Анатолий Тосс - Американская история
— Марк, — сказала я, потихоньку приходя в себя, — для нас нет счастья в этой жизни.
— Почему? — спросил он, принимая мой тон.
— Мы с тобой самая что ни на есть неравная пара. У меня нет шансов дотянуться до тебя.
— Мы купим тебе фрак и сравняемся, — предложил он. Это меня успокоило. Я подошла к нему, подняла руки и, чтобы они кольцом сошлись на его шее, потянулась вверх, даже приподнялась на цыпочки.
— Нет-нет, не наклоняйся, — предупредила я его движение мне навстречу, — я сама, — и почти вплотную приблизилась к его лицу. — Марк, — несчастным голосом прошептала я, — а что, если они не продают фраки для женщин? Мы тогда пропали.
Мои губы лишь чуть коснулись его кожи, а руки на шее разомкнулись, и одна, передвинувшись чуть повыше и погрузившись в теплую густоту его волос, позволила второй соскользнуть на его грудь и продолжить скольжение вниз, ощущая каждую мышечную неровность его тела и отдавая свою заряженную несколькими днями разлуки энергию и теплоту.
— Во сколько нам там надо быть? — заговорщицки тихо спросила я.
— Ты чудесная, — сказал он. — Я так соскучился. — Он все же наклонился, и его губы нежно и влажно пробежали по моей шее. — Но нам надо ехать, мы не можем опаздывать.
— Ну на секунду, — прошептала я. Он покачал головой.
— Нам надо ехать, — повторил он.
Я опустила руки и отступила на шаг.
— Вот. Вот он, пример прагматичной Америки. Вот о чем меня предупреждали бдительные товарищи, — громко сказала я и, резко сменив тему, развела руками и сказала: — Но мне действительно нечего надеть. Я не знала, что этот вечер такой важный, ты мне не сказал. Впрочем, если бы я и знала, мне все равно нечего надеть.
Я не кокетничала, с одеждой действительно приключилась обычная беда. Я ходила от гардероба в ванную и назад к гардеробу раз десять, вытаскивая разные, заведомо обреченные юбки, кофточки и рубашки, потом снова шла в ванную примерять их, ища хоть какую-нибудь разумную комбинацию.
— Ну все, сказала я обессиленно и в отчаянии рухнула на кресло, — я никуда не поеду.
— Ну что такое? — как бы успокаивая ребенка, проговорил Марк.
Все это время он терпеливо, хоть и с интересом рассматривал жалкие результаты моих тщетных изощрений.
— Ты же видишь, мне нечего надеть.
— Тебе сколько лет? — вдруг неожиданно спросил Марк. «Кстати, — подумала я, — а ведь он действительно не знает моего возраста. Ведь он никогда не спрашивал, а я не говорила».
— Скоро двадцать два, — настороженно созналась я. — Это много или мало?
Он улыбнулся, по-моему, от удовольствия.
— Это мало, — заключил Марк. — Это настолько мало, что ты можешь вообще ничего не надевать, — попробовал пошутить он.
— Так ведь холодно будет, — заканючила я.
— Тогда надень вот ту черную юбочку, которую ты примеряла, эту блузку с декольте и белый пиджак. Самой юной после тебя женщине будет лет на двадцать больше. Ты в любом случае вне конкуренции.
— Ты чего? Юбка короткая слишком.
— Нормально, — одобрил Марк. — У тебя красивые ноги. Поверь мне, все только на тебя и будут смотреть. У тебя туфли на каблуках есть? — спросил он.
— Недооцениваешь, значит, — надменно произнесла я и, подумав про единственные туфли, которые купила еще перед отъездом из Москвы, добавила с вызовом: —Не иметь туфель! До такого я еще не опустилась! Но всю ответственность за мои голые коленки ты берешь на себя, — погрозила я ему пальцем, собирая указанные вещи и направляясь в ванную.
— Беру, беру, — с готовностью крикнул он мне из комнаты.
— А краситься можно? — крикнула я в ответ.
— Обязательно, — откликнулся он. — Только быстро, а то мы действительно опоздаем.
— Ну вот где я все компенсирую, — сказала я себе, подходя к зеркалу.
Когда я вышла из ванной, одетая и накрашенная, я встретила теперь уже его изумленный и оттого еще более лучистый взгляд, и он сказал почти серьезно:
— Может, действительно никуда не поедем?
— Нет, — ответила я решительно, — у тебя был шанс, ты его упустил. Теперь я хочу на бал.
Мы спустились вниз, и Марк открыл ключом низенькую дверцу «порше».
— Это твоя машина? — почти выкрикнула я, делая ударение на каждом слове.
Он опять смущенно улыбнулся, как тогда, когда зашел в мою квартиру.
— Так ты, оказывается, буржуеныш, — сказала я и поняла, что прозвучало не так задорно, как я хотела того. — Вообще, я про тебя ничего не знаю. Ты кто? Неаполитанский принц, который инкогнито соблазняет молоденьких девочек?
— А что, если принц, ты меня больше любить будешь? — неуклюже увернулся он от моего проницательного вопроса.
— Я всегда говорила, что принцы самые закомплексованные люди на свете, — я выдержала небольшую паузу. — После принцесс, конечно.
Я вдруг подумала, что ведь на самом деле про него ничего не знаю. Ни что он делает, ни чем зарабатывает. «Но, — одернула я себя, — какое это, в конце концов, имеет значение?»
Мы проехали минут десять молча.
— Я хотела поговорить с тобой, — наконец сказала я.
Я действительно собиралась начать этот разговор в первый удачный момент.
— Помнишь, мы говорили о моей учебе. Ну, о том, что она мне неинтересна? Он кивнул головой.
— Я, как и обещала, думала об этом и решила, что, наверное, в чем-то ты прав.
Он улыбнулся то ли тому, что я думала, как он и просил, то ли тому, что он прав.
— Но вот что меня смущает, и что я хотела спросить. Смотри, — я говорила медленно, как часто говорил он сам, осторожно подбирая слова. — Допустим, ты прав, и мне не надо заниматься тем, чем мне не нравится, но, смотри, сейчас я уверена, что, когда закончу, я смогу найти работу и зарабатывать. А есть куча профессий, которые, — я замялась, — для души, что ли, но для которых нет работы.
— Конечно, ты права, — он согласился сразу, как бы не раздумывая. — На некоторые специальности спрос больше, да и оплачиваются они лучше, чем другие. Однако здесь есть хитрость, не такая уж, впрочем, хитрая. Заключается она в том, что человек, который очень хорош в малооплачиваемой работе, в большей мере востребован и соответственно зарабатывает больше, и иногда значительно больше, чем человек, который слаб в своей высокооплачиваемой профессии.
Голос его снова звучал поучительно, как будто он читал лекцию перед подростками, выбирающими тернистую дорогу в жизнь. Но почему-то это не раздражало меня так, как во время нашего предыдущего разговора.
— Сейчас я тебе скажу нечто, что не является социально корректным утверждением и что не очень пропагандируется перед широкими массами...
Я оторвала взгляд от надвигающейся в лобовом стекле дороги и с любопытством перевела его на Марка, так как в принципе я обожала социально некорректные утверждения.
— Творческих людей очень мало на этой земле. Под творческими я понимаю не образованных, не интеллигентных, не эрудированных и даже не способных, даже не талантливых, а именно творческих — тех, кто может что-то придумать, что-то создать, подойти с нестандартной, новой стороны. Короче, кто может творить.
Это не было самым социально некорректным утверждением, которое я слышала в своей жизни, и поэтому я осмелилась спросить:
— Разве в таком случае талант и творчество не одно и то же? Ты почему-то разделил их.
Он опять улыбнулся.
— Каждый творческий человек — талантлив, но не каждый талантливый человек — обязательно творческий. Поэтому творческих людей значительно меньше, чем талантливых.
— Что-то я не очень улавливаю границы, — упрямо повторила я.
Я почувствовала, что опять пытаюсь спорить с ним и доказать, что хоть в чем-то не согласна с ним и хоть в чем-то он не прав. Наверное, его менторский давящий тон начинал опять раздражающе действовать на меня.
— Ну смотри, допустим, кто-то родился с талантом спортсмена — атлетически сложенный, гармонично сбалансированный, с хорошей реакций и так далее. Он, наверное, при наличии всего прочего может стать хорошим, скажем для простоты, футболистом. Но он не станет исключительно хорошим, если у него нет таланта творчества, если он не творит на поле, не создает каждый раз или пусть хоть иногда — каждый раз трудно — что-то неожиданное, новое, чего никто не ожидает. А если на поле есть человек, который, может быть, менее атлетичен или, скажем, бегает медленнее, но имеет этот талант творчества, то он, наверное, стоит, я имею в виду и материально, но не только, больше, чем другие, более быстрые мальчики.
— Это понятно, — нехотя согласилась я. — Хотя пример из футбола не самый для меня показательный. Я все же нашла к чему придраться.
— Извини, — сказал Марк. — Так вот о чем я, — он задумался на секунду, как бы ловя нить мысли. — Да, творческих людей мало, — вспомнил он то, с чего начал, — но еще меньше тех, кто нашел себя, нашел то самое место, где смог максимально проявить свои способности. То есть таких счастливых случаев единицы. Для творческого человека не найти себя, не реализоваться — трагедия. Откуда, ты думаешь, берутся очереди в кабинеты психиатров?
