Сергей Алексеев - Хозяин болота
Заметил он, будто Катерина, как в молодости, побаиваться его стала. Пришло время магазины ставить. Видякин уже поставил на все тридцать колодок, и Пухов тоже, а у Завхоза на три улья — два магазина.
— Никита, ты бы магазин-то сделал, — как-то жалостливо попросила старуха и рот ладошкой прикрыла.
Дед Аникеев достал с чердака кедровые заготовки и начал строгать. Сколотил магазин, а рамка в него не входит, малой.
— Ничего, Никитушка, — успокоила Катерина. — Тут на вершок подлиньше сделать и как раз будет.
Ирину тоже словно подменили. Схватится рано-рано утром и на болото чуть не бегом. Вечером придет и показывает отцу этюды. Журавля нарисовала, когда он к гнезду подлетает. Чудится, как воздух из-под его крыльев бьет, видно, как трава пригибается. А журавлята тянут шеи к матери, трепещут, орут. Особенно Никите Иванычу понравилась береза, разбитая грозой. Ствол с сучьями завис на высоком, осколистом пне, и такое ощущение, будто не дерево, а что живое сломали: кость торчит, белая-белая. Разбить-то ее разбило, но листья на вершине все равно распустились! Правда, в разгар лета они должны больше быть, а у этой березы еще весенние, нежные, с медовой смолой. Дед Аникеев знал это дерево. Его в первую грозу ударило. Кругом другие березы шумят под ветром, а эта легла и сок из пня так и застыл розоватой кашицей.
Радоваться бы надо Никите Иванычу, что медосбор хороший нынче, что пчелы роятся роями сильными и что туман на картинах у дочери рассеялся, однако он считал дни и каждое утро белым привидением висел на городьбе. Когда оставалось двое суток (по расчетам Завхоза, в это время Москва решала судьбу Алейского болота и черных журавлей) и он по обыкновению вышел посмотреть на мелиораторов, увидел на их дворе бабу Ивана Видякина, Настасью. Настасья хлопотала возле летней печи, на которой булькала огромная кастрюля.
«Вот те на, — удивился дед Аникеев, — варить нанялась!»
Баба Видякина была намного младше Ивана, крепкотелая, по-мужски коренастая и некрасивая. Никита Иваныч, глядя на нее, почуял, как поднимается в нем тихая, щемящая злость. Варить и кормить осушителей Алейского болота равнялось предательству.
Только хотел Завхоз высказать свои соображения Настасье, как на улице появился сам Видякин с топором под мышкой. Он по-хозяйски вошел во двор и принялся колоть дрова. Поленья отлетали как щепки, топор в его руках казался послушным и легким.
— Эх ты, Иван! — горько сказал Аникеев. — Позарился, а?
Видякин оглянулся на старика и бросил топор.
— Здорово, Иваныч! — весело сказал он и достал кисет. — Слух прошел, будто ты в партизаны снова отправился?
Иван улыбался, весь какой-то подобревший и довольный.
— Да вот, Кулешов обещал бульдозер дать, — объяснил он, кивая на дрова и жену. — Под омшаник яму вырыть надо, а то пасека в подпол не влазит, разрослась больно. Думаю омшаник строить.
— Давай-давай, — мрачно протянул Завхоз. — Обстраивайся, заводи хозяйство, кулацкая ты морда.
Иван переменился в лице: нос его будто распух в одну секунду, а по лбу и залысинам прокатились морщины.
— А говорил — не пиши, не жалуйся, — продолжал Завхоз, глядя мимо, — соляркой, мол, болото зальют, изгадят. Будто и впрямь жалел… Жить с тобой в одной деревне не хочу.
Видякин закурил и прислонился к забору рядом со стариком. Он крепился, играя желваками на скулах и сдерживая дыхание. В избе просыпались мелиораторы: донеслась шутливая перебранка и хрипловатый со сна смех.
— Ученый еще, книги да журналы почитываешь, — стыдил его дед Аникеев. — Кто ты после этого?
— Я с ружьем на дорогу не пойду, — отрывисто, сквозь зубы проговорил Иван, — потому что это глупо. Ребячество какое-то.
— Конечно, не пойдешь, — подхватил Завхоз. — Куда тебе! Ты же умный. Тебе омшаник строить — выгода!.. Тебе, иуда, хоть все разори, лишь бы пасека осталась да взятка была.
— Запомни: Кулешов со своими ребятами тут ни при чем, — тихо и уверенно проговорил Видякин. — Их послали сюда разрабатывать торфяник, понял? У них своя документация есть.
— Я-то понял! — зло протянул Никита Иваныч. — Я все, Ваня, понял…
— Ишь, защитничек природы выискался — понял он! — неожиданно вскипел Видякин и оглянулся на избу, где все сильнее шумели мужики. — У него одного душа болит — остальные выгоду получают… Что ты со своей жалобой достиг и со стрельбой на болоте? Ну что? Болото-то роют! А тебя к тому же могли и в тюрьму за такое дело спровадить. Срок за это полагается, по статье двести шестой. Должен понимать…
— Ты и понимаешь, если в работники нанялся! — отпарировал Завхоз. — Скоро сам в трактор сядешь и болото копать поедешь.
— Не поеду, — отрезал Видякин и, наклонившись к Аникееву, хотел сказать что-то — уж рот приоткрыл, но не сказал и махнул рукой. — Ну тебя, Иваныч! Не хочу с тобой связываться. Ты как раз под монастырь подведешь…
Иван решительно затоптал окурок и пошел во двор мелиораторов.
— Ничего! — прокричал ему вслед дед Аникеев. — Скоро в Москве разберутся!
Видякин не ответил и, схватив топор, с остервенением начал крушить сосновые чурбаны…
9.
Tри дня не знал Пухов покоя. Сон не шел, еда в рот не лезла, почернел, а здесь еще культя разболелась от похода на болото. Всяко обижали его за последнее время, но чтобы вот так, бросить в глаза, что Пухов — трус, что после превышения полномочий товарищеского суда он теперь всего боится и перестраховывается — такого еще не случалось. Напротив, когда его освободили от всех должностей, многие в Алейке считали это несправедливым, особенно когда Валентин все-таки угодил за решетку.
«Ты пиши жалобы, — мысленно спорил он с обидчиком. — Бегай с ружьем по болоту, а я знаю, где правду искать! Быка за рога возьму. Вот тогда и поглядим, кто может порядок навести, а кто только переполох устраивает».
На четвертый день, еще до первых петухов, Пухов с трудом всадил культю в протез и, прихватив ключку, отправился к Ивану Видякину. Тот уже по обыкновению постукивал топором у себя во дворе, а его жена хлопотала по хозяйству.
— Домовитый ты мужик, Иван, — сказал Пухов, оперевшись на калитку. — Чуть свет, а ты уже стучишь.
— Кто рано встает, тому бог дает! — рассмеялся Видякин. — Учеными подсчитано, будто человек из шестидесяти лет жизни двадцать спит. Вот я и подумал: а что бы мне лет на пять дольше пожить за счет сна, а?
— Это бы ничего, — одобрил Пухов и вошел во двор. — Только кому польза от твоей долгой жизни-то?
— Как это понимать? — насторожился Иван, разглядывая старика.
— А так вот. Обществу от тебя есть польза? Нету. Когда от человека другим пользы нету, жизнь у него похожа на скотскую. И то — со скотины хоть мясо возьмешь, а с тебя? — Пухов наставил клюку на Видякина.
— Дождался, — вздохнул Видякин и опустился на скамейку. — Отблагодарили меня соседи… Я тебе, дед, огород нынче вспахал?
— Ну, вспахал, — с достоинством ответил Пухов.
— Пасеку твою весной выставил?
— Ну, выставил.
— Дров заготовил? Колодец твой почистил? Каменку в бане наладил?
— Да что же это делается, господи! — взмолилась Настасья. — Им делаешь, делаешь, а они приходят да еще срамят!
— Тася! — прикрикнул Иван. — Не суйся. У нас свой разговор.
— Как же не соваться-то? — чуть не плача проговорила жена Видякина. — Столько добра им делаем, а слова хорошего не услышишь. Один пришел — срамит, другой — срамит…
— Цыть! — разгневался Иван, и Настасья оборвалась на полуслове. — Тебя не спрашивают — ты не сплясывай.
Пухов невозмутимо стоял перед Видякиным и слушал семейную перепалку.
— Так, — сказал Иван, — на чем я остановился?
— На каменке, — подсказал Пухов.
— Так вот, еще нынче вокруг твоей избы завалинку подновлю да и столбы у ворот пора менять. А то стоят как пьяные, стыд-позор.
— Мне за них не стыдно. Все знают — инвалид живет, — отпарировал Пухов.
— А мне — стыдно, — резко сказал Видякин. — И так после леспромхоза тут не поселок, а балаган какой-то. На улице черт ногу сломит. Тебе вот, инвалиду, хорошо скакать по колоднику?
— Ничего, я привычный.
— Я — нет, — отрубил Видякин. — Как погляжу на эту мусорную свалку — душа болит.
— Если в у тебя за общественное дело так болела, — вздохнул Пухов.
— Это что по-твоему — личное?
— Какое ж еще? Помог бы вредителей с болота турнуть — вот было бы общественное.
— Ах, вон оно что! — протянул Видякин и враз как-то подобрел, даже усмехнулся. — Так бы сразу и сказал… Вам с Завхозом мало было стрельбы на дороге? Еще что-то задумали?
Пухов смутился.
— Это он все… Я с ним ошибочно пошел. Поддался, так сказать… Ошибочную линию повел…
— Наконец-то хоть один образумился, — сказал Иван. — Чудаки, ей-богу. Жизнь прожили, уважаемые люди…
— Ты меня с ним не равняй, — хмуро сказал Пухов. — И рядом не ставь. Обидел он меня, смертельно, можно сказать…