Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Тут ее и прижало ко мне. Вплотную.
Пугливо-виновато глянула снизу вверх, из-под косой иссиня-черной челки. Попробовала отодвинуться. Напирающие сзади лишь сильней втиснули ее в меня. На секунду я пожалел о непринятом душе. Но общий сплав запахов и ароматов в автобусе висел такой, что можно было не волноваться: здесь и чеснок, и пот, и грязная пепельница, и мокрая псина, и душистая корица… И надо всем этим тяжело плывет вонь бензинового выхлопа.
Просто удивительно, как я смог различить запах ее волос.
Очень знакомый. Настолько, что вздрогнуло сердце.
Таким же шампунем, яблочным, всегда пахло от Инны.
Под крики водителя дверь все же закрылась.
Автобус дернулся. Девушку буквально вжало в меня. Я почувствовал ее бедра, живот, чашечки бюстгальтера… Головой она почти уткнулась в мою грудь. Снова попыталась отодвинуться. Куда там…
Так и поехали. Я мог сколько угодно разглядывать ее аккуратную головку, трогательное ушко сквозь каскад блестящих волос, любоваться гладкой, чуть смуглой кожей шеи и плеч. Она же могла разве что позволять мне сколько угодно это делать. Выбора у нас не было. Во всяком случае, до следующей остановки, когда автобус перевалит по мосту через речку.
Там мне выходить.
Ей удалось высвободить зажатую руку. На мгновение она вскинула ее к поручню, но автобус качнуло и ей пришлось уцепиться за мою футболку.
– Сорри… – едва слышно сказала она и наконец, подняла голову. – Сорри…
Пальцы ее, тонкие, длинные, уже отпустили ткань футболки, но согнутая в локте рука продолжала упираться мне в грудь.
– Все нормально. Можешь держаться за меня, – ответил я ей по-английски. – Нет проблем.
Смущенно помотала головой – опустить руку ей не удалось, она лишь пристроила ее поудобнее.
Красивые губы. Четкие скулы. Маленький, будто кошачий, носик. Темные, внимательные глаза.
Вокруг тонкой шеи – едва заметная в полумраке автобуса золотая цепочка, не толще нитки. Чуть приподнимаясь на открытых ключицах, цепочка сбегала на грудь. Там, между двумя холмиками белого топа, устроился крошечный знак зодиака. Лев.
– Хороший знак! – я показал глазами на кулон.
Улыбнулась, на этот раз весело, без смущения:
– Спасибо.
Ехали молча.
Блеснула на солнце река. Автобус несся вниз по мосту. Я клял себя за накатившие вдруг робость, косноязычие и общую «медвежистость». Казался себе Собакевичем, натужно сопящим от раздумий. Ничего не приходило в голову, разве что дурацкие фразы-приветствия и представления из разговорника.
«Вся такая воздушная, к поцелуям зовущая…» – совсем уж некстати завертелась в мозгу строчка.
За окном мелькали кроны деревьев, серые лачуги-постройки, столбы и указатели. Автобус сбавлял ход. Показался газетный киоск и витрина универмага.
Приехали.
– Сейчас выходишь? – вдруг спросила она.
Скорее, не ответил, а выдохнул:
– Да.
Автобус выплеснул нас на тротуар, в пыль и ветер.
Ветер разыгрался уже вовсю – трепал страницы газет и журналов на прилавке киоска, рвал края тряпичного навеса над лотками с пиратскими дисками, звенел листьями мохнатых пальм за оградой кампуса и разносил на всю округу запах жареного тофу.
Одной рукой девушка придерживала край своей клетчатой юбки, другой – разметавшиеся волосы. Яркая красная сумка висела на плече.
– А ю э стьюдент? – спросили друг друга одновременно и оба рассмеялись.
– Меня зовут Джейн, – сказала она, делая шаг в сторону.
Между нами, жмурясь и крутя головой, проехал пожилой велосипедист.
Я назвал Джейн свое русское имя. Она старательно повторила его. Я знал, что если это не привычное Джон, Алекс или Майкл, вряд ли запомнит.
– Ва Цзинь… – вновь повторила Джейн. – Никогда такого имени не слышала раньше.
Мы уже шагали по узкой полоске свободного тротуара в сторону главных ворот кампуса, переступая через потеки непонятной маслянистой жидкости и кучи мусора. Продавцы и всевозможные торговцы по обе стороны от нас, с опаской поглядывая на разбухшую и потемневшую тучу над небоскребом, гадали, будет ли дождь. Безмятежный нищий спал прямо на тротуаре, возле тележки продавца бананов.
Я достал из кармана желтый прямоугольник – пластиковое удостоверение.
– Вот тут написано мое китайское имя. Посмотри.
И протянул его Джейн.
На мгновение, пока она брала карточку, коснулся ее пальцев.
Джейн бросила взгляд на три иероглифа над моей фотографией. Остановилась и всмотрелась. Засмеялась, поднеся ладонь к лицу.
– Шутник! – вернула мне удостоверение и вдруг спохватилась.
Тень сомнения, неуверенности пробежала по ее лицу:
– Так ты не студент? Лаоши? Преподаватель?
Я сунул документ в карман, перехватил поудобнее сумку. Мы снова пошли в сторону ворот.
– Нуда. Разве это проблема?
– Не знаю. Ты как студент. Вообще не похож на лаоши.
Говорят, современные китайцы не имеют ничего общего ни с конфуцианством, ни с традициями, растеряли свое наследие или избавились от него, как от архаики. Не знаю, может, и так. Но я, похоже, только что сделал ошибку – своими руками возвел стену никуда не пропадавшего чинопочитания.
Прошли под темным бетонным брюхом кольцевой эстакады и оказались на площади перед университетом. Над входом-аркой, над выпуклыми золотистыми иероглифами, трепетал на ветру красный флаг.
– Ну да, не похож, – пожал я плечами с преувеличенной беззаботностью. – Я и на Мао Цзэдуна не очень похож. Но ты видела мое китайское имя.
– Да, забавно, – кивнула Джейн. – А почему именно «Мао»?
– Когда я только приехал, мне выписали документ в университете и спросили, какое китайское имя я хочу. Я сказал – дайте любое, все равно ни одного не знаю, кроме Мао Цзэдуна. Секретарь попалась с юмором. Взяла и написала: «Мао Цзэдун». Только иероглиф «мао» другой, ты видела. А звучит так же.
Джейн снова улыбнулась:
– Это очень странно для китайцев. Думаю, ни у кого такого имени сейчас нет. Ты откуда?
Миновали забитую машинами площадь у ворот. Вошли в кампус. Над центральной аллеей плескались на ветру красные ленты транспарантов. Шумели листья платанов. На парковке для велосипедов царил беспорядок – ветер повалил целый ряд, педали и рули беспомощно торчали вверх.
Под мой рассказ о России, Москве, холодах-морозах и президенте-спортсмене мы дошагали до корпусов общежитий.
На ногах Джейн были летние босоножки, открывавшие красивый подъем стопы и маленькие пальцы с темным лаком на ногтях. Шла она непринужденно и легко. Тонкая, стройная, прямая, несмотря на дувший нам в лицо ветер. Волосы развевались за ее спиной.
Невольно залюбовался походкой Джейн. Не южная развалочка, не кавалерийская раскоряка, не ленивое шарканье, чем так славятся местные девушки. Глядя на нее, я вспомнил москвичек, длинноногих, красивых, но холодных или язвительно-настороженных… Вспомнил питерских девушек, их стремительный бег по ветреному проспекту, в одиночку или вдвоем, держась за руки; корпус наклонен вперед, одна рука непременно у горла или на груди, придерживает воротник пальто, губы подрагивают в замерзшей улыбке… Вспомнил американок мидл-веста, в шортах и безразмерных футболках, с непременным рюкзаком за спиной, болыпегрудых и толстозадых; их уверенный топот по улицам студгородка…
«Вся такая воздушная, к поцелуям зовущая…» – вновь чуть не пробормотал я, оценив всю силу таланта классиков.
Джейн оказалась студенткой первого курса факультета английского языка.
– Вот тут я живу! – махнула она рукой в сторону неказистой шестиэтажки, где каждый второй балкон был увешан женским бельем.
– А я – там!
Показал вперед, на гнущиеся под ветром кипарисы.
– Дом для иностранцев-преподавателей. Близко, в общем.
Джейн порылась в сумочке. Достала мобильник. Под тонкой «моторолой» на черном ремешке болтался игрушечный мишка размером с ее ладонь.
– Как его зовут? – спросил я.
Джейн задумалась.
– Мм… Его зовут… Пусть будет… Пусть его зовут – Путин.
– Не похож.
– Как и ты на Мао.
– Тоже верно.
– Какой у тебя номер?
Я сказал. Джейн записала. Нажала клавишу вызова. В моей «нокие» заревел хор немецких солдат.
– Русская народная песня, – зачем-то соврал я.
Джейн кивнула:
– Моя бабушка учила твой язык в школе. Она знает одну вашу песню. «Московский вечер». В детстве я тоже пела ее, но по-китайски.
– Можешь спеть?
– Не сейчас… – засмеялась.
Я внес определившийся номер в «добавка контактировать списком».
– Какое у тебя настоящее имя, китайское?
Джейн почему-то смутилась.
– Самое обычное. Меня по-китайски зовут Ли Мэй.
– А ты думаешь, имя Джейн особенное? По-моему, Ли Мэй звучит намного красивее.
– У нас у всех на курсе английские имена. Так принято, когда учишь язык.
– Знаю. У моих студентов – русские имена. Но мне нравится твое китайское имя. Что значит «мэй»? «Прекрасная», «красивая»?
