Николай Плахотный - Вид с больничной койки
Сказано все это было по пути из холла в зал, где круглый стол гнулся от бутылок с вином, водой и разной закуси.
Марина сама выбрала место: села во главе стола. Мужчины были слева и справа.
Рюмашечки подняли за успешное завершение летней экзаменационной сессии. Следом наполнили хрустальные бокалы шампанским (многолетний брют) с добавлением коньяка «Мартель». Закуску друзья подавали гостье с двух сторон: Марина только поочередно открывала ротик.
Следующий тост был, разумеется, за даму. Немного погодя — за Эдика и Петю. Пили на брудершафт. Сперва без языка, затем и с языком. Вскоре доктор наук испросил у дамы разрешение чуть-чуть приспустить кавалерам галстуки. После некоторой паузы им было снисходительно позволено.
Тут уж и Марина разошлась. Стукнув кулачком по столу, при этом что-то разбив из хрусталя, и гневно топнув каблучком, приказала мальчишкам вообще освободиться от галстуков. Что и было неохотно, но покорно исполнено. В ответ поступила коллективная заявка на полный стриптиз.
…На мгновенье она замерла; тело окоченело, стало совершенно бесчувственным, будто после наркоза. Внутри же завелась какая-то зажигательная музыка: то ли джига, то ли басанова. Махнула рукой: «Эх, была не была!» и умчалась под аплодисменты в ванную. Возвратилась в зал развратным, ритмическим шагом, виляя похотливо бедрами. Мужчины взревели, будто дикие звери, яростно рукоплескали. Вверх взлетел кружевной лифчик, бретелькой зацепившись за краешек люстры. Не выходя из ритма, Марина попыталась также артистично снять и трусики. Но не хватило сноровки, ловкости. Едва не растянулась на скользком паркете. Ее подхватили и на руках, будто огромную охапку роз, понесли на софу. И следом за ней, как подкошенные, попадали на ложе.
Почти сутки ее валтузили, не выходя из квартиры, с перерывами и без.
Через ночь добровольная пленница хитростью вырвалась на волю, оставив на растерзание козлам свои колготки, трусики и зачетную книжку. На третий день документ вернули. В графе оценок против злополучного предмета стояло четкое «хор». Тем не менее, на удивление сокурсников, Шумилова сразу ж после успешной сессии забрала из учебной части документы — перевелась в автомеханический институт, на факультет того же профиля.
То любовное игрище не прошло бесследно, оставив пагубные последствия. Марина снова подзалетела. К тому ж, дурочка, проворонила оптимальные сроки: пыталась избавиться от беременности народными способами. Номер не вышел. Пришлось идти в знакомый абортарий.
На сей раз перед гинекологами стояла задача посложней, чем в прошлые разы. Процедура заняла полтора часа. Оперировала пожилая тетенька, очень похожая на повариху из детского сада. Кроткая, с глубокой грустью в глазах. По два раза на дню приходила в палату. В одно из посещений, положив свою большую, но совершенно невесомую руку Марине на живот, долго сидела молча. Перед уходом сказала: «Деточка, ведь у тебя могла быть двойня». И стали у акушерки влажными глаза.
После того визита Марина осознала себя взрослой. Девчоночье бесследно из души исчезло. Короче, стала бабой, при этом утратив способность к деторождению. И живет с тех пор с сжатым сердцем. Правда, есть в душе то ли фибра какая-то, то ли струнка, которая отзывается мучительными нотками на разные разности жизни. На чужих деток до сих пор не может глядеть без надрыва души, «сухими глазами» — невольно навертываются слезы. В таких случаях она хитрит: перебарывает себя, отвлекает на что-то другое, отдаленное… Иногда прием удается, чаще же приходится вести внутренний монолог, чтобы успокоить нервы, сиять бзик. Он только уходит с поверхности, куда-то вглубь. Но при стечении неких обстоятельств сызнова возникает — вдруг опять начинает свербить возле загрудины. Причем возникает вроде б из ничего, безо всякой видимой причины.
6От того предзимнего стылого вечера в сквере у храма Филиппка остался в душе Шумиловой то ли зудящий шрам, то ли рубец — и не рассасывается, хотя почти десять лет мипуло. Не выветрилась из памяти и та многосложная поговорка насчет женской переменчивой доли. Ни разу и ни от кого слов таких она ни раньше, ни после не слыхала.
Но главное — Шумилова по сей день казнится, в тот вьюжный вечер не нашлось у нее подходящих к «случаю» слов, чтоб ублажить растревоженную воспоминаниями душу отважной комсомолки, которая вопреки всему и вся так и не состарилась… Ушла из этого греховного мира в небытие с чистыми помыслами. У Шумиловой же опять не нашлось и минутки, чтобы проводить единственную подругу в последний путь.
Глупо и нелепо вышло… Как на грех на ГПЗ случился непредвиденный аврал. В оперативном порядке надо было выполнить правительственный заказ для военного ведомства. Марина Петровна работала по сверхурочному графику.
После третьей «черной субботы» завод шарикоподшипников наконец дух перевел. Вечером, после второй смены, работягам выдали половину задолженной за три месяца получки; воскресенье объявили нерабочим днем. Гуляй — не хочу! Конечно, гуляли в полный разворот русской души.
В понедельник иные проснулись не в собственных постелях, а в казенных… Все спецзаведения Восточного округа столицы оказались переполненными буйными, невменяемыми и просто болящими. Кое-кто угодил сразу в холодильный пенал морга… В ближнем окружении инженера Шумиловой, слава Богу, серьезных потерь не было.
Однако не обошлось без междоусобной драчки. Не глупый же человек сказал: «Пьянка без мордобоя — деньги на ветер!».
А началось с чего? Кузнецу из цеха крупногабаритных поковок Бурыму Шурику показалось с пьяных глаз, будто технарь Голиков положил сперва глаз, а потом и руку на колено его пассии Жанне. Пятеро ребят повисли на шее молотобойца: пытались сдержать его пыл и эмоции. Хиляк же Голиков почему-то остался без присмотра. Тишком пробился он сквозь живое кольцо и нанес заводскому Отелло пару-тройку прямых прицельных — в левый и правый глаз. После чего спокойно удалился. Точнее говоря, выпрыгнул в окно со второго этажа, вывихнув голеностоп. Обошлось без серьезных последствий. Более того… Хиляк Голиков как только опохмелился и пришел в себя, приперся в палату заводского стационара с литровым термосом самогонки домашней выгонки. Закрывшись от посторонних на ключ, соперники хорошо посидели. Между прочим испросили один у другого прощение. И стали уже настоящие — закадычные! — друзья.
Лишь в среду Шумилова пришла в себя после… большой стирки. Глаженье белья отложила, позвонила своей подружке.
— Вам Софью? — отозвался женский голос со знакомой басистой ноткой. Затем пауза: — А ведь ее комната опечатана.
Дальше уже и не о чем было говорить. Шумилова осторожно опустила на рычаг телефонную трубку.
Не иначе то была рука рока: наказание за собственный грех или кара, передавшаяся по наследству за великие прегрешения предков.
От детей своих родители всячески скрывали, а чужие люди рассказывали, что их дед Кондрат, по отцовской линии, ведя пленного чеха на допрос в штаб, расстрелял его, когда тот открылся, что в городке Кладно у него имеется собственный цех по изготовлению шпикачек и других колбас. Преисполненный чувства классовой ненависти, Кондрат совершил самосуд: пустил своего подопечного «в расход». Придя же в часть, доложил, что вынужден был врага республики кончать при попытке того к бегству. За что представлен был к боевой награде и Почетной грамоте. Орден с красным бантом по пути где-то сгинул, бумажка же, напечатанная на обложке ученической тетрадки и обведенная по краям золотой каймой, сохранилась; однако Кондрат никому ее не показывал. После смерти деда ее случайно обнаружили в чулане среди прелой рухляди красные следопыты. Школяры сдали раритет революции в местный музей, на вечное хранение. Через какое-то время «неоспоримый документ эпохи» куда-то сгинул… Лишь Марина знала тайну: это она своими руками изъяла его со стенда и сожгла.
И все же, несмотря ни на что, зарок заклятый по сю пору не утратил роковой силы. Шумилова чувствует ее на себе почти постоянно, хотя и туманно, расплывчато, обобщенно, так сказать, в виде жизненной то ли незадачи, то ли непутевого движения по рытвинам и ухабам негармоничного бытия. Так порой изначально, без всякого злого умысла в инженерный проект вкрадется ненароком глупая ошибка. От нее потом страдает воплощенный в металл двигатель, да и вся конструкция. В итоге все потом клянут творцов-создателей. В обыденной же жизни вот что происходит: за ошибки и грехи предков сплошь и рядом мучаются их потомки.
Возложены на человека тяготы явные, зримые; есть и потаенные, почти невесомые, однако душу язвят они неослабно, беспрерывно, подчас и не поймешь, отчего и почему тебе неймется, неможется или просто тоскливо, — места себе не находишь. В результате долгих дум, в ходе сложного анализа Марине наконец открылось: судьба возложила на нее в каком-то смысле зарок, в религиозном понятии епитимью, причем необычную, даже странную. И вот же какая тут незримая матрица или подоплека. Небесная канцелярия по подсказке высочайшего божества лишила неоспоримого права грешницу на проводы близкого и дорогого человека в потусторонний мир. Да, это в широком смысле возмездие, на первый взгляд вроде б незначительное, кому-то, пожалуй, покажется даже пустячным жупелом; однако возведенное в наивысшую, а то и бесконечную степень, без надежды на амнистию или хотя б на послабление, — вот что страшнее всего. О таком человеке говорят: он обречен на непреходящие страдания. Короче, душа без вины виноватая.
