Алексей Слаповский - Вспять: Хроника перевернувшегося времени
— Ты так говоришь, будто это я устроил.
— А кто?
Перевощиков не ответил — что он мог сказать?
Да Кира и не ждала ответа.
— Не может быть, чтобы все тупо и просто повторилось, — сказала она. — Позавчера к тебе гнала, опаздывала, меня на двадцатом километре тормознули, штраф пришлось платить. Сейчас еду мимо двадцатого, уже знаю, что там в кустах машина стоит, скорость сбавила, а они все равно выскочили, остановили. Я говорю: ребята, алё, за что? А они говорят: а за прошлое нарушение, мы тебя помним! Я говорю: вы за прошлое взяли уже! А они говорят: взять-то взяли, только у нас эти денежки куда-то уфуфукались. Так что плати, девушка, или будем разбираться долго и нудно. Понимают, гады, что разбираться мне некогда, видно же, что спешу. Ладно, лезу в бумажник, а там те же самые купюры, которые я им уже отдала.
Я одну запомнила случайно, уголочек у нее оторван. Понимаешь? То есть что-то повторяется точь-в-точь, а что-то все-таки по-другому.
— Да, это хорошо. И какой вывод? — любовался Перевощиков умом и красотой Киры, не очень даже, если честно, интересуясь в данный момент выводом.
— Я же говорю: что-то совпадает, а что-то нет. То есть не совсем по кругу идем. И обязательно повернем обратно. То есть время повернет. Что ты так смотришь?
— Люблю тебя.
Кира рассмеялась.
— Вот! И этого ты прошлый раз не говорил. Всё по-другому!
— А я не хочу по-другому. Я хочу так же. Только перстня нет.
— Неужели? А ты посмотри.
Перевощиков выдвинул ящик стола — в самом деле, вот она, коробочка!
— Как это? — удивился он, будто фокусу.
— Раз мы вернулись в этот день, значит, все остальное вернулось.
— Тогда… Кира… — начал он многозначительно.
Кира тут же выпрямила спину, будто на экзамене.
— Черт, — сказала она. — Второй раз, а все равно волнуюсь. И это тоже хорошо. Есть вещи, к которым не привыкаешь.
— Примерь, вдруг не подойдет, — сказал Перевощиков, улыбаясь.
— Начинаешь шутить? Значит, все налаживается.
И опять она надела кольцо, и опять они уединились в комнате отдыха, и все было еще лучше, чем в предыдущую пятницу.
— Завтра же все скажу жене, — пообещал Петр Сергеевич.
— Разве еще не сказал?
— Пусть свадьба пройдет.
— А, да, свадьба. По второму разу гулять будете?
— А как иначе? Получается ведь, что ничего не было.
— Ладно. Поеду. И жду тебя. Очень жду.
Перевощиков поцеловал ее на прощанье. Бог ты мой, сколько лет до Киры он так не целовался, не чувствовал так женских губ! Вся в них суть, больше, чем в любом другом месте, потому что другие места далеки от глаз Киры, от ее мозга, а ведь именно это он больше всего любит — ее глаза и то, что в ее уме. С женой так давно не было, последние поцелуи, о которых он помнит, осуществлялись даже не губами, а челюстью: приблизишь свое лицо, вдавишься в ее лицо, ну и как бы обряд исполнен. Хотя иногда и не без нежности, не такой уж он подлец, чтобы жить с нелюбимой женщиной, он ее по-своему любит — до сих пор. И сейчас, проводив Киру, подумал о жене с ласковостью. Позвонил:
— Ну что, собираетесь?
Она сразу поняла, о чем речь.
— Да, Настя успокоилась уже. И Анатолий приехал, очень поддержал.
— Умницы мои!
После этого звонок Столпцову:
— Игорь Анатольевич, я жду. Ситуация, конечно, нелепая, но врагу не сдается наш гордый «Варяг». Хотя и тонет. Приезжай, выпьем.
— Выпить надо, — согласился Столпцов. — Выпивка проясняет. В смысле, тебе иногда уже все равно, в прошлом ты, в настоящем или в будущем.
И Столпцов приехал, и Перевощиков достал ту самую запыленную бутылку раритетного коньяка, которую привез из Франции, где побывал в одноименном городе (то есть городе Коньяк), и которую они с Игорем Анатольевичем накануне уже распили.
И они опять стали пить этот коньяк, с каждой минутой относясь к тому, что произошло, всё легче и легче.
Но тут прозвенел звонок телефона, стоящего на дубовом столе. Это был прямой телефон, не через секретаршу, соединенный с Москвой.
Перевощиков снял трубку:
— Да, Гедимин Львович?
Столпцов насторожился. Гедимин Львович Милозверев — человек, от которого зависели судьбы многих людей, а Перевощиков и Столпцов были при любой раздаче первыми в очереди: Милозверев являлся фактическим владельцем ГОПа и, следовательно, всего Рупьевска.
Милозверев что-то говорил, Петр Сергеевич слушал.
— Обязательно разберусь, Гедимин Львович. Но вы же понимаете… Нет, я не оправдываюсь… Разберусь, конечно…
Положив трубку, Перевощиков сказал протрезвевшим голосом:
— В пятницу вечерним поездом к Гедимину поехал Иванченко. С портфелем.
Столпцов кивнул. Он понимал, с каким портфелем поехал Иванченко.
— В субботу утром, шестого, он приехал и позвонил Гедимину. Но в субботу Гедимин был занят, и они договорились на воскресенье, на седьмое. Улавливаешь? Встретиться в определенном месте и… Так вот, Гедимин сегодня ждал, но Иванченко не приехал. Гедимин в претензии. Ему как раз очень нужны… Ему нужно то, что должен был передать Иванченко. Иванченко нет. Портфеля нет.
— И странно, если бы он был, ведь сегодня-то не воскресенье! Пятое, а не седьмое!
— Я пытался ему объяснить. Но такое ощущение, что Гедимин этого или не знает, или не хочет знать. Воскресенье, пятница, портфель обещали — должен быть. И весь разговор.
Тут в кабинет постучали. Стучаться так к Перевощикову не может никто, даже секретарша. Предварительное общение — только через телефон. Значит — что-то неординарное.
— Да! — крикнул Перевощиков.
Тихо вошел неприметный серый человек. Это и был Иванченко.
— Петр Сергеевич… — начал он.
— Без предисловий!
— Все было нормально. Приехал, позвонил…
— Уже знаю.
— Короче, назначили на воскресенье, я проснулся…
— А портфеля нет?
— Нет. И портфеля нет, и вообще, смотрю, а я дома, хотя заснул в Москве, в гостинице. Чуть с ума не сошел, такой был шок, Петр Сергеевич, — пожаловался Иванченко. — А потом жена объяснила, что сегодня пятница, что я позавчера вечером уезжал, а сегодня ночью она меня обнаружила с собой. В супружеской, так сказать, постели.
— Хорошо, что не в чужой. А могло быть и так: ты просыпаешься, а с вами третий!
— Какой третий?
Перевощиков не стал объяснять туповатому Иванченко нюансы своего тонкого юмора. Он встал, подошел к сейфу, набрал комбинацию цифр, открыл дверцу и достал оттуда портфель.
Иванченко выдохнул, будто вынырнул из водной глубины, сел на стул и начал медленно розоветь. Правда, через некоторое время снова стал нормально серым.
— И что теперь? — спросил он.
— Как что? Опять повезешь!
Столпцов с сомнением щелкнул языком, Перевощиков посмотрел на него.
— А если завтра опять будет пятница? — высказался Столпцов. — Или, того хуже, четверг?
Первощиков не хотел об этом даже думать.
— Не может быть!
— А если все-таки?
— Если, если! Мы обязаны деньги отправить? Обязаны. И отправим. А уж как получится, так и получится. Но наша совесть будет чиста!
И Петр Сергеевич залпом выпил большую рюмку коньяка.
Пыхнул спиртным жаром из своей широкой груди и сказал:
— Может, у меня вкус не развитый, но, честное слово, хоть этому коньяку и тридцать лет, а армянский трехзвездочный приятней!
И достал бутылку армянского трехзвездочного.
В прошлый раз, кстати, ограничились одной бутылкой.
Значит, уже нет простого повторения. Это настроило Перевощикова на оптимистический лад.
— Выпей и ты! — пригласил он Иванченко, хотя до этого считал правилом никогда не выпивать с подчиненными.
Исключая, конечно, такие особые случаи, как свадьба собственной дочери.
Они выпили, повеселевшие оттого, что деньги хоть и не доехали до цели, но оказались целы. Пофантазировали, раз уж мелькнула тема чужой постели, что наверняка кто-то действительно мог заснуть субботним вечером в своей постели, а проснуться пятничным утром в чужой. Или наоборот: заснул в субботней чужой, а проснулся в пятничной своей, подобно Иванченко.
И оказались правы: таких случаев в Рупьевске оказалось несколько, не говоря уж обо всей России и тем более обо всем мире.
Например, школьный друг Ильи Микенова и Владислава Корналёва, тоже Владислав по фамилии Посошок, которого, чтобы отличать от Влади, все называли Славой, заснул вечером в субботу в рупьевской больнице, а проснулся ранним утром пятницы в кустах за придорожным кафе «Встреча».
Если быть точным, он не заснул, а, как бы это сказать…
Событие настолько невероятное, что даже боязно: упрекнут в мистике или во лжи…
Но придется все-таки сказать правду, какой бы необычной она ни была: Слава в ночь с субботы на воскресенье умер. Врачи, как говорят в таких случаях, сделали всё возможное, но Славино сердце перестало биться. Это произошло за час до полуночи. Врачи, опытный Тихон Семенович и старательная Ольга, молча пошли выпить чаю. Сидели, уставшие, не глядя друг на друга.
