Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы
Они знакомы давно. Такая вот недобрая близость двух женщин, когда видишь в подруге каждый изъян, и все же не в силах без нее обходиться. В их дружбе причудливо переплетались раздражение и нежность, они пристально следили друг за другом, готовые больно укусить или же залечить рану. В зависимости от настроения. И от масштабов опасности. Потому что, думала Ирис, если со мной произойдет что-то действительно ужасное, Беранжер первая мне поможет. Пока у обеих остры когти и крепки зубы, они были соперницами, и только несчастье могло их сплотить.
— Так тебе рассказать?
— Я уже приготовилась к худшему, — насмешливо произнесла Ирис.
— Ох, на самом деле это такая чушь…
— Ну говори уж, а то я забуду, о чем речь, и будет уже неинтересно.
Чем больше Беранжер тянула время, тем больше Ирис нервничала: раз она так мнется и крутит, видно, информация того стоит. Иначе Беранжер мигом выложила бы ее, заливаясь хохотом, вот придумают же! Отчего она медлит?
— Говорят, у Филиппа связь, серьезная и… специфическая. Мне Агнесс сказала сегодня утром.
— Та стервоза? Ты с ней до сих пор общаешься?
— Она позванивает мне иногда.
Они созванивались каждое утро.
— Ну эта может черт-те чего наговорить.
— Зато она всегда все знает, уж в этом ей не откажешь.
— И могу я поинтересоваться, кого себе подыскал мой муж?
— Тут все не так просто…
— И очень серьезно, как я понимаю?
Беранжер сморщилась и стала похожа на обиженного пекинеса.
— Серьезней некуда… — Она скорбно потупила взор.
— И потому ты так любезно решила меня предупредить…
— Ты бы в любом случае узнала, и по-моему, лучше быть к этому готовой.
Ирис скрестила руки на груди: она ждала.
— Принесите счет, — сказала она официанту, пробегавшему мимо их столика.
С королевским великодушием она решила заплатить за двоих. Ей всегда импонировала ледяная элегантность Андре Шенье, который поднимался на эшафот, на ходу дочитывая книгу.
Оплатив счет, Ирис застыла в ожидании.
Беранжер смутилась. Теперь ей хотелось взять свои слова обратно. Она злилась на себя, что так распустила язык. Радость окажется быстротечной, зато неприятные последствия, как она подозревала, долго придется исправлять. Но удержаться она не могла: ей надо было выплеснуть свой яд. Ей нравилось делать людям больно. Иногда она пыталась бороться с этой привычкой, старалась не злословить, не сплетничать. Прикусывала язык, как задерживают дыхание ныряльщики, и время такой борьбы можно было засекать по секундомеру. Надолго ее не хватало.
— Ох, Ирис, мне так неприятно… Я не должна была… Я корю себя за это…
— Тебе не кажется, что несколько поздно себя корить? — ледяным тоном ответила Ирис, взглянув на часы. — Мне жаль, но если ты и дальше будешь ходить вокруг да около, мне придется уйти, дел полно.
— Ну ладно. Говорят, что он всюду ходит с этим… этим…
Беранжер в отчаянии уставилась на подругу.
— Этим…
— Беранжер, кончай мямлить! Этим кем?
— Молодым адвокатом из его конторы, — выпалила наконец Беранжер.
Помолчав мгновение, Ирис смерила подругу взглядом.
— Оригинально, — сказала она, стараясь говорить спокойно и ровно. — Не ожидала. Спасибо, что открыла мне глаза.
Она встала, взяла сумку, натянула элегантные розовые перчатки в сеточку, медленно поправляя каждый палец, словно эти размеренные движения приводили в порядок ее мысли, потом, вспомнив, чей это был подарок, сняла их и положила на стол перед Беранжер.
И вышла.
Она сохранила присутствие духа, сразу нашла машину и ключи в сумке, но, сев за руль, какое-то время не трогалась с места. Она держалась прямо, как учила мать, и твердо, как того требовала ее неискоренимая гордыня, только застыла, оглушенная болью, которую пока не ощущала, но обреченно ждала. Ирис не страдала, а растерялась, словно рассыпалась на кусочки, будто внутри нее взорвалась бомба. Десять минут сидела неподвижно. Ни о чем не думая. Ничего не воспринимая. Просто пытаясь понять, что же творится у нее в голове и в сердце. Через десять минут она с удивлением ощутила, что в носу защипало, губы задрожали, и в уголках бездонных синих глаз засверкали огромные прозрачные слезинки. Она стерла их, высморкалась и нажала на газ.
Марсель Гробз протянул руку, чтобы привлечь к себе лежавшую рядом любовницу, но она отпихнула его задом и гордо отвернулась.
— Ну, мусечка, не злись. Ты знаешь, я этого не выношу.
— Я с тобой разговариваю о суперважном деле, а ты не слушаешь.
— Ну, давай, давай, рассказывай. Обещаю, я буду слушать.
Жозиана Ламбер смягчилась, пододвинулась ближе и всем своим полным телом в бледно-розовых кружевах приникла к любовнику. Он был изрядно пузат, золотисто-рыжие волосы обрамляли его лысину и курчавились на груди. Не молод, нет, не молод ее Марсель, только глаза остались юными, зоркими, живыми. «Зенки у тебя как у двадцатилетнего», — шептала ему на ухо Жозиана после любовных утех.
— Подвинься, ишь разлегся. Ты растолстел, смотри, жирный какой! — сказала она, ущипнув его за бок.
— Да все деловые обеды, знаешь ведь. Тяжелые времена настали. Партнеров приходится убеждать, а чтоб убедить, нужно бдительность его усыпить, дать ему выпить да закусить, выпить да закусить…
— Ладно. Налью тебе стаканчик, и ты меня выслушаешь наконец.
— Лежи, мусечка. Давай. Слушаю тебя. Рассказывай.
— Ну вот…
Она опустила простыню пониже, под свою тяжелую белую грудь с просвечивающими бледно-фиолетовыми венами, и Марсель с трудом отвел взгляд от этих дивных полушарий, которые лишь несколько минут назад он так страстно, так жадно лобзал.
— Нужно задействовать Шаваля, дать ему ответственную должность.
— Брюно Шаваля?
— Да.
— Почему это? Ты в него что, влюблена?
Жозиана Ламбер зашлась низким, хрипловатым смехом, который сводил Марселя с ума; ее подбородок утонул в трех складочках на ее шее, и они задрожали, как желе.
— О, как я люблю твою шею… — зарычал Марсель Гробз, утыкаясь носом в это мягкое ожерелье. — А ты знаешь, что говорит вампир женщине, когда хочет высосать из нее кровь?
— Понятия не имею, — ответила Жозиана, которая во что бы то ни стало хотела завершить свою речь и потому бесилась, что он ее перебивает.
— К тебе и душе я…
— При чем тут душа?
— К тебе иду, шея!
— Ах, как смешно! Ну как смешно! Надеюсь, мы наконец покончили с каламбурами и дурацкими историями? Я могу продолжать?
Марсель притворился огорченным:
— Я больше не буду, мусечка…
— Ну вот, как я тебе уже говорила…
Но поскольку любовник вновь попытался проскользнуть рукой в одну из складок ее роскошного тела, она рассердилась:
— Марсель, если ты будешь продолжать в том же духе, я объявлю забастовку. Я запрещу тебе касаться меня сорок дней и сорок ночей! И на этот раз уж точно сдержу обещание.
В прошлый раз, чтобы прервать сорокадневный бойкот, пришлось подарить ей колье из натурального жемчуга (первосортного, из южных морей) с круглой платиновой застежкой, усеянной мелкими брильянтами. «И чтоб сертификат был, — настаивала Жозиана, — только при таком условии я сдамся и позволю твоим жирным лапам тискать себя!»
Марсель Гробз был без ума от тела Жозианы Ламбер.
Марсель Гробз был без ума от мозгов Жозианы Ламбер.
Марсель Гробз был без ума от крестьянского здравомыслия Жозианы Ламбер.
Ему пришлось слушать.
— Нужно повысить Шаваля, иначе он уйдет к конкурентам.
— У нас почти нет конкурентов, я их всех съел!
— Ты заблуждаешься, Марсель. Ты их сделал, спору нет, но в один прекрасный день они могут очухаться и сделать тебя. Особенно если Шаваль им слегка подсобит. Давай, посерьезней! Слушай меня внимательно!
Она выпрямилась, закутавшись в розовую простыню, нахмурила брови. Вид у нее был весьма серьезный. У нее всегда был серьезный вид — и когда она занималась делами, и когда предавалась любви. Эта женщина не умела притворяться и лукавить.
— Смотри, как все просто: Шаваль одновременно превосходный бухгалтер и отличный продавец. Мне бы не хотелось увидеть в числе твоих врагов человека, который обладает обоими качествами — и ловкостью продавца, и смекалкой бухгалтера. Первый зарабатывает деньги, работая с клиентами, второй делает процесс максимально рентабельным. Как правило у человека бывает лишь один из этих двух талантов…
Марсель Гробз оперся на локоть — весь внимание.
— Коммерсанты умеют продавать, но редко разбираются в финансовых тонкостях: способ оплаты, сроки, расходы на поставки, оговоренные скидки. Да ты сам, если меня нет под рукой, иногда затрудняешься…
— Ты прекрасно знаешь, что я уже жить без тебя не могу, моя мусечка.
