Лия Флеминг - Ласточки
– На этот раз ваш папаша попал в такой переплет, откуда уже не выберется, – вздохнула мать. – Что я теперь буду делать с двумя детьми на руках? Тебе придется присмотреть за Сидни. Я хочу, чтобы у моих детей была другая жизнь, понятно? Здесь вам ничего хорошего не светит.
Мама заискивающе улыбалась и трещала без умолку, засовывая в карман дочери письмо, которое Глория не могла прочитать, потому что все еще читала по слогам и постоянно пропускала школу из-за того, что нужно было следить за Сидом, пока мама спала до полудня.
– Отдашь полицейскому в поезде или одному из учителей, которые сопровождают ребятишек. Там я все объяснила. Но никакой лжи и выдумок, Глория. Будь хорошей девочкой. И не теряйте газовые маски. Без меня тебе будет лучше, дорогая. Я делаю это для твоего же блага.
Мама плакала, и Глория, внезапно испугавшись, с трудом удерживалась, чтобы не вцепиться в ее ситцевое платье. На этом вокзале должно случиться что-то ужасное.
– Куда мы едем? – всхлипывала она.
Ей вот-вот должно было исполниться одиннадцать, но выглядела она девятилетней, особенно в своем остроконечном капюшоне.
– Никаких жалоб! Это все для вас! Я должна сделать для тебя что-то хорошее, а сама пойду в армию и выполню свой долг.
Она сунула в лицо дочери чистый платок:
– Сморкайся!
Глория не понимала, куда клонит мать, а Сид все время плакал и держался за ухо. У него всегда болели уши. Он был ее единственным братом. Правда, она не знала своего отца. Его имя никогда не упоминалось в их семье. А тот, кого убили, был дядя Джим. Он был отцом Сида. Но брат был слишком мал, чтобы это понять. А когда у него болели уши, он становился просто невыносимым.
Мама подтолкнула их к компании детей с маленькими саквояжами и газовыми масками, и они вошли в полный вагон. В поезде мест уже не было, и мать, испугавшись, неожиданно отошла в сторону.
– Черт! Придется ждать следующего, Глория, сходи в туалет. Никому не нужен ребенок с мокрыми трусами!
Что происходит? Ее жизнь полна тайн.
Сидя на большом деревянном сиденье унитаза в дамской комнате, Глория тяжко вздыхала. Зачем все эти посетители приходили к ним на Элайджа-стрит? Все эти тетушки, вечно заглядывающие к ним, мужчины, которые что-то хотели купить днем и ночью…
Интересно, что именно продавала мама? Это тоже оставалось тайной. Но она каждый раз подскакивала на кровати так, что штукатурка падала с потолка гостиной, где Глория забавляла Сида.
Она знала мистера Каммингса, который регулярно приходил по воскресным дням к ним домой. Когда они уходили в воскресную школу на Кларендон-стрит, он всегда давал им облепленные пухом леденцы от кашля и приказывал сунуть их в рот. Были и другие покупатели, которых она не любила.
Мама Лили Дэвидсон была парикмахершей и стригла клиентов у кухонной раковины. Фрида Пойнтер, та, что жила через дорогу, ходила со своей мамой по домам и продавала журналы. Они были верующими.
Иногда, когда Глория поднималась наверх, кровать мамы была смята, белье разбросано, и воздух был пропитан запахами духов и пота.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она однажды свою мать.
– Тебе этого не понять, любимая. Я делаю их лучше, – с улыбкой объясняла мама.
– Как доктор Фиппс? – допытывалась девочка.
– Что-то в этом роде. Я лечу их ноющие спины и другие болезни, – пояснила мама, и Глории после этого стало немного легче.
На детской площадке начальной школы на Кларендон-стрит Глория сказала Фриде Пойнтер, что ее мать доктор, и все стали смеяться.
– Моя ма говорит, что твоя мама – просто дешевая шлюха, ночная бабочка, и она отправится в ад.
– Неправда! Она никуда не выходит по ночам! – взвизгнула Глория, зная, что это не совсем так. Иногда она просыпалась и находила дверь открытой, а дом пустым. Никого, кроме нее и Сида. Если случался налет, ей приходилось выволакивать брата из кровати, тащить под лестницу в укрытие и ждать отбоя тревоги. Иногда она вела его в убежище тети Элси, то, что вниз по дороге.
– Плюнь на нее, мускатный орешек! Ну и дура же ты! Каждому понятно, что она шлюха, – хихикнула Фрида, и все снова захохотали, а Глория разозлилась. Она унаследовала от матери не только копну медных волос, но и вспыльчивый характер. И сейчас она изо всех сил дергала косички Фриды, пока та не завопила, после чего девочки вцепились друг в друга и начали пинаться, пока обеих не побили линейкой за драку во дворе.
Именно тогда она снова пропустила школу и ходила по магазинам, пока не наставало время идти домой. Человек из надзора за совершеннолетними пришел к матери, и та дала Глории подзатыльник за то, что та навлекла на них неприятности.
– Мы ничем не хуже остальных, запомни это. Я работаю, как и все. Тружусь во имя победы, только по-своему. Те, кто живет напротив, не делают даже этого. У тебя только одна жизнь, Глори. И нужно прожить ее с толком. Хватай все, что можешь схватить, прежде чем кончишь, как бедняга Джим: пятьдесят футов глубины, и рыбы проплывают над его телом, упокой, господи, его душу!
Когда Глория вернулась обратно на перрон, мама выпрашивала сигареты у солдата.
– Что-то ты долго! – рассмеялась она. – И юбка до сих пор заправлена в трусики. Ну и вид у тебя… Ну-ка, а теперь ты присмотри за Сидом, пока я прогуляюсь с этим славным малым.
Она подмигнула:
– Я недолго.
– Мама! – позвала Глория, чего-то испугавшись, когда перо на берете ее матери исчезло в толпе. Вернется ли она? Глории стало нехорошо, но она послушно взяла за руку брата.
* * *Долго еще ехать? – подумала Мадди в сотый раз. Совершенно невозможно понять, где находится этот длинный грязный поезд, направлявшийся на восток, с его сырыми, вымазанными сажей вагонами и сиденьями с обивкой цвета коричневой подливки. Она всмотрелась в овальную дыру посреди окна, тот крошечный кусочек, который не был заклеен на случай налета. Но все, что она видела, – насыпи, черные от сожженной травы.
Она давным-давно съела сэндвичи и теперь допила последние капли молока из медицинского пузырька. Но остался еще кусочек шоколада, прилипший к подкладке габардинового школьного макинтоша. Айви сунула плитку ей в руку, когда провожала на вокзале, и попросила охранника, чтобы высадил ее в Лидсе.
Она чувствовала себя глупо с табличкой, повешенной на пуговицу, и сняла ее, не желая выглядеть пакетом, который нужно доставить в Бруклин-Холл, Сауэртуайт. А это что еще за деревня – жестяные лачуги с крышами из рифленого железа?
Вагоны были битком набиты солдатами, только что сошедшими с кораблей. Они спали в коридорах и играли в карты. Синеватый сигаретный дым висел в вагоне густым туманом.
В кармане девочки лежала телеграмма от мамы, с обещанием вернуться как можно скорее и просьбой быть вежливой к бабушке Белфилд и тете Прунелле. От бумаги пахло мамиными духами, и это так утешало…
Если бы только она знала тетку раньше… если бы только знала, где будет спать сегодня, если бы только мама и папа смогли прилететь сразу… но им придется плыть морем, обогнуть мыс Доброй Надежды, чтобы попасть в Атлантический океан – а это опасные воды.
После той кошмарной ночи Мадди по-прежнему чувствовала себя такой усталой и грустной, словно приходилось тащить ноги по вязкой грязи. Любое занятие: чистка зубов, стирка одежды – требовало неимоверных усилий. Теперь она каждую ночь писалась в постель, и было так стыдно просыпаться в мокрой пижаме! Айви очень старалась не сердиться, но она так расстраивалась… Мадди это прекрасно замечала. После такого миссис Сангстер будет рада навеки распроститься с ней!
Теперь поезд вез ее к чужим людям. Он мчался в Йоркшир. В этом месте полно дымовых труб, фабрик, грязи и вымощенных булыжником улиц. Все это она видела на картинках. Промышленный север был недалеко от того места, где жила и снималась в фильмах знаменитая Грейси Филдс [9]. Там царила нищета, и бедные босые дети склонялись над ткацкими станками. Фабрики и заводы извергали дым, который окрашивал фасады домов в черный цвет, и каждый день там шел дождь, как в «мрачных сатанинских мельницах» из стихотворения Блейка.
Неудивительно, что папа сбежал из такого кошмарного места. Но именно туда эвакуировали детей из уничтоженных городов и деревень. На каждом перроне стояли целые очереди мальчиков и девочек с табличками на пальто, с коричневыми свертками. Суровые учителя приказывали им подниматься в вагон и сверялись со списками.
Мадди, одетая в школьную шляпу и макинтош, старалась набраться терпения, но постоянно слышала шум и приказы учителей, требовавших, чтобы их подопечные поспешили и выстроились в ряд. Ее зажали со всех сторон, как сардину в банке. Она надеялась только, что охранник не забудет высадить ее в Лидсе, ведь все таблички с перронов были сняты на случай вторжения врага.
