Цянь Чжуншу - Осажденная крепость
Она и раньше слышала, что Фан — из хорошей семьи, на пароходе же убедилась, что с ним не скучно и что в деньгах он не стеснен, а потому вполне была готова познакомиться с ним поближе во время рейса. Но, увы, ее опередила спутница по каюте, барышня Бао. Рассказывали, что Бао выросла в Макао[13] и что в жилах ее течет португальская кровь. Однако в данном случае это было, пожалуй, не более достоверно, нежели утверждения японцев о первичности их культуры, и столь же обоснованно, как, скажем, претензии на авторские права со стороны человека, переделывающего иностранные пьесы. Судя по внешности Бао, в жилах ее текла преимущественно китайская кровь с возможным добавлением арабской, воспринятой через испанцев.
У Бао была тонкая талия и на редкость пышное седалище — точь-в-точь как у красавиц, воспетых в сказках «Тысячи и одной ночи». Длинные ресницы прикрывали большие глаза — то ли сонные, то ли хмельные, таящие улыбку, мечтательные… Припухлость верхней губы создавала впечатление, что девушка постоянно дуется на своего кавалера. Попадись ей в мужья опытный человек, уж он наверняка заставил бы ее надеть известный в средневековой Европе «пояс целомудрия» или древнекитайские «тесные штаны», посадил бы в железную клетку, запер бы в дальних покоях да следил, чтобы туда не залетела даже муха мужского пола. А между тем жених Бао, врач по фамилии Ли, дал ей денег и отпустил одну в Лондон учиться акушерскому делу. Португальцы говорят, что в семье удачника первой рождается дочь: едва подрастет — станет помощницей в доме, нянькой младшим братьям и сестрам, можно и прислугу не нанимать. Вот так Бао с малых лет помогала родителям и быстро смекнула, что сама должна позаботиться о своем счастье. Потому-то она и согласилась обручиться с человеком старше ее на двенадцать лет, лишь бы поехать в Европу.
Смуглая, но не до черноты, нежная и пикантная одновременно, она привлекала пресытившихся бледнокожими женщинами англичан, видевших в ней истинно восточную красавицу. Она была так уверена в своей способности соблазнять мужчин, что сама довольно легко и быстро стала жертвой соблазна. Слава богу, она хорошо знала физиологию и фармакологию, так что не растерялась, и этот случай не имел для нее последствий.
Она провела в Англии два года и теперь возвращалась, чтобы сыграть свадьбу и вместе с мужем заняться врачебной практикой. На пароходе обучавшиеся в Европе китайцы узнали, что она, строго говоря, не может считаться их соотечественницей, поскольку имеет британский паспорт, выданный ей в Гонконге. Общаться с Бао никто не стремился. По-французски она не говорила, а беседовать на гуандунском наречии с горничными, обслуживавшими третий класс, считала ниже своего достоинства и поэтому очень скучала.
Обратив внимание на Фан Хунцзяня, она решила, что этот человек, позволяющий себе ехать вторым классом, мог бы скрасить ей долгое путешествие. О себе Бао думала словами поэта: «Красива, как персик и слива, как иней и лед, холодна». Так пусть же Фан Хунцзянь сперва сочтет ее недоступной, проникнется к ней почтением, а потом она заставит его пасть на колени и просить ее любви. Но подобная тактика — сначала холод, потом сладость, как в мороженом, — оказалась ненужной, несмотря на то, что термометр изо дня в день показывал сто по Фаренгейту. Фан Хунцзянь попался на крючок сразу, после нескольких оброненных Бао ничего не значащих фраз. На следующий же день после смены каюты Фан Хунцзянь, прогуливаясь по палубе, заметил Бао, стоявшую в одиночестве у борта и наслаждавшуюся свежим ветерком. Они разговорились. Буквально через две минуты Бао сказала с улыбкой: «Господин Фан, вы напомнили мне моего fiancé[14] — вы так на него похожи!» При этих словах Фан покраснел и одновременно обрадовался: если симпатичная женщина говорит, что вы похожи на ее жениха, такое заявление не трудно понять в том смысле, что не будь она уже обручена, вы были бы достойны стать ее избранником. А смекалистый вполне мог бы прийти к выводу, что он может пользоваться правами жениха, не беря на себя его обязанностей. Как бы то ни было, у них зародилось взаимное чувство, и оно стало расти буйно, как листва в тропическом лесу. Остальные китайцы, из молодежи, посмеивались над Фаном и убеждали его, что на радостях он должен угостить всю компанию кофе со льдом и пивом.
В это утро на душе у Фан Хунцзяня было хорошо, хотя он и подумал, что Бао ведет себя несколько вызывающе. Он оглянулся, увидел пустые шезлонги барышни Су и госпожи Сунь и обрадовался, решив, что они не видели сцену с прикуриванием. Вечером подул штормовой ветер, началась качка. После десяти на палубе осталось лишь несколько парочек, которые забились в плохо освещенные углы и ворковали там. Фан Хунцзянь и Бао прогуливались бок о бок, не говоря ни слова. Когда корабль сотрясла особенно большая волна, Бао потеряла равновесие, Фан обхватил ее за талию, прижал к борту и стал жадно целовать. Губы и тело Бао оказались податливыми, и торопливые грубые поцелуи стали спокойнее, продолжительнее, слаще. Но вот Бао ловко высвободилась из рук Фана и сделала глубокий выдох.
— Чуть не задохнулась! У меня ведь насморк, дышать нечем. А ты уж больно прыткий — даже в любви мне не объяснился!
— Хочешь, я сейчас признаюсь задним числом?
Для Фана, как для всякого не испытавшего любви мужчины, слово «любовь» казалось возвышенным и серьезным, и ему вовсе не хотелось употреблять его вслух. Он хотел Бао, но вовсе не любил ее. Оттого-то в его голосе чувствовалась неуверенность.
— Так ведь все слова заранее известны… — протянула она.
— А ты поцелуй меня, я передам их прямо из уст в уста, чтобы им не приходилось совершать окольного пути к твоему сердцу.
— Нет уж, не проведешь, говори все, как положено! И вообще на сегодня хватит. Если ты меня не обманываешь, завтра…
— Завтра? Никакого «завтра» не существует, это выдумка календарей. Не верь им! В действительности есть только слово «сегодня»!
Фан снова обхватил ее талию. В этот момент корабль накренился, Фан не успел ухватиться за поручни и едва не уронил Бао. В темноте завизжали остававшиеся на палубе девицы. Бао вырвалась из объятий и заявила:
— Я замерзла, пойду к себе. Завтра увидимся!
Фан Хунцзянь остался на палубе один. Среди мчавшихся по небу черных туч изредка проглядывали звезды, с жадным чавканьем бились о судно штормовые волны. Океан, днем казавшийся бесконечным, исчез в еще более безбрежной темноте ночи. На этом фоне все страсти человеческие казались молодому человеку незначительными или вовсе не существующими, лишь надежда на завтрашний день светилась в его сердце, как огонек во мраке.
С этого вечера Фан Хунцзянь даже столоваться стал, как правило, в третьем классе. Отношение Су к нему стало заметно холоднее. Он даже спросил потихоньку Бао — чего это барышня Су перестала его замечать. Бао рассмеялась его несообразительности:
— Я-то догадываюсь почему, но не скажу, а то ты совсем загордишься.
Фан ответил, что она преувеличивает, но, встречая Су, все больше конфузился.
Пароход между тем миновал Цейлон и Сингапур и теперь приближался к Сайгону. На всем пути это был первый город французской колониальной империи, которым можно было похвастаться. Французы на борту оживились, словно завидели родной дом, стали увереннее держаться, громче говорить. Судно подошло к пристани под вечер и должно было простоять две ночи. Родственники Су, служившие здесь в китайском консульстве, прислали за ней машину, и она сошла с парохода, провожаемая завистливыми взглядами окружающих. Ее соотечественники решили посетить китайский ресторан. Фан и Бао не прочь были поужинать вдвоем, но сочли неудобным отделяться от компании. После ужина супруги Сунь с ребенком вернулись на корабль, а остальные зашли в кафе. Бао предложила пойти в дансинг. Хотя Фан Хунцзянь взял во Франции два платных урока, танцевать он как следует не научился, и после первой же попытки ему пришлось сесть в сторонке и смотреть, как Бао танцует с другими. В первом часу ночи уставшая компания потянулась на пароход. На пристани Фан и Бао отстали от спутников. Бао заметила:
— А барышня Су сегодня не вернется…
— И мой аннамит сошел на берег. Говорят, его место продано китайскому торговцу, который едет в Гонконг.
— Значит, мы оба сегодня спим в одиночестве, — сказала Бао как бы между прочим.
Словно молния пронзила мозг Фан Хунцзяня, да такая яркая, что он зажмурил глаза. Кровь прихлынула к лицу. Он только собрался что-то сказать, как кто-то из их компании, шедший впереди, обернулся:
— Что, никак не наговоритесь? Нарочно плететесь нога за ногу, чтобы вас не услыхали!
Молодые люди молча догнали компанию, а затем разошлись, пожелав всем спокойной ночи. Фан Хунцзянь принял душ, вернулся в свою каюту, лег и вновь приподнялся в постели… В голове прочно засела мыслишка — избавиться от нее было так же трудно, как забеременевшей пойти на аборт… А вдруг барышня Бао не вкладывала в свои слова никакого особого смысла, и он только поставит себя в глупейшее положение? На палубе принимали грузы, и двое коридорных стояли у входа в третий класс, охраняя его от посторонних. А вдруг они обратят на него внимание? Он не мог ни решиться, ни отказаться от своего намерения. И тут послышались легкие шаги, приближавшиеся вроде бы со стороны каюты Бао. Сердце Фана заколотилось. В груди стало больно, будто кто-то топтал ее. Шаги замерли, и нестерпимая тяжесть навалилась на него. Но вот они послышались вновь — торопливые, близкие! И Фан Хунцзянь отбросил сомнения: чуть ли не с воплем радости он соскочил с койки и, не сунув ноги в шлепанцы, открыл дверь. В нос ему ударил запах пудры, которую употребляла Бао.
