Виктория Токарева - Ни сыну, ни жене, ни брату
— А что я должен сделать? — спросил Дюк, испытывая готовность сделать все, что в его силах и свыше сил.
— Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо, чтобы пятидесятый.
— А где меняют паспорт?
— В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию.
— И все? — поразился Дюк.
Он думал, что ему, как Коньку-горбунку, придётся ставить во дворе три котла: «один котёл студёный, а другой котёл варёный, а последний с молоком, вскипяти его ключом». Потом запустить туда Азлиту и следить, чтобы она не сварилась. А оказывается, надо всего-навсего сесть в автобус и проехать три остановки до районной милиции.
— И все, — подтвердила Аэлита. — Если у меня в паспорте будет пятидесятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать лет. И я сама стану так думать. Я обману время. Я буду самой молодой для него.
— Запросто, — поддержал Дюк.
— Знаешь… Я всю жизнь ждала. С семнадцати лет.
Каждый день. Вышла замуж и ждала. Родила ребёнка и ждала. А потом изверилась и уже собралась в старость.
И тут я его увидела! Знаешь где? В музее. Я ходила по залам, такая печальная и заброшенная. Смотрела на портреты с прежними лицами. Ещё подумала: вот одеть бы их всех в джинсы. И все равно остались бы несовременные.
Лица другие. И тут я увидела Его. Он как будто сошёл со стены. Глаза — те. Несегодняшние. Как будто он знает о жизни что-то совсем другое, чем все.
Я его сразу узнала и прямо за ним пошла. Сначала из зала в зал. Потом из музея на улицу. Он говорил потом, что это он за мной шёл. Что его поразило моё лицо. Что он ждал меня со своих семнадцати лет, и мы обязательно должны были встретиться… Я не имею на него права. Но я не могу от него отказаться. Я буду бороться.
Аэлита посмотрела на Дюка взглядом, исполненным решимости бороться, как солдат на передовой. До победного конца.
— Ты пойдёшь со мной в милицию? — спросила она.
— Пойду, — сказал Дюк, как солдат солдату.
— Завтра, — приказала Аэлита.
— В три, — уточнил Дюк. — Встречаемся на этом же месте.
Аэлита притянула Дюка к себе и поцеловала его в щеку. От неё пахло дождём на жасминовом кусте. У Дюка чуть-чуть приподнялось к горлу сердце и ненадолго закупорило дыхание. Стало снова колюче-жарко щекам, и он неожиданно подумал, вернее, сделал открытие, что сорокалетние тоже могут быть любимыми и любить сами. И что на станции «Любовь» стоят самые разные поезда.
Дюк подождал, пока сердце станет на место. Потом попросил:
— Дайте мне ваш паспорт.
— Зачем? — поинтересовалась Аэлита.
— Я должен буду на него повлиять.
Она достала паспорт из сумки и протянула Дюку. Он спрятал его в верхний карман куртки. Застегнул «молнию». Спросил:
— А там, где вы живёте, нельзя было пойти в милицию?
— А зачем бы я сюда летела? — насмешливо удивилась Аэлита. — Отпуск брала за свой счёт? Деньги на билеты тратила? Хотя я не жалею… Даже если у нас с тобой ничего не получится, я видела такое, что выше всяких денег. Знаешь что?
— Нет, — ответил Дюк. Откуда же он мог знать?
— Восход солнца из окна самолёта. Я думала, что оно медленно выплывает. А оказывается, оно выстреливает. Туго так… Р-раз!
Аэлита смотрела на Дюка, но видела не его, а шар солнца, выстрелившего над земным, шаром. И себя между двумя шарами, летящую навстречу собственной молодости.
— У вас есть где ночевать? — спросил Дюк. — А то можно у меня.
— Ну что ты, — отмахнулась Аэлита. — Ещё только этого не хватало. Я не хочу выпасть в кристалл.
— А это что такое? — удивился Дюк.
— Надоесть, — просто объяснила Аэлита. — Когда человека много, он выпадает в кристалл. Как соль в пересыщенном солевом растворе. Химические законы распространяются и на человеческие отношения. Это я говорю тебе как химик.
Аэлита снова притянула Дюка к себе. Снова поцеловала, обдав жасмином. И ушла.
Дюк постоял, собирая себя воедино, как князь Владимир разрозненную Русь. Если только Владимир, а не какой-нибудь другой князь. В истории Дюк тоже плохо ориентировался.
Собрать себя не удалось, и Дюк с разрозненной душой поплёлся на пятый этаж. Позвонил в свою дверь.
Ему долго не отпирали. Он даже забеспокоился, не ушли ли гости, захлопнув в дверь и оставив в доме ключи.
Тогда ему придётся либо ломать дверь, либо куковать всю ночь на лестнице. Но по ту сторону заскреблось. Отворил Хонин. Дюк даже не сразу узнал его. Наверное, целовался до одурения, до потери человеческого образа и подобия.
Лицо его было как бы распарено страстью и разъехалось в разные стороны. Рот — к ушам. Глаза — на макушку.
— Это ты? — удивился Хонин. — А где же мы? Разве мы не у тебя?
Дюк понял, что и мозги у Хонина переместились из головы в какое-то другое, непривычное для них место.
В коридор выглянула Оля Елисеева, и её нежное лицо осветилось радостью.
— Дюк пришёл! — счастливо улыбнулась она.
Все вышли в коридор и выразили свою радость как умели: Булеев — мужественно и снисходительно, Кияшко — нежно, женственно, Мареева — созерцательно.
И Дюк чувствовал, что может заплакать, потому что сердце не выдержит груза благодарности. И пусть они все переломают и перебьют в его доме, только бы были в его жизни. А он — в их. Обоюдная необходимость.
Серёжка Кискачи качнул головой и сказал:
— Ну ты даёшь…
Это могло означать — удивление. А скорее всего — благодарность за то, что Дюк не надоедал гостям в своём доме и тем самым не выпал в кристалл, а остался в допустимой и полезной пропорции.
В школу Дюк не пошёл, а с самого утра отправился в районную милицию.
Паспортный отдел оказался закрыт. Дюк стал соваться в двери и в одном из кабинетов обнаружил милиционера. Это был человек средних лет, и, глядя на него, было невозможно представить, что он когда-то был молодым и маленьким. Он всегда был таким, как сейчас.
— Слушаю, — отозвался милиционер.
Дюк попытался установить с ним контакт глазами, но контакт не устанавливался. Он был невозможен, как, например, между рыбой и быком.
Существуют два состояния человека: живой и мёртвый. А есть ещё третье состояние: Зомби. Когда человек умирает раньше своей естественной смерти. Он живёт как живой среди живых, однако ничего человеческого в него не проникает.
У милиционера было остановившееся, неподвижное лицо. Он не понравился Дюку. Но Дюк не мог выбирать себе собеседника по вкусу. Приходилось иметь дело с тем, кто есть.
— Слушаю, — повторил Зомби.
Дюк достал из нагрудного кармана куртки паспорт Аэлиты и, сбиваясь, путаясь, замерзая от отсутствия контакта, стал объяснять, зачем пришёл. Он рассказал про любовь и тысячу километров. Про тридцать и сорок, которые со временем перетекут в сорок или пятьдесят. Про психологический барьер. Дюк поймал себя на том, что при слове «психологический» поднял палец так же, как Аэлита.
Зомби посмотрел на поднятый палец и сказал:
— Документики.
— У меня нет. Я несовершеннолетний. А зачем?
— Установить личность.
— Мою?
— Твою. И того товарища, который хочет подделать паспорт.
— Не подделать. Исправить, — сказал Дюк.
— Это одно и то же. Знаешь, что полагается за исправление документа?
Дюк промолчал.
— Уголовная ответственность по статье 241/17, пункт три. С какой целью гражданка хочет подделать паспорт?
— Замуж выйти.
— Разрешите… — Зомби протянул руку.
Дюк понял, что, если паспорт Аэлиты попадёт к Зомби, он её арестует и посадит в тюрьму по статье 241/17.
— Если нельзя, то и не надо, — согласился Дюк. — Я ведь только посоветоваться. Я думал — это все равно. Ну какая кому разница, сколько человеку лет: сорок или тридцать?
— А паспортная система, по-твоему, для чего?
— я не знаю, — Дюк действительно не знал, для чего существует паспортная система.
— В Москве одних Ивановых две тысячи, — возмутился Зомби, как будто Ивановы были виноваты в том, что их две тысячи. — Как их различить? По имени. Отчеству. Году рождения. Месту рождения. По паспорту. Понял?
— Понял, — радостно кивнул Дюк.
— А если каждый начнёт приписывать по своему усмотрению, что получится?
Дюк преданно смотрел Зомби в глаза:
— Свалка! Неразбериха! Куча мала! Кого регистрировать? Кого хоронить? Кому пенсию платить?
— Так она же хочет моложе. На десять лет позже пенсия. Государству экономия.
— Государство на безобразиях не экономит, — жёстко одёрнул Зомби и пошевелил пальцами протянутой руки. — Документики, — напомнил он.
У Дюка не оставалось выхода, и он положил на стол паспорт. Милиционер развернул его и стал смотреть на фотокарточку Аэлиты. Если бы смотрел художник, то выискивал бы в её чертах инопланетную красоту. Врач — следы скрытых недугов. А милиционер — преступные намерения. Определял преступный потенциал.
— Почему гражданка сама не явилась? — подозрительно прищурился Зомби. — Почему действует через третьих лиц? Через посредников?
