Елена Блонди - Инга
— Решили? Инга, ты не думай, я не. Ну, конечно, да, но есть еще кое-что. Важное. Я расскажу, когда одни. А другое, ты сама решай, хорошо? Будет ли у нас что-то.
Издалека слышался манерный голос Генаши, солидное похохатывание Николая и звонкий голос Виолки. В желтых полосах света, процеженного через кленовое золото, парили светящиеся пылинки.
— Правда, сама решу? Обещаешь?
Он снова отпустил себя внутри, где с напряжением подталкивал ее согласиться, ждал этих слов. И, мягко улыбаясь, кивнул.
— Конечно, девочка-правда. Да. Правда.
Она кивнула в ответ. Вдоль стены стоял старый диван. Уютный. Рядом столик, заваленный листами бумаги. Висели на стенах большие и маленькие полотна, еще не увиденные ею толком. В углу на тумбочке — старая плитка с улиточной спиралью свешивала к полу полосатый шнур. А рядом с плиткой громоздились коричневые пузырьки, пустые.
Петр быстро прошел туда, подхватывая по пути мусорную корзинку, смахнул в нее гремящие пузырьки. Заговорил бодро:
— Не знал, а то прибрался бы. Виолу твою проводим и поужинаем где. В ресторан не поведу, прости, карманы пустые, а то и квартиру предложил бы получше, чем это вот. Но есть тут маленькое кафе, там чудный борщ и сосиски с капустой. Шампанского выпьем. Или белого вина. Я помню, ты любишь белое.
Инга на картине словно слегка усмехнулась, напоминая — с ним все пусть другое, даже вино.
— Потом я тебя устрою и уеду ночевать. Нет. Я не живу дома. Поеду к Ваде.
Инга видела в дальнем углу сваленные через деревянную ширму вещи — свитера, брюки, пиджак в углу на вешалке. Он тут живет сейчас, поняла. Спит. И работает.
— Побреюсь завтра, а то зарос, как дикарь.
— Не надо. Тебе с бородой лучше. Красивее.
— Гм. Заметила. Ну, как скажешь.
Поздно вечером, поцеловав Ингу в щеку, Петр ехал в качающемся вагоне метро, вытянув ноги. Улыбался и чувствовал себя помолодевшим на десяток лет. Но какая же она стала! Трагически похорошела, похудела, везде, кроме тяжелой ее женской груди, которая налилась, стала больше и выше. И эти скулы. Глаза. Глазищи, черные, глубокие. Молчалива и внимательна. Будто прислушивается к чему-то внутри. И ей это несказанно идет. «Не упусти снова, охотник Каменев»… В стекле напротив отражалось красивое мужское лицо, с припорошенным темной щетиной подбородком. Покачивалось, улыбаясь. Не упусти! Тебе дают шанс за шансом, пора бы уже понять — не зря мироздание сталкивает тебя с девочкой-правдой, с летним жеребенком Ингой.
Слово о жеребенке показалось ему ненастоящим, она выросла, поправил себя, она — женщина. Дикая кобылица и ноздри, когда обдумывает что-то, раздуваются еле заметно, так что у него…
Ерзнув на кожаном сиденье, закинул ногу на ногу. Черт и черт. О ней даже думать спокойно не получается. Ну, ты мужик, Каменев, подумал с юмором, любуясь собой, реакцией сильного, жадного, мужского. После беспрерывной работы, после изматывающих ссор с Натальей, перепалок с Лилькой, вечно чем-то недовольной, вдруг эдакое цунами. Это ценность, Каменев. Не упусти.
В полутемном подъезде открыл дверь своим ключом и, тихо разувшись, прошел на кухню, открыл холодильник. Вытащил пакет молока, жадно глотая, напился, вытирая потекшую с уголка губ холодную струйку.
Прищурился от ярко вспыхнувшего света.
— Какие люди, — насмешливо сказала Наталья, прислоняясь к косяку, и плотнее запахивая длинный шелковый халат, — не иначе в лесу что-то сдохло, а, Каменев?
— Это и моя квартира тоже, — ответил Петр, суя молоко обратно и захлопывая холодильник, — и комната тут у меня есть. А ты что же, не развлекаешься со своим малолеткой? Смотри, посадят тебя, за растление…
Наталья резко повернулась, взмахнув ярким подолом. Хлопнула дверь. Петр усмехнулся, скидывая куртку. Ну да, когда-то там была их общая спальня. Теперь вот дверями хлопает.
Проходя мимо Лилькиной комнаты, покосился на полосу света. Но заходить к дочери не стал. На цыпочках ушел к вешалке и, раскрыв висящую там сумочку жены, нашарил в ней связку ключей. Наощупь выбрал нужный, второй ключ от мастерской, снял, пряча в карман брюк. Нормально. Если вдруг с какого-то хрена решит явиться сама, днем, Ваныч его предупредит с вахты. А ночью, когда Инга одна уляжется спать, Натали не поедет. Прошли те времена, уже не бегают, разыскивая друг друга по чужим квартирам и мастерским.
Лилька вышла сама, встала, дергая из ушей черные комочки наушников. Сказала шепотом:
— Пап?
Он подошел, обнимая и целуя светлую макушку.
— Я тут, кролик. Лягу в маленькой комнате. Ты как?
— Нормально. Завтра с Севой лазать едем, в спортцентр.
— Молодцы.
Думал, о чем бы еще спросить, но Лилька высвободилась, снова взяла пальцами наушники.
— Ладно. Я спать.
В маленькой комнате он лег, накидывая пушистый плед. Пошарив, сунул под голову плюшевого облезлого слона. Ладно. Завтра, скорее всего, он сумеет остаться. С ней, в мастерской. Там всего один диван, и если они заболтаются, то после — ах, незадача, метро закрылось. И лечь придется вдвоем. Укрыться одним на двоих одеялом. Да что ж с ней все идет по спирали. Было уже, насчет одеяла, там, в тайной и странной пещере, которую она ему подарила. И стояли голые, и совершенно еще незнакомые, прижимаясь друг к другу, сказав перед этим десяток первых слов. Наверное, так работает судьба.
Он засыпал, видя, как на потолке плывут размытые огни. Дикая девочка, нетронутая мужчиной, в первую же встречу, обнаженная, дрожащая, с заботой о нем, как сказала, вам же холодно, тут. Откидывалась, чтоб ее грудь не морозила его горячую кожу. А он, старый дурак, умилялся, полагая ее обычной летней девочкой-приключением.
Не упусти, наказал себе шепотом, в этот раз не упусти ее, пока не вытащишь из вашего общего, того — третьего, что выросло и поднялось над миром огромным величественным смерчем. Изменило тебя. Швырнуло. Чтоб шел, сбивая ноги, чем дальше, тем больше один. Без нее хватит ли тебе сил, свет Каменев? Вряд ли. Так что, достань еще раз. Рассмотри. Попробуй на зуб. Пойми, как она это делает? И можно ли повторить это без нее? Не раз и не два, а тысячи раз, покуда глаза видят, что пишет рука. И если нельзя без нее — хватай и не отпускай. Ты это думал еще сто лет назад, в прошлом году, совершенно не зная, лишь умиляясь. Прикидывал, как бы залучить ее в Москву и черпать из нее силу. Оказалось, не зная, думал верное.
Пока засыпал, строя планы, Инга, в пятый раз оглядываясь на хмельной шум за одной из дверей, прокралась в туалет, держа рукой живот, склонилась над унитазом.
Плеская в лицо холодной воды из-под крана, усмехнулась.
— Прощай, вкусный борщ. Гуд бай, сосиски.
Вернувшись, заперла дверь изнутри и легла, укутываясь в старое одеяло. Ждала, что придет тоска, одиночество. Но после зашторенного угла в подмосковной квартире тут было хорошо и спокойно. До утра, подумала сонно, никто сюда. Никого не пущу. А завтра Виолка привезет ее вещи, она как раз куда-то по делам. Петр обещал походить с Ингой по Москве, показать свое, не то, что туристы смотрят. Еще попросил разрешения рассказать, важное что-то. Ну, пусть расскажет, видно же — мучается. Если она сумеет помочь, поможет. Ведь он спас ей жизнь, когда торчала там, в пещерном колодце, не помня себя. Могла нахлебаться и утонуть, запросто.
А про ребенка она ему не скажет. Нафиг. Вива вырастила Зойку сама. И Инга тоже выросла без отца, и ничего. Как хорошо, что Вива знает. Теперь совсем не страшно жить дальше. И как же здорово, что она тормозила, валяясь у себя в комнате, и теперь поздно решать, делать ли с собой всякие страшные вещи.
Он будет еще нескоро, утешила себя, вытягиваясь и кладя руку на живот. Еще целых полгода. Почти полжизни. Послезавтра купить билет и скорее, скорее домой.
38
— Нет, — говорила она, сначала тихо, потом с удивленным раздражением, а потом сердито и испуганно, — нет, не надо. Ты слышишь? Нет!
Отталкивала клонящуюся к ее коленям темную голову, а та падала на руки, тяжелела. И его руки цепко хватали ее вокруг талии, нога прижималась к ее ноге.
Инга откинула голову, стараясь дышать редко и поверху. Ее тошнило, нужно было срочно вскочить, отлепляя от себя эти ползающие руки. Выбежать туда, в невнятный гул коридора, где сегодня было полно народу. Кто-то там что-то праздновал, кажется, удачное завершение заказа, и мастерские шумели, хлопали дверями, выплескивая пьяные голоса. Но Петр вцепился крепко и невнятно бормотал что-то, не отпуская ее.
Меня сейчас вырвет, подумала с ужасом, прямо на него, на волосы.
Его голова плотно легла на колени, растаскивая полы халатика, и пуговица потянула через петлю рвущийся клок ткани. С мясом, вспомнила Инга, это называется, с мясом вырвать.
Она резко свалила его с колен, и он упал, прямо на пол, свалился, громыхая коленями и локтями. Сворачиваясь, уткнул лицо в сгиб локтя, из-под уха блестели часы на металлическом браслете. Инга вскочила, дрожащими руками поправляя халат. С тоской думая о том, что надо сейчас, в халате, через людей…
