Джудит Леннокс - Возвращение во Флоренцию
Она спросила:
— Как дела у Моны и Хелен?
— Отлично. Процветают. И малышка тоже.
Она уставилась на него.
— Майло! Когда это произошло?
— Лауре девять месяцев.
— Лаура… какое красивое имя.
— Мы окрестили ее Лаура-Бет. Имя выбирала Мона. — Майло вытащил из кармана бумажник, достал из него фотографию и протянул Ребекке.
Она посмотрела на снимок. Крошка Лаура-Бет сидела у Моны на коленях, Хелен, старшая, стояла рядом с ними. Обе дочери Майло были очень хорошенькие, с такими же темными волосами, как у их матери. Мона тоже казалась красивой, хотя Ребекка заметила сталь в ее лице; возможно, подумалось ей, благодаря этому Моне удается лучше справляться с Майло, чем некогда ей самой.
— Они просто красавицы, — сказала она, возвращая карточку Майло.
— Только совсем на меня не похожи. Правда, Хелен обожает читать. Постоянно прячется где-нибудь с книжкой. Мона не очень это приветствует — говорит, от чтения портятся глаза.
— Ты, должно быть, ими очень гордишься.
— Да. — Он убрал фотографию назад в бумажник. — Хотя, по правде говоря, я не создан для того, чтобы быть отцом. Я слишком эгоистичен.
— Надо же, какое открытие, — сухо заметила она.
Майло пожал плечами.
— Я знаю, что я эгоист. Для меня это не новость. Не будь я эгоистом, я не смог бы писать. Мне нужны тишина и покой, нужен кто-то, кто будет готовить мне еду и гладить рубашки. Кто-то, кто не станет обижаться, если я один отправлюсь на длительную прогулку. Иначе я не смогу работать. Только так я могу писать, не прилагая к этому огромных усилий. Уходить в работу с головой.
— Тишина, — сказала она. — Я понимаю — не только отсутствие шума, но еще и душевный покой.
— Да. — Удивленный, он взглянул на нее. — Именно так. Я не могу писать, если где-то звонит телефон или болтают дети. Мона это понимает и старается держать их подальше от меня, но они все равно где-то рядом, постоянно тут.
— А ты не можешь работать в университете?
— Я пытаюсь, — капризно заметил он, — но там мне все время мешают студентки.
— Боже, Майло, — она не смогла сдержать улыбку. — Значит, у тебя по-прежнему есть твои менады?
Он раздраженно ответил:
— Думаю, они видят во мне отца. Они хотят, чтобы я выслушивал их проблемы — до ужаса ничтожные проблемы, Ребекка: с их кавалерами, с другими девушками в общежитии… Я мог бы написать об этом целую эпопею, да только боюсь умереть со скуки. Честно говоря, я с радостью согласился на эту поездку. Три недели, в которые не надо думать ни о ком, кроме себя самого. И мне очень хотелось опять увидеть Англию.
— Ты скучал по нам?
— Больше, чем мог себе представить. Хотя видеть Лондон таким — это для меня большое потрясение. Я имею в виду, что после войны прошло уже три года, а город до сих пор в руинах. Некоторые улицы просто невозможно узнать. — Голос у него был обиженный.
— У страны нет денег, Майло, — терпеливо объяснила она. — Мы выбиваемся из сил. Это были очень тяжелые годы. Собственно, тут и сейчас тяжело.
— Ну конечно. Я не хотел сказать… — Он сделал паузу, а потом продолжил: — Просто я привык к американской предприимчивости. Мне кажется, случись такое в Америке, они давно бы все восстановили.
Ребекка вспомнила «спитфайер», вонзившийся носом в поле близ Мейфилда, вспомнила девушку, которую пыталась откопать из-под завала, похожую на мраморную статую из-за густого слоя белой пыли.
Она сменила тему:
— Так что же твоя работа? Продвигается?
— О да, все прекрасно.
Наступило молчание. Она невольно взглянула на часы, висевшие на стене бара. Двадцать минут седьмого. Симона ждала ее на ужин в семь.
Ребекка уже собиралась распрощаться, когда внезапно Майло сказал:
— На самом деле, за эти пять лет я почти ничего не написал. Несколько статей, обзоров, пару рассказов, но ничего стоящего. Ни одного романа.
Он говорил так, будто потерпел поражение. И очень устал.
— Давай-ка я закажу тебе еще выпить, — предложила она.
— Тогда просто содовую. — Он поднял руку и махнул официанту, быстро добавив: — Проблемы с печенью. Мона больше не позволяет мне держать спиртное дома. Она и сама не пьет — только до свадьбы, но после того, как родились дети, вообще перестала употреблять алкоголь. Говорит, это послужит им плохим примером.
— Мне очень жаль, что ты болеешь, Майло.
— Две недели пролежал в госпитале. — Он нахмурился. — Раньше я ни разу серьезно не болел. Меня здорово потрепало. Теперь надо сбрасывать вес. Мона следит за тем, что я ем. — Он вытащил из кармана пачку сигарет. — Курение она тоже не одобряет. Правда, в колледже я все равно курю.
Он протянул сигареты Ребекке. Она взяла одну.
— Спасибо.
Он подал ей зажигалку.
— Иногда мне кажется, что именно поэтому я не могу писать.
— Без курева и выпивки?
Он улыбнулся.
— И без них тоже. Но я имел в виду все это. — Он обвел взглядом бар. — Возможно, я снова начал бы писать, вернувшись в Англию.
— А Мона на это согласится?
— Никогда. Вся ее семья живет в Бостоне. Ее родители, братья и сестры.
— О Майло, — сказала она.
— Знаю. — Он вздохнул. — Я не могу писать об Америке, потому что не понимаю эту страну, и не могу писать об Англии, потому что больше ее не знаю.
— Тогда пиши о чем-нибудь еще. Пиши о семьях.
— Я не думаю…
— Я знаю, ты всегда сторонился семейной жизни, но, похоже, в последнее время тебе это плохо удавалось, — язвительно заметила она. — Или ты мог бы написать о любви. О ней ты наверняка кое-что знаешь, Майло.
Мгновение он молчал. Потом выпустил дым через ноздри.
— Я мог бы написать о раскаянии, — ответил Майло.
«И я тоже», — подумала Ребекка. Но вслух ничего не сказала.
Майло, опустив глаза, смотрел в свой стакан.
— Порой я думаю о Тессе, — опять заговорил он. — Оказывается, я не помню, как она выглядела. Я говорю себе: блондинка, высокая и стройная, с восхитительной улыбкой. Но я не вижу ее.
— По-твоему, Тесса была любовью твоей жизни, Майло? — Ребекке удалось задать этот вопрос без всякой горечи.
— Я не знаю. Похоже, я вообще плохо разбираюсь в подобных вещах. — Через столик он посмотрел Ребекке в лицо. — Я жалею, что причинил ей боль. Жалею, что причинил боль тебе. Жалею, что не смог вовремя понять, что для меня важно. Какое-то положение вещей тебя не устраивает, и ты меняешь его, однако то, к чему приходишь в конце концов, необязательно оказывается лучше, чем то, с чего начал. Я очень сожалею о том, что случилось с Тессой и ребенком. Иногда я чувствую, что в этом есть и моя вина.
Ребекка подумала, что сейчас самый подходящий момент, чтобы рассказать ему, как все случилось на самом деле. «Я позвонила Тессе Николсон и сказала, что у тебя появилась другая. Вот почему она оказалась тем вечером на оксфордской дороге — из-за моего звонка». Почувствует ли она себя свободной после этих слов?
Ребекка открыла рот, собираясь заговорить. Но тут у нее из-за спины раздался чей-то голос: «Майло Райкрофт! Ну надо же, какая встреча! Майло Райкрофт!»
Глянув через плечо, Ребекка увидела высокого седовласого мужчину, направлявшегося к ним; он улыбался так, что видны были его крупные зубы.
Выражение лица Майло изменилось. Грусть и разочарование исчезли; перед ней снова был прежний Майло: довольный собой, лучащийся жизнелюбием, счастливый быть таким остроумным, восхитительным и знаменитым Майло Райкрофтом.
— Годфри! — воскликнул он, вставая из-за стола и протягивая руку. — Ребекка, ты же помнишь Годфри Уорбертона? Как дела, Годфри?
— Очень хорошо, старичок, очень хорошо. А как у вас? Все еще поражаете янки своими литературными перлами?
— Ну… — скромно произнес Майло. Только тут он заметил, что Ребекка уже надевает пальто.
— Ты что же, уходишь, Ребекка? — спросил он. — Я думал, мы поужинаем вместе.
— Боюсь, я не смогу — у меня назначена встреча. Но я была рада повидаться с тобой, Майло. Передай мои наилучшие пожелания Моне.
Она подставила Майло щеку для поцелуя и пожала руку Годфри Уорбертону. Выйдя на улицу, Ребекка вдруг осознала, что Майло так и не поинтересовался ее жизнью. Раньше ее бы это огорчило; теперь только позабавило. Она искренне желала Майло удачи, но одновременно ощущала, что вовремя отделалась от него.
В голове у нее кружились первые строки стихотворения: «Летнего жара ты больше не бойся, больше не бойся ты вьюги зимой…» И последняя строфа, убийственная в своей неотвратимости: «Герои и девушки, люди земли, все до единого лягут в пыли…»
Глава семнадцатая
Фредди нашла работу — шесть часов в неделю, у женщины по имени миссис Майер. Рената — миссис Майер предпочитала, чтобы Фредди звала ее по имени — жила в усадьбе неподалеку от Болье-Хит. До ее дома надо было долго добираться на велосипеде, но тут имелись и свои преимущества: ни Льюис, ни его друзья не были с ней знакомы. Фредди сказала мужу, что миссис Майер — ее подруга, что они вместе пьют кофе и беседуют. Собственно, это было правдой. Тем не менее, она не сообщила Льюису, что в те два утра, которые проводит в доме Ренаты, она также моет полы, убирает в ванных и на кухне и готовит ланч. Она не упомянула и о том, что десять шиллингов, которые зарабатывает за неделю, уходят на его ужины. Он не интересовался тем, какую сумму она тратит на продукты, потому что не знал, что сколько стоит; ему никогда не приходилось готовить, потому что из пансиона он плавно перекочевал в университет, оттуда в армию, а потом женился.
