Энни Прул - Горбатая гора
— Это игра в кости, — сказал Ти Дав, и Дайэмонд, решив, что речь идет о травмах, кивнул.
Впервые за два года он сидел за столом в доме матери.
— Благослови эту пищу, аминь! О господи, я знала, что однажды ты вернешься. Только посмотри на себя. Ты только посмотри. Как будто из канавы какой выбрался. А руки, — причитала она. — Ужас, а не руки. Полагаю, ты без гроша.
Она сидела вся расфуфыренная, распустив по плечам длинные, осветленные и завитые как китайская вермишель волосы, блестя синими веками.
Дайэмонд вытянул пальцы, развернул тщательно выскобленные руки ладонями вверх, потом ладонями вниз, посмотрел на мускулистые кисти со сбитыми костяшками и мелкими шрамами. Два ногтя были фиолетово-черного цвета и слегка отошли от основы.
— Руки чистые. И вовсе я не без гроша. Разве я просил у тебя денег?
— Положи себе еще салата, — сказала мать.
Они молча ели, позвякивая вилками среди кусочков помидоров и огурцов. Дайэмонд не любил огурцы. Она поднялась, со стуком поставила на стол маленькие тарелки с золотой каемкой, выложила купленный в супермаркете лимонный пирог, начала нарезать его серебряной лопаткой.
— Здорово, — сказал Дайэмонд. — Пирог с телячьими слюнями.
Перл, его десятилетний брат, прыснул.
Мать перестала резать пирог и взглянула на старшего сына.
— Со своими друзьями с родео можешь разговаривать как тебе угодно, но дома прошу тебя выражаться прилично.
Он смотрел на мать и видел в ее глазах только холодный упрек.
— Спасибо, пирога я не хочу.
— Думаю, после твоего незабываемого замечания его не захочет никто. Кофе будешь?
Мать запрещала пить кофе, когда он еще жил дома, говоря, что это замедлит его рост. Теперь же в шкафу стояла банка с каким-то коричневым порошком.
— Угу.
Не стоило устраивать ссору в первый же вечер после приезда домой, но Дайэмонду хотелось настоящего крепкого черного кофе, хотелось швырнуть этот чертов пирог в потолок.
После ужина мать ушла на одно из своих дурацких собраний любителей вестернов в ресторане «Редслед Инн», а его оставила мыть посуду. Можно было подумать, что он вовсе не уезжал из дома.
На следующее утро Дайэмонд проснулся поздно. Перл сидел за кухонным столом и читал комиксы. На нем была надета футболка, которую прислал ему брат, с надписью: «Ковбои не сдаются». Футболка была Перлу слишком мала.
— Мама пошла в магазин. Сказала, чтобы ты ел хлопья, а не яйца. В яйцах холестерин. А я видел тебя по телику. Бык тебя сбросил.
Дайэмонд поджарил себе два яйца на сливочном масле и съел их прямо со сковородки, а потом поджарил еще парочку. Поискал по шкафчикам нормальный кофе, но нашел все ту же банку с растворимой пылью.
— Когда мне будет восемнадцать лет, я выиграю такую же пряжку, как у тебя, — сказал Перл. — И бык меня не сбросит, потому что я буду держаться за него хваткой смерти. Вот так. — И он сложил кулачок с такой силой, что побелели костяшки.
— У меня не самая крутая пряжка. Надеюсь, у тебя будет получше.
— А я скажу маме, что ты говорил слово «крутая».
— Христа ради, все так выражаются. Кроме одного старого задрипанного роупера. Яичницу будешь?
— Я ненавижу яйца. Они вредные. Даже для крутых вредные. А как выражается старый роупер? Он говорит: «Пирог с телячьими соплями»?
— А зачем, интересно, мама тогда покупает яйца, если никому нельзя их есть? Старый роупер — человек религиозный. Все время молится и все такое. Читает книжонки про Иисуса. Вообще-то он не старый. Не старше, чем я. Даже моложе. Он никогда не говорит «крутой». И не говорит «дерьмо», или «сука», или «хрен», или «черт побери». Он говорит «боже праведный», когда злится или когда ему въехали по башке.
Перл заливисто расхохотался, возбужденный столь свободным употреблением запрещенных слов прямо на материнской кухне. Он почти не сомневался, что кафель на полу вот-вот начнет скручиваться и дымиться.
— На родео полно помешанных на Иисусе. И членов всяких братств, и прочих чудаков. Иногда прямо как на представлении фокусников побываешь, каких только молитв и заклинаний не услышишь, крестов и амулетов не увидишь, каких только суеверий не узнаешь. Допустим, кто-то из них хорошо проедет, так обязательно скажет, что это не он сам, а это их мистическая сила или божество им помогает. Парни со всего света — из Бразилии, Канады, Австралии — сидят и кланяются, как болванчики, знаки какие-то делают, бормочут чего-то. — Дайэмонд зевнул, потер поврежденное колено, думая о том, как хорошо будет окунуться по самый подбородок в серную воду и смотреть в синее небо над головой. — Так значит, ты будешь крепко держаться и не свалишься?
— Ага. Крепко-крепко.
— Надо мне запомнить и тоже так попробовать, — сказал Дайэмонд.
Он позвонил на ранчо Бьюдов, чтобы поздороваться с Лисилем, но автоответчик сообщил, что этот номер больше не обслуживается. В справочной службе ему дали номер в Жиллетте. Дайэмонду это показалось странным, однако он дозванивался в этот город целый день. Только поздно вечером зевающий Лисиль снял трубку.
— Эй, а почему ты не на ранчо? Почему ваш номер больше не обслуживается?
Лисиль еще ничего не сказал, а Дайэмонд уже знал, что новости плохие.
— A-а, знаешь, там все как-то не сложилось. Когда батя умер, ранчо оценили и сказали, что нам надо заплатить за него налог — два миллиона. Два миллиона! Да у нас и горшка-то никогда не было, чтобы помочиться, не выходя на улицу. Так где же нам, спрашивается, было взять столько денег, чтобы заплатить за собственный дом? А ведь когда отец только начинал, там была настоящая пустошь! Знаешь, сколько мы получали с говядины? Пятьдесят пять центов за фунт. Думали мы, думали и решили, что выхода нет, надо продавать ранчо. Меня тошнит от этого, черт, аж все кипит. Теперь вот перебрался сюда, работаю на шахте. Говорю тебе, с этой страной не все в порядке.
— Грязное дело.
— Угу. Еще какое грязное. Да с тех пор, как я вернулся, все идет наперекосяк. Проклятое правительство.
— Но ты же должен был получить кучу денег за ранчо.
— Я отдал свою долю братьям. Они поехали в Вашингтон подыскивать другую ферму. Чтобы купить ее да начать дело, им потребуются все деньги. Наверное, и я к ним потом поеду. В Вайоминге ловить больше нечего. Да, кстати, а ты с быками неплохо справляешься. Знаешь, иной раз закрадывается мыслишка, а не вернуться ли мне в родео, но я быстро бросаю эту идею. А у тебя как дела?
— Было все неплохо, пока не подпортил себе колено. Слушай, а как твоя семейная жизнь? Кто у вас получился — мальчишка или девчонка? Я ведь ничего не знаю. Сигару-то я не получал[7].
— Умеешь ты задавать непростые вопросы. И с семьей тоже как-то неудачно все вышло, не хочу сейчас об этом говорить. Сделал я кое-что, о чем теперь жалею. В общем, вот так я и живу: похороны, больницы, развод, продажа имущества. Ты как, не выберешься ко мне на выходные? Выпьем. У меня будет день рождения. Двадцать четыре стукнет, а ощущение такое, как будто на счетчике уже пятьдесят лет намотал.
— Черт, не-a. Колено сильно разбил, машину вести не моту. Я позвоню тебе, обязательно позвоню.
Похоже, Лисилю не везло. Лучше держаться от него подальше.
В четверг вечером мать сунула куриные грудки в микроволновку, велела Перлу накрывать на стол и залила картофельные хлопья кипятком. Разложив пюре по тарелкам, она села и посмотрела на Дайэмонда.
— Что это за запах? Сера? — спросила она. — Ты разве не принял душ после источников?
— Сегодня нет, — ответил сын.
— От тебя дурно пахнет.
— У всех ковбоев родео есть особый запах.
— У ковбоев? Тоже мне, ковбой нашелся! Мой дед был скотоводом, и он нанимал ковбоев или тех, кто ими тогда назывался. Мой отец пошел дальше, занялся продажей скота, и он тоже нанимал работников. Что касается брата, тот всегда был штукиным сыном. То есть ни один из них не был настоящим ковбоем, но каждый — в большей степени ковбой, чем любой бул-райдер на родео. После ужина, — сказала она Дайэмонду, пододвигая к нему блюдо с бледным куриным мясом, — после ужина я хочу показать тебе кое-что. Это недалеко.
— А можно мне с вами? — попросил Перл.
— Нет. Это нужно твоему брату, а не тебе. Посмотри телевизор. Мы скоро вернемся.
— Ну, что там опять? — спросил Дайэмонд, вспомнив темное пятно на дороге, смотреть на которое мать возила его много лет назад. Она тогда сказала: «Смотри, что случается с теми, кто не глядит по сторонам, переходя дорогу». И Дайэмонд предполагал, что и на этот раз будет нечто подобное. Куриная грудка лежала на его тарелке, как диковинная надувная игрушка. Зря он вернулся домой.
Мать везла его по каким-то захолустным улочкам, мимо свалки металлолома и бентонитового завода, на край города, потом выехала за железнодорожный переезд, после чего дорога превратилась в полоску плотно сбитой грязи посреди прерии. Справа, под желтым закатным солнцем, стояло несколько низких строений. В окнах отражался ярко-медовый запад.
