Дмитрий Сазанский - Предел тщетности
— Давайте, господа, возблагодарим Петра Николевича за благодать присутствовать на этом ужине, — Плотная Лиза покачивалась Ванькой-встанькой, слезы умиления текли по ее лицу.
Судя по «возблагодарим за благодать», степень опьянения Чертопраховой преодолела третью фазу, когда окружающий волшебный мир находит свое олицетворение в конкретном милом лице, которое хочется непременно облобызать. Рядом с Елизаветой печальным Пьеро украдкой вздыхал братец Виктор, напудренный сверх меры, чтобы скрыть бланш, поставленный Шариком. Счастливый тандем в сборе. По другую руку от Чертопраховой сидела женщина, ее лицо выражало недоумение, казалось, она не понимала, зачем ее сюда позвали, почему согласилась придти и теперь обдумывала, как бы исчезнуть незаметно, чтобы никого не обидеть невзначай. Я с трудом узнал Мишкину дочь, немудрено, виделись мы один раз — на поминках. Она еще хотела со мной переговорить о чем-то.
— Петр Николаевич, господа, — продолжала Чертопрахова чересчур напыщенно, — оказался столь любезен и, не побоюсь этого слова, прозорлив, согласившись издать наш новый роман «Кладбище самородков», даже не читая, настолько он уверен в творческом потенциале авторов, вашей покорной слуги и ее брата.
При этих словах Виктор встал и степенно поклонился, подчеркивая торжественность момента. Я внимательно следил за реакцией Петруччо, мне казалось, что велеречивые фразы Елизаветы должны были оскорбить его вкус, но он даже не поморщился украдкой, а наоборот, слушал их со снисходительной улыбкой, принимая как должное. По гусарски отставив локоть, Чертопрахова опрокинула рюмку внутрь, сидевшие за столом последовали ее примеру и принялись закусывать. Молчание длилось недолго.
— Вторым тостом, господа, — Плотная Лиза не желала выходить из роли тамады, — я хочу искренне поблагодарить камрада Никитина, извините, не знаю имени-отчества, за его деятельное участие в привлечении потусторонних сил во славу искусства.
Посмеиваясь, что еще ждать от пьяной женщины, несет черте что, собравшиеся подняли рюмки, но тут часы начали отбивать двенадцать. Петька побледнел, хотел мне что-то сказать, но не сумел, рванул воротник рубашки и завалился набок.
Глава 19. Последний день
Утро подрагивает ноздрями, принюхиваясь к новому дню. Мне совершенно не хотелось вставать, стоило пошевелиться, как голова наливалась чугуном, будто к ней прицепили пудовую гирю. Вчера, точнее уже сегодня, случилась безалаберная ночь, в которой присутствовало все — паника, суматоха, гонки по ночной Москве, томительное ожидание, выдох облегчения в конце, еще не полной грудью, чтоб не сглазить, а поспешный, осторожный, короткий выдох надежды. Петька не умер, и в этом целиком заслуга его шофера — прибежав на крики женщин, Костя подхватил бесчувственное тело на руки, уложив на кушетку, проверил пульс, расстегнул пуговицы на рубашке до самого пупа, после чего сразу вызвал скорую, как я понял, платную. Врачи приехали быстро, действовали слаженно, без суеты, присутствующие едва успели прочухаться, как каталку с Петруччо уже спускали на грузовом лифте вниз. Мы поспешили следом, на площадке меня тронула за локоть Мишкина дочь, попросив притормозить.
— Завтра вечером у меня поезд, уезжаю домой. Если не возражаете, я могла бы заскочить к вам перед отъездом.
— Адрес знаете?
— Да, — крикнула она в закрывающиеся дверцы лифта.
По остывшему городу мчались с помпой. Впереди машина скорой, мигая проблесковыми огнями, впритирку сзади, стараясь не отстать, летели три колесницы — Мерседес с Костей и Василикой, джип со Славкой и Танькой, в замыкающей машине сидели мы с Натальей. Квартиру бросили на Чертопраховых, ибо Плотная Лиза находилась уже не в транспортабельном состоянии. Поразительно, нас не остановили гаишники, видимо посчитав, что везут важного хрена, а сзади машины сопровождения, но охрана больницы на такие фортель не купилась, пропустив за ворота только скорую с Петькой. Пока припарковались, пока брели в ночи к нужному корпусу, Петруччо уже увезли куда-то и мы битый час пытались выяснить, куда именно. Нас попросили обождать, мы расселись вразнобой, устало наблюдая за ночной бурлящей жизнью больницы, жизнью с привкусом беды, одно несчастье сменяя другое прибывало с разными промежутками в приемный покой. Я сидел на банкетке, привалившись к углу стены, закрыв глаза, Наталья держала меня за руку, сжимая ладонь с поразительной силой, словно боялась, что я исчезну. Мне захотелось развеять ее опасения — нет, я никуда не денусь, я буду с тобой, пока дышу — обнял жену и мы просидели, прижавшись друг к другу, молчком, непонятно сколько времени. Наконец нас позвали, вышел врач, женщины выдвинулись вперед, мы застыли чуть поодаль. Мужчина лет сорока в сизо-голубом медицинском костюме что-то бубнил им вполголоса, я ничего толком не разобрал из сказанного, слух выхватил только одно знакомое слово — инфаркт. Домой вернулись в четыре утра.
* * *Зазвонил телефон, вынуждая к действию, кряхтя, как старый дед, я перекатился по кровати, спустил ноги вниз и взял трубку.
— Ты как? — спросила Наталья.
— Еще не понял. Погоди одну секунду, — я вытряхнул сигарету, закурил. — Теперь уже лучше.
— Сомневаюсь, что ты так быстро оклемался, на тебе вчера лица не было. Я, собственно, хочу предупредить, чтобы ты меня рано не ждал — Славка связался с Евгенией, она с сыном вылетает первым рейсом из Таиланда, мы с Татьяной поедем их встречать в Шереметьево, самолет в половине десятого вечера.
— А в больницу звонили?
— Да, все без изменений, состояние тяжелое, стабильное, — Наталья подумала и неожиданно попросила. — Никитин, не бузи сегодня сверх меры, вдруг твоя помощь понадобится.
— Яволь, мой генерал, — на том и расстались.
«Мы с Татьяной» — это что-то новенькое, звучит как песня, хотя частушка больше подошла бы под сегодняшнее настроение. Так и хочется продолжить «Мы с Татьяной ходим парой». Конечно, я обрисовал жене, как увидел Мишкин финт ушами относительно моих любимых женщин. Наталья ахнула от простоты и очевидности конструкции, но на то и грабли, чтобы лежать у всех на виду. Если бы Мишка замутил нечто многоходовое, конспирологическое, его бы, несомненно, тут же вывели на чистую воду.
Смешно, но я как-то сдуру почувствовав себя недостаточно просветленным, решил прочитать библию, уж не помню какой завет или «автора» евангелия, но у меня осталось стойкое ощущение, что бог выглядел в описании банальным разводилой, с первых же страниц, начиная прямо от Каина и Авеля. Мне потом один набожный чудак в разговоре долго вещал об искушении и расплате, но лично мне эта вечная проверка на вшивость показалась ординарной глупостью, да еще и избыточно безжалостной. И чтобы два раза не вставать — никакой любви я там не ощутил — то есть любви-то на словах было через край, но в поступках любовью и не пахло. Да, карал он немилосердно, изощренными способами, но где любовь, скажите на милость? Одна только презумпция греха. Можно вполне допустить, что и Мишкой двигала божественная воля, потому что он тоже проверил нас всех на слабо, но мы выдержали с честью предложенный экзамен. Друзья остались друзьями, остальное чепуха. Насчет бестиария я оставался в раздумьях — куда следует их отнести, к силам света или к козням дьявола? Признаваясь если не в любви, но в расположении, они поступали ровно наоборот. Но и грозя карами, они в сущности пока не воплотили их в жизнь. Результат не соответствовал замыслам или же я их понимаю превратно, несмотря на кажущуюся явной декларацию о намерениях. Утешало одно — Петька жив, вопреки приговору, значит, не все предсказания чертовой троицы сбываются. Ладно, чего гадать, я посмотрел на часы, через двенадцать часов узнаю по любому.
Я встал, прошел в ванную, умылся, заглянув на кухню — чего напоследок играть с собой в кошки-мышки — сразу направился к холодильнику. Прихватив из него бутылку водки, вернулся в комнату. Во мне теплилась надежда, что за время отсутствия в комнате нарисуется бестиарий, как-никак сегодня знаменательный день, их подопечный отправляется прямиком к праотцам, но зоопарк нечистой силы не появился. Зато посреди журнального стола громоздилась объемная коробка, перевязанная атласной лентой с веселым бантиком сверху. Так сказать, презент от сослуживцев на юбилей по поводу досрочной кончины. Сев в кресло, я налил рюмку, выпил и стал рассматривать подарок, намереваясь по внешнему оформлению определить внутреннее содержание. Оберточная бумага была разрисована в праздничных тонах — большое количество разноцветных фейерверков рассыпалось многочисленными звездами над восторженной толпой человечиков, державших в руках транспаранты с надписями «С Новым Годом!», «С Днем Рождения!», «С Рождеством», «С Пасхой!», и тому подобное. Казалось, производитель хотел отметить все случаи жизни, все красные даты календаря, включая религиозные, чтобы никто не остался в накладе. В иных обстоятельствах я бы посетовал на неразборчивость в средствах, но сегодня мне захотелось похвалить неведомого дизайнера за предусмотрительность — в конце концов, неведомо, чем сегодняшний день обернется в итоге — тризной или новым днем рождения? Я не спешил развязывать тесемки и поднять крышку просто потому, что никуда не торопился — мне на это торжество не опоздать, почить в бозе, как ни крути, всегда успеешь. По всем прикидкам внутри должен быть торт, смущало одно, коробка выглядела не квадратной, а непропорционально продолговатой, для юбилейного лакомства нестандартная форма. Так я сидел перед подарком, крутил, вертел его в разные стороны, ни о чем не думая, подперев лицо ладошкой и наслаждаясь веселыми картинками, пока первая доза алкоголя не прижилась в организме, потребовав продолжения. Пить на пустой желудок не хотелось, я поспешил на кухню, чтобы слямзить кусочек съестного. Вернувшись обратно, убедился в правильности своих догадок. Неизвестный доброжелатель (подозреваю кто) захотел пришпорить события и любезно распаковал красочный презент — стол украшал причудливый торт безе. Продолговатая форма объяснялась проще некуда — основой композиции являлся холмик с могилкой, в изголовье которого возвышалась косая плита с надписью, а в ногах горела одна-единственная свеча. Я выпил и пододвинул торт поближе, чтобы рассмотреть уже в подробностях. Он был произведением искусства, выполненным рукой мастера, не побоюсь этого слова, художника, исповедующего стиль мистического реализма, приверженца глубокого погружения в отображаемый предмет.
