя трудится в салоне «Веренея». У нее постоянные клиентки и предварительная запись. Окошек почти не случается – разве что кто-то из дам подхватит простуду или до потери памяти увлечется шопингом.
Кстати о гриппе и прочей распространяющейся воздушно-капельным путем заразе. В начале своей трудовой деятельности Катя на чихание и кашель клиенток не обращала внимания. Даже если те не имели возможности прикрыться ладошкой (кисть одной руки – в ванночке, другой – в распоряжении маникюрши). Инстинктивно отвернув голову, Катя с милой улыбкой желала здоровья, а в ответ на извинения неизменно отвечала: «Ничего страшного». Но когда с экранов телевизоров косяком пошла информация о нетипичной пневмонии, к уже имевшимся у Кати фобиям присоединилась еще одна: она стала бояться неподвластного современной медицине вируса. Она сразу уверила себя, что папа умер именно от атипичной пневмонии, которую в начале восьмидесятых еще не умели диагностировать. И стала носить восьмислойную марлевую маску, которую меняла каждый день. Поверх маски, на переносицу, Катя надевала сооруженный из большой канцелярской скрепки зажимчик. Теперь маска плотно прилегала к лицу и не сползала. Запах хлорки с примесью еще какой-то сладковатой отравы, который ей приходилось вдыхать в течение нескольких часов, Катюню нисколько не нервировал. Напротив, она вдыхала его с удовольствием, представляя, как стерильный, без единого микроба воздух проникает в бронхи, трахею, легкие. Должно быть, некоторых клиенток такая экипировка маникюрши напрягала, раздражала и даже обижала, но ни одна о том ни словом не обмолвилась. Ради хорошего маникюра женщины готовы были терпеть и гигиенические заморочки мастера, и ее упорное нежелание обсуждать свою личную жизнь. Ведь иных дам постбальзаковского возраста медом не корми – дай только свести не испытавшую женского счастья барышню с каким-нибудь троюродным племянником или сыном приятельницы, алкоголиком и тунеядцем, которого следует поскорее женить на приличной девушке, чтобы было кому о нем заботиться и переживать.
Раньше на подобные разговоры Катя и дома нарывалась. Едва ли не каждый вечер, тяжело повздыхав, бабушка заводила свою шарманку: «Сегодня в сквере встретила Лену Селиверстову из второго подъезда, она сыночка прогуливала. Мальчишка такой хорошенький, щекастый, глазки голубенькие. Лена говорит, спокойный: за ночь раз и проснется, а то и вовсе спит до самого утра. А внучка Таисии Николаевны уже второго родила».
Катя на тонкую бабушкину дипломатию реагировала спокойно: «Куда ты спешишь, бабуль? Успеешь еще с правнуками нанянчиться!»
Но год назад бабушка умерла. Ночью, во сне. Накануне давление скакнуло до двухсот двадцати. Катя вызвала «скорую». Молоденький доктор настаивал на госпитализации, но Наталья Сергеевна ложиться в больницу категорически отказалась. К тому же после укола ей вроде полегче стало. Врач «скорой» провел у них минут сорок, а уезжая, велел Кате при малейшем ухудшении состояния незамедлительно набрать «03». Перед сном бабушка с удовольствием выпила чаю, съела бутерброд с маслом и клубничным джемом, вслух перечислила дела на завтрашний день, про себя, старательно шевеля губами, прочла молитву. А когда Катя утром заглянула к ней в комнату, бабушка была мертва уже несколько часов.
Первым, кому позвонила обезумевшая от горя Катя, был Макс. Он тогда ужасно растерялся. Не зная, что делать, как был – в шортах и домашних тапках – поднялся на два этажа, к Андрею. Пока тот натягивал джинсы и свитер, Кривцов стоял на пороге и недоуменно вопрошал: «Слушай, чего она не тебе, а мне позвонила? Я ее бабку и не знал почти. И вообще я покойников не люблю. Может, она думает, раз я врач, так мне трупы как родные. Так я ж стоматолог, а это совсем другое дело».
К Гавриловым они пошли вдвоем. Наталью Сергеевну уже увезли, а над опухшей от слез Катей хлопотали Светлана Васильевна из шестого подъезда и ее сын Виктор, курсант милицейского вуза. Парень закончил ту же школу, только годом позже. Собственно, они вчетвером (Катя от горя ничего не соображала) все тогда и организовали: и могилу на Хованском кладбище, и отпевание в церкви, и поминки…
После похорон Макс вдруг переменил свое отношение к Катерине. Она перестала быть одной из десятков одноклассниц-однокурсниц-знакомых. Теперь он частенько заходил к ней, интересовался, не надо ли помочь, пару раз брал на корпоративные вечеринки в своей крутой клинике. Андрей понимал, что все эти знаки внимания отнюдь не свидетельствуют о внезапно вспыхнувшем в душе Макса чувстве. Просто Кривцов ценил собственное участие в настигнутой бедой школьной подруге, любовался своими добротой и сердечностью. Но, даже понимая это, Шахов не обольщался. Он прекрасно помнил, с чего у Макса начинался роман с его бывшей женой Ксенией. Именно с проявления заботы, небольших услуг в виде написания реферата, добывания редкой книги, встреч на вокзалах родственников и знакомых, которые везли «голодающей в Москве деточке» посылки от проживающих в провинции родителей.
Ксюша, надо отдать ей должное, оказалась неплохим психологом. Смекнув, что Макс относится к тому типу мужчин, которые особенно ценят свой вклад во что бы то ни было – в дело, в человека, – заставила тратиться на себя, любимую, по полной программе. И в материальном смысле, и в плане времени. Так что их бракосочетание было своего рода логическим апофеозом этого «плотного опекунства».
