Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Андрей вышел на улицу покурить, ему не спится.

Заскрипел снег. Из-за угла появился дежурный по зоне старший лейтенант Реутов. Хороший мужик, зеки его, в общем-то, уважают, как только можно уважать «гражданина начальника». Он не придирается по мелочам, а если и наказывает — не строго. Больше для видимости и для острастки. Говорят, что он сам когда-то беспризорничал и вроде бы «тянул» срок.

— Почему не спишь, Воронцов?

— Не спится, гражданин начальник.

— Сам нарушаешь режим и дневального подводишь, — сказал укоризненно Реутов. — Знаешь ведь, что из барака ночью выходить не положено.

— Я на минутку, гражданин начальник.

— А как у тебя дела, Воронцов? — Реутов вытащил из кармана портсигар, щелкнул крышкой и протянул Андрею: — Закуривай.

Андрей с удовольствием затянулся ароматным папиросным дымом. После махорки было особенно вкусно.

— Нормально.

— Скоро тебе освобождаться, как собираешься жить дальше?

— За меня вы думаете, гражданин начальник. И еще прокурор. — Андрей усмехнулся.

— А вот это ты брось, — Реутов поморщился. — Эта дурацкая философия не для тебя. Ты же случайный человек среди блатных, Воронцов. Твой подельник — Князь, кажется? — конечно, авторитет у них, а ты-то для них никто. Поверь мне. Поиграл в эти игры — и довольно. Куда после освобождения?..

— В Ленинград, куда же еще.

— Прекрасная у тебя родина, позавидовать можно. Беда только, что не дадут тебе направления в Ленинград, — вздохнул Реутов. — Есть там кто-нибудь?

— Да вроде есть двоюродная бабушка.

— Написал бы.

— Адреса не знаю, — Андрей действительно не знал адреса Клавдии Михайловны.

— Это можно узнать.

— Не стоит.

— Тоже верно. Стыдно?

— Есть немного.

— Значит, не все потеряно, раз стыдно. Завязывать надо. Дорожка эта ох какая кривая, Воронцов! Ты поинтересуйся у своих покровителей, сколько они на свободе прожили.

— Они-то и здесь неплохо живут, — сказал Андрей.

— Это не жизнь, обман. Подумай сам, разве можно прожить жизнь в ненависти? А они ненавидят не только всех, кто не с ними, но и друг друга.

— Зато их боятся.

— И что в этом хорошего? Страх — поганое, мерзкое чувство.

— Не они же боятся, а их.

— А это еще хуже. Тебе толкуют, что тебя уважают, клянутся в вечной дружбе, но все это — ложь. На самом деле готовы перегрызть тебе горло. Это тот же страх, только наоборот. Согласен?..

— Не думал, не знаю. А правда, гражданин начальник, что вы…

— Не имеет значения, — перебил его Реутов. — Докуривай и ступай спать. И думай, думай, Воронцов, пока есть время и не потерян последний шанс.

Далеко прогудел паровоз. Долгое перекатистое эхо повисло в воздухе, рождая тоскливое, сосущее чувство одиночества и неприкаянности. И без того паршиво было на душе, а тут еще Реутов со своим разговором… Андрею почти до слез стало жалко себя, своей неустроенности в этом огромном мире, который начинался за высоким забором, отороченным по верху колючей проволокой. Он понимал, что Реутов прав, но именно оттого, что это была правда, его почему-то разбирало зло.

Он вернулся в барак. Дневальный, сидя у тумбочки, клевал носом. Печка погасла, дырки в дверце не светились, и не было слышно обычного потрескивания.

Андрей пнул дневального:

— Чего дрыхнешь, сука?!

Тот вскочил, засуетился у печки, бормоча: «Я сейчас, сейчас». Андрей лег и натянул на голову одеяло.

А на следующий день он совершенно неожиданно получил письмо.

В три часа дня на площадке возле столовой собираются свободные от работы зеки. Здесь раздают почту. Почтарь влезает на бочку и выкрикивает фамилии. Счастливцы проталкиваются к нему, протягивают руки и, настороженно оглядываясь, словно кто-то покушается на их радость, на весточки с воли, торопливо прячут письма под телогрейками. Даже посылки из каптерки тащат в бараки не с такой опаской. Может быть, потому, что с посылками все ясно — лучшую часть все равно заберут блатные.

У столовой в этот час собираются все, кто свободен и кто способен ходить. В том числе и те, кто писем не ждет. Это как ритуал. Андрей тоже иногда приходит сюда. Просто приходит — и все. Или есть что-то в этом болезненном и неосознанном ожидании: а вдруг?..

Наверное, что-то есть.

Холодно, мороз под сорок. Зеки в ожидании почтаря прыгают на месте, толкаются, согреваясь, стучат деревянными колодками, и пар колышется над живой серой массой, и в эти минуты всеобщего ожидания нет тут ни блатных, ни «чертей», ни «мужиков» — все равны, и не услышишь в этот святой час привычной ругани, и любой «черт» имеет право толкнуть хотя бы и самого Бороду.

— Воронцов, третий барак!

Андрей услышал свою фамилию, однако ему и в голову не пришло, что выкликают именно его, и он еще подумал, вскользь так подумал, что в их бараке больше нет никакого Воронцова…

— Воронцов, Племянник! — снова крикнул почтарь, оглядываясь поверх голов.

Нет, Андрей не рванулся вперед со счастливой и заискивающей улыбкой на лице, как это делают другие. Он с достоинством подошел к почтарю и протянул руку. Почтарь нагнулся и подал ему письмо.

Андрей неспешно, с прежним достоинством отошел. Л у самого в горле застрял комок, стучало в висках, в затылке, буквы прыгали и плыли, не складываясь в слова, так что он не сразу и понял даже, что письмо из Койвы.

«Здравствуй, Андрей.

Что же это ты такое натворил, парень, голова твоя пять раз садовая, что тебя посадили в тюрьму? А мыто ждали, ждали от тебя весточки, да не дождались вот. Спасибо, нашелся хороший человек, он в милиции служит, через него и узнали, где ты находишься. Оно, видно, и впрямь, чему быть, того не миновать. Так старые люди говорят. Да уж что там много рассуждать, делу-то все равно не поможешь. А сестра, Валентина Ивановна, совсем засовестилась. С какими, говорит, глазами на могилу к твоей матери теперь идти, если парня обещали поберечь, а не сберегли вот. Это она, видишь ты, такое обещание покойнице-то дала. Ты, Андрюха, отпиши, как и что у тебя, можно ли посылку собрать, и вообще. Учителку твою тут встретил, так уж не сказал ей, где ты ныне обретаешься. Очень она о тебе и твоей покойной матери отзывается, вот и не стал ее расстраивать. Выходит так, что скоро уже твое наказание кончится, так ты прямо к нам и приезжай, стало быть. Денег на дорогу мы пришлем, не волнуйся. А тут вместе-то все и обсудим, и поглядим, что делать и как быть дальше. Да оно и думать-то особо нечего, жить надо, я так тебе скажу. Не забывай, паря, что могила твоей матери здесь…»

Потеплело на душе Андрея, когда он прочитал письмо, хотя никем ведь не приходились ему ни Алексей Григорьевич, ни Валентина Ивановна. Совсем чужие люди, а йог разыскали его, да еще в колонии.

Он ответил им, дал слово, что обязательно приедет, но сначала все-таки съездит в Ленинград. А посылка ему не нужна, ему всего хватает. И деньги на дорогу не нужны — выдадут при освобождении.

Как и положено, он сдал свое письмо, а на другой день его вызвал «кум» и начал допытываться, кто такой Алексей Григорьевич и почему Андрей отказался от посылки.

— Это хозяева. Мы с матерью жили у них, — забыв, что в его деле даже не упоминается Койва, ответил Андрей.

— Какие хозяева, если вы жили в Южноуральске! А это… — «кум» взглянул на письмо, — Койва. Что за Койва?

— Город.

— Темнишь, Воронцов. У меня такие штучки не проходят.

— Мы потом в Южноуральске жили, а сначала в Койве, — сказал Андрей, не сообразив, что если мать похоронена в Койве, то как же они потом могли жить в Южноуральске.

Однако не сообразил этого и «кум». Но его профессиональная подозрительность не успокоилась. Он почуял неладное сразу, как только на имя Андрея пришло письмо. Почему, задался он вопросом, раньше писем не было, а перед освобождением пришло? О какой посылке идет речь? Не бывало в практике «кума», чтобы зек, хотя бы блатной или приблатненный, отказывался от посылки. Тут явно что-то не так. Письмо ведь может быть и зашифрованным. Но, с другой стороны, не его, в общем-то, дело, если связь с Воронцовым, который близок с блатными, кто-то налаживает на потом, на будущее то есть. Стоит ли копать, искать скрытый смысл в этих «учителках», «могилках», которые явно означают совсем иное, стоит ли начинать расследование, если его, «кума», это непосредственно не касается?.. Его дело — зона, а что творится за зоной, ему наплевать. Там пусть работают другие, кому положено.

— Ну что, Воронцов, будем говорить правду или я арестую твое письмецо до выяснения?

— Арестовывайте, гражданин начальник, — махнул Андрей рукой. — Мне все равно.

— Но хозяин-то ждет ответа, а?..

— Напишу с воли.

— На волю еще выйти надо.

— Выйду, скоро уже «звонок».

— А «довеска»[36] не боишься?

— Не за что вроде.