Ирина Маленко - Совьетика

Вход в нее был отдельный, сбоку от хозяйского дома, защищенный решетчатой калиткой, запирающейся на ключ, за которой каменные ступени вели вниз к входной двери. На окнах везде были – элегантные, правда, но тем не менее – решетки. Комната была обставлена скромно и старомодно, но уютно. Здесь царила абсолютная тишина и покой, а единственное окно выходило в мой же закрытый с 4 сторон дворик, о котором я уже упоминала. Стоит ли говорить, что я недолго раздумывала! И что с прежним своим квартирным хозяином я поступила так же, как и с хозяйкой из Майнута. Только его мне вовсе не было жалко: старый Плюшкин моментально найдет мне замену.

Впервые за многие годы в моей жизни я была довольна собой. Я здесь только три месяца, никого здесь не знала, когда приехала, а уже нашла в Дублине нормальное жилье, которое мне по карману, работу, которая мне по душе и вообще, оказывается, могу кое-что и сама, без джинсов с их содержимым рядом!

Я очень боялась разочароваться в Ирландии, но она оказалась действительно такой, как я мечтала. Я ни разу еще не пожалела о том, что сюда приехала.

И ирландскому отношению к жизни я быстро выучилась, даже с лихвой. Так, что родная мама теперь, негодуя, называет меня пофигисткой – ее выводит из себя то, что я не завожусь с полуоборота по любому поводу. Я стала как товарищ Сухов, который в ответ на издевки врага: »Тебя как, сразу кончить, или желаешь помучиться?» невозмутимо отвечает: “Лучше, конечно, помучиться.». Вот истинно ирландское чувство юмора!

И действительно, я теперь стала счастливее. Была бы совсем счастливой, если бы не Лизина болезнь…

К апрелю я перешла на третье за три месяца место работы. Никогда в жизни не думала, что стану летуном, но существующие возможности легко поменять работу на более высокооплачиваемую были слишком соблазнительны. Не потому, что я была жадной – мне предстояло стать в семье кормильцем. Я каждые выходные звонила домой и справлялась, как там Лиза… Прогресс был, но недостаточный для того, чтобы радоваться. И я, чтобы выжить и выдержать, в будни старалась совершенно отключить мысли об этом, отдавала все силы работе и старалась чувствовать себя young, free and single professional, которой море по колено.

Так что я давно уже перестала быть здесь туристом. И свитер, пахнущий немытой ирландской овцой, теперь пылится в моем шкафу….

Глава 2. Исповедь капитана звездолета.

“Мне приснился шум дождя,

И шаги твои в тумане.

Все я помню, в небо уходя,

И сказал всему – "До свиданья!"

…Мое первое воспоминание о детстве (только не смейтесь, я серьезно!) – бледно-зеленые стены роддома и чувство связанности по рукам и по ногам. Оно периодически сменялось свободой движения – когда меня перепеленывали – но всякий раз это длилось недолго, и не успевала я как следует расправить руки и ноги, как меня снова заворачивали в кулек, обвязанный лентами – под мой громкий рев. Если бы на моем месте была бы какая-нибудь диссидентка-демократка, она бы тут же заявила вам, что с самого младенчества была лишена свободы и видит в этом глубокий символизм «коммунистической диктатуры». Чушь собачья, ничего ни с каким коммунизмом общего не имеющая. Тесно спеленывать младенцев – старинная русская традиция! Говорят, что это делается для того, чтобы у детей не были кривые ноги.

Еще помню необъяснимое смутное чувство тревоги, нарастающее каждый вечер по мере того, как спускались сумерки (видимо, это было именно то время суток, когда младенцы обычно плачут).

Следующее воспоминание – запах разгоряченного от кипяченой воды цинкового корыта, в котором меня купала бабушка. Кто-нибудь из вас знает, как пахнет разогретый цинк? Думаю, что мало кто…

От бабушки Симы всегда веяло спокойствием и теплом. Она никогда не то что никого не шлепала – даже не повышала голоса, и тем не менее ее все слушались, даже дедушка. Самой страшной оценкой в ее устах было «Я этого человека презираю!» Если я себя плохо вела, она просто обиженно на меня смотрела. Этого было достаточно. «У бабушки на сердце от твоего поведения вырос камень» – с укоризной говорила она, и я стремилась сделать все, что было в моих детских силах, чтобы камень этот поскорее с бабушкиного сердца снять. Каждые полчаса я спрашивала: «Ну как, бабуля, он уже меньше?» – пока, наконец, не удостоверивалась, что «камень» до конца рассосался.

У бабушки десятилетиями не было ни выходных, ни отпусков, но она никогда не жаловалась. Ей некогда было сидеть и жалеть себя подобно утонченным «цивилизованным» дамочкам: «Для такой ли жизни я Смольный институт кончала? » «Глаза боятся, а руки делают» была ее любимая поговорка. А если кто-нибудь начинал кричать – оправдываясь при этом, что у него «нервы»,- бабушка спокойно говорила: «Не нервы, а распущенность!»

И мы привыкли считать ее материнскую заботу о нас само собой разумеющейся. Настолько же само собой разумеющейся, как советский строй.

Под праздники она пекла пироги и варила студень по ночам, когда мы все уже спали. Летом солила огурцы и помидоры и варила разные варенья. Я пыталась ей помогать; иногда мне это удавалось, чаще – нет, и я со стыдом вспоминаю, как быстро я сдавалась, когда мне говорили: «Женечка, ты еще маленькая; иди поиграй, еще успеешь наработаться» или «Иди лучше делай уроки, это пока твое дело, а мы тут как-нибудь сами управимся!»… Но до сих пор помню, какие травки нужны для соления огурцов (в Европе они почему-то всегда только маринованные, как будто европейцы и не представляют себе, что их можно солить без уксуса!)

Летом бабушка ходила на рынок и приходила оттуда с одышкой: от жары и от быстрой ходьбы у нее начинались приступы астмы. Она сидела и пыталась отдышаться, а воздух с тяжелым свистом вырывался у нее из груди. Мне было ее очень жалко и так хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить ее мучения!

А еще очень врезалось в память наше послеполуденное зимнее спанье у теплой печки – часа в 4, когда обед уже был готов, а мама с Шуреком еще не пришли с работы. Бабушка укладывала меня на свою кушетку, сама ложилась рядом и рассказывала мне сказку, чтобы я заснула. За окном медленно сгущались сиреневые зимние сумерки, теплая печка грела бок, было хорошо и спокойно….

Бабушка родилась в семье потомственного рабочего-металлурга. Ее отец был не только хорошим рабочим, но и известным у себя в квартале весельчаком и исполнителем частушек. Его даже прозвали «Васька-граммофон». В выходные он выходил на улицу погулять с дочерями Симой и Тамарочкой и начинал экспромтом петь: «Эх, яблоня, да с листочками, идет Васька-граммофон с двумя дочками!» А в будни приходил с работы со страшным радикулитом и лечился от него «народным средством»- ложился на пол и просил своих детей побегать у него по спине… Бабушкина мама, Вера, была наполовину полькой. До замужества она лет с 13 работала горничной у богатых господ. Они даже не могли себе представить, что их внуки через 50 лет будут инженерами.

С моей мамой у бабушки Симы отношения были сложные – наверно, потому что мама по своей натуре ее полная противоположность. Бабушка – сама скромность, не пользовалась косметикой, не следила особенно за модой (хотя прекрасно умела шить) и была очень строгих нравов в личной жизни (даже ее собственные дети называли ее на «Вы»). Мама же моя соответственно – яркая, модная и с юных лет пользующаяся большим успехом у противоположного пола. При этом у нее был сильный характер, мужской склад ума – и редкий талант легко и артистично сбросить некоторые свои обязанности, если те ей были не по душе (например, по уходу за мной) на других, с таким видом, что это дело естественное («бабушка твоя все равно дома сидит и ничего не делает!»). А во всем, что не удалось, обвинять кого-то еще. “Это твоя бабушка меня учила, что все хорошие!» -восклицала она, когда речь заходила об ее с моим отцом брачным фиаско. Это от мамы я переняла убеждение, что все домохозяйки – лентяйки. Хотя сейчас, cо своим жизненным опытом скажу, что лучше уж работать по 6 дней в неделю, чем «отдыхать» так, как бабушка! А еще она считала, что мой дядя Шурек – бабушкин любимчик, нисколько не задумываясь над тем, что если и так, то любимчик-то он потому, что с ним так легко и просто, и он не доставляет окружающим таких хлопот своими приключениями!

Нет, мама очень любила меня, везде возила с собой в отпуск; и c ней, в отличие от бабушки, можно было обсуждать все проблемы своей личной жизни, когда я подросла; но она была еще совсем молодая, и кроме меня, у нее еще была своя жизнь. Она приходила с работы с кульком конфет (у нее была дедушкина привычка тратиться с зарплаты на подарки!), совала мне весь кулек сразу под негодующее бабушкино «Сразу все, а потом ничего?” – и снова исчезала.

Но я рада, что меня воспитывала в основном бабушка. Кто знает, какой бы была я сейчас и каким бы было мое детство без нее? Бабушка вносила в нее главное, что нужно ребенку: cпокойствие и стабильность. Я часто завидую ей – эх, мне бы хоть одну треть ее терпения! Нетерпеливость – одна из самых мешающих мне жить вещей в моем характере.