Дина Рубина - Синдикат
— Дорогие православные, радиостанция «Святое распятие» снова с вами… и сегодня…
…она подхватила голосом самого светлого своего и безмятежного — аквамаринового тембра:
— …и сегодня, в компании Марины Москвиной, мы поговорим о разных чудесах, конечно же, божественного, но и абсолютно человеческого толка, ведь божественное становится высоким и радостным только в нашем воображении…
Она ударила несколько раз ладонью по там-таму и понизила тон, добавив чуть фиолетового, с искрой, от вечернего костра:
— Вот, послушайте, — это тоже голос… слышите? Он звучит настойчиво, глухо, он спрашивает и убеждает…
И дальше уже не выпускала передачи из своих рук… то натягивая вожжи, то отпуская их на мгновение…. Она клацала челюстью доисторического осла, дудела в дудку, предлагая вслушаться и почувствовать — вот так гудят на разные голоса натянутые канаты воздушного шара, на котором она облетела приличный кусок небесной сферы… По ходу дела Марина рассказывала байки и случаи из жизни своей, моей, упоминая имена друзей и знакомых…
Настоящий мастер, в обычной жизни плывущая на лодочке без весел, то и дело застревающей в камышах и свободно цепляющейся за все коряги, — во время передач она чутко ощущала границы часа, минут и секунд, подгоняла голос под временные рамки так точно, что впоследствии режиссеру просто нечего было делать…
Молодой человек Константин слушал ее, по детски открыв рот, даже не пытаясь вмешаться и что-то произнести, он совершенно растворился в волнах этого голоса, с обожанием глядя на Марину…
Мельком взглянув на часы, снятые с руки и положенные на стол, Марина предложила слушателям звонить и задавать вопросы… Однако мрачный Вова мотнул головой, пустил рекламу, в которой настоятель Подворья Оптиной Пустыни призывал прихожан и благотворителей жертвовать на храм Успения Богородицы, сказал, что звонков пока не будет, и велел продолжать…
Марина продолжила… Она дула в шофар, рассказывая о храмах Иерусалима, о маленьких птичках-колибри, которые шныряли в кустах, как раз когда мы с ней угощались хумусом с питами в забегаловке у Синематеки, над Гееной Огненной… Затем она рассказывала о своем восхождении на Анапурну, о буддийских монастырях древнего Киото… Голос ее звенел, шептал, творил монотонные заклинания, опять взмывал в синие прозрачные воды…
И вновь, взглянув на часы, она предложила слушателям задавать вопросы… И опять мрачный Вова пустил рекламу, взывающую к пожертвованиям…
Так продолжалось почти час… Передача подходила к концу. Это была лучшая передача в ее жизни. Никогда еще она не дышала в эфире так свободно, никогда не плыла такими широкими гребками. И, несмотря на страшную усталость, была совершенно счастлива…
Константин испуганно взглянул на часы, развел руками…
— Друзья мои, — проговорила Марина, — наша передача подходит к концу, а вы еще не задали ни одного вопроса… Между тем у нас осталось три минуты, я жду ваших звонков. Звоните нам, смелее!
И тут раздался угрюмый голос Вовы:
— Костя, звонков не будет, наши все в церкви!
Марина поднялась из-за кухонного стола. Передача — лучшая передача в ее жизни, передача для теней ее прошлого, для легкомысленных ангелов эфира — была закончена…
Константин топтался рядом с виноватым потерянным лицом.
Марина устала улыбаться, но продолжала скалиться — из жалости к этому несчастному.
— Где тут у вас туалет? — спросила она.
Он обрадовался, что хоть чем-то может быть полезен. Засуетился, побежал добывать какие-то ключи, бормоча, что, к сожалению, здешний туалет служит кладовкой для реквизита. А по нужде они ходят… тут недалеко… чуть-чуть пройти… Оказывается, подступы к заветному нужнику охранялись, ключи передавались из рук в руки только посвященным. Наконец он появился с большим ключом в руках — такие вот, от городских ворот, в средневековье передавали командующим армии-победительницы.
И долго, долго шли они по каким-то коридорам, поднимались на этажи, спускались на лестничные пролеты, потом вышли через боковую дверь во двор, прошли в арку и, когда Марина подумала уже, что он забыл о ее просьбе, и идут они совсем в другом направлении (она вообще досматривала этот сюжет из свойственной ей великодушной любознательности) он, наконец, открыл какую-то дверь и впустил ее, заперев снаружи.
Перед Мариной был приличных размеров зал, в центре которого на довольно высоком постаменте, вроде трона, возвышался унитаз. Причем ступени к нему, как к вавилонскому зиккурату, поднимались со всех четырех сторон. В этот момент она почему-то вспомнила, как готовилась к восхождению на Анапурну…
Заподозрив, что обширный этот, гулкий туалет был возведен минуту назад специально для достойного финала всей истории, она решительно подобрала длинную юбку и стала подниматься по ступеням…
Она восходила по ступеням к унитазу, как восходят на коронование, — медленно и величаво, бесстрастно, со стороны наблюдая эту картину (наше писательское воображение не поддается контролю, оно взмывает, как летучая рыба, из любого водоема — будь то Средиземное море или сточные воды московской канализации)… Со стороны она смотрела, как гордо, торжественно восходит… — а это было настоящее восхождение, — и в тот момент и вправду, чувствовала себя восходящей к совсем иной, не столь прозаичной вершине; к иной, умозрительной, сакральной и великой, которую до нее тысячелетиями выстраивали народы и веры…
Она восходила, подобрав длинную юбку, — так боги восходят на Олимп, — предвкушая, как вечером живописует это мне, и как я обомлею вначале, замру, застону от удовольствия, и как долго потом обе мы будем хохотать в унисон на разных концах Москвы, заливаясь, отирая слезы, перебивая друг друга: — «Костя… звонков не будет… наши все в церкви…», — добавляя деталей, наперегонки подбирая более точные эпитеты и сравнения, и всхлипывая от счастья…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение номер №11.032:
Злорадный голос Кручинера:
— А, сволочи, значит, вы там, на кораблях, в санаториях, рыбку ловить, а Кручинер подыхай, как пес, со своим радикулитом! Я вас всех упеку за решетку! Вы у меня поплывете по морю говна, чтоб вы утопли совсем с вашим проклятым Синдикатом!!!.. (гудки, — Маша бросила трубку )
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава тридцать седьмая. «…Йогурты-уёгурты…»
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл moskwa
«…начались первые прощания… И как-то неожиданно: Аркаша Вязнин должен был еще год находиться в Москве. Но — увы, человеческая природа повсюду неизменна: кто-то из своих накатал на него телегу, это связано с очередным мимолетным Аркашиным романом. Дама сердца оказалась супругой кого-то из дипкорпуса, кто-то где-то их увидел, или она вела себя неосторожно… словом, история обычная… Его переводят куда-то в глушь, по меньшей мере, на три года… Вчера он звонил, интересовался, приглашена ли я к Моте Гармидеру в Безбожный, где произойдет церемония торжественного вручения кому-то каких-то дипломов… Я сказала — не кому-то, а новой поросли ихних щадящих раввинов, и дипломов не каких-то, а сварганенных по просьбе Моти в моем личном департаменте, моим личным Костяном. И я приглашена как крестная мать этих самых раввинов. Так что увидимся…
Вот все-таки правильный у Моти подход к иудаизму — щадящий и, прямо скажем, щедрый: стол всегда нестыдный, всегда в Безбожном и красная рыбка, и бастурма, и вина хорошие, и фрукты…
Пожилые курсанты сначала пели душевные песни, раскачиваясь и улыбаясь, потом читали свои стихи и эпиграммы, декламировали благодарственные речи в стихах и неустанно благословляли Мотю, хотя надо бы американцев благословлять…
Мы с Аркашей тоже произнесли речи, высидели положенные полтора часа и, когда бородатый курсант взял в руки гитару, тихонько откланялись и вышли…
И довольно долго гуляли под дождем, потом спустились по Остоженке к ресторану «Тифлис»… Зашли выпить чаю. Место уютное: внутри все тщательно сработано под богатый грузинский духан… По потолку с мощных деревянных балок свисают виноградные листья…
Нам принесли целый чайник отлично заваренного чая, и я вдруг пустилась рассказывать Аркаше о Ташкенте — какая это была цивилизация, благословенная сладостная Александрия… и вот она сгинула, растворилась, рассыпалась, ушла под воду… Рассказывала, как перекрывают досками арык, настилают курпачи, подают чай в пиалах… Он, ленинградец, вежливо удивлялся… И тут вдруг сообщил, что его переводят. В Эритрею.
— Куда!? — спросила я.
Он расхохотался.
