Артур Хейли - Колеса
— Да вызовите же службу безопасности!
А через несколько секунд, спеша на крик, Мэтт услышал донесшийся с улицы нарастающий вой сирен.
Сторож, наткнувшийся на скрюченные тела обоих инкассаторов и Фрэнка Паркленда, естественно, бросился к телефону. Когда до Мэтта донеслись крики — это кричали те, кто подоспел на зов сторожа, — машина «скорой помощи», работники службы безопасности компании и полицейские были уже в пути.
Тем не менее Мэтт появился возле чулана подвального этажа раньше их. Пробившись сквозь сгрудившихся у двери возбужденно жестикулировавших людей, он обнаружил, что одним из трех лежавших на полу был Фрэнк Паркленд, которого Мэтт видел на совещании мастеров примерно полтора часа назад. Глаза Паркленда были закрыты, лицо — там, где оно не было залито кровью, просочившейся из-под волос, — посерело.
Один из дежурных в ночную смену, прибежавший с аптечкой, которая без пользы лежала рядом, положил себе на колени голову Паркленда и стал щупать пульс.
— Мистер Залески, по-моему, он еще жив, как и один из тех двоих. Только не знаю, надолго ли.
Тут появились сотрудники службы безопасности и санитары и тотчас приступили к своим обязанностям. К ним быстро подключились местные полицейские, а затем и детективы в штатском.
В общем, Мэтту делать здесь было уже нечего, но полицейские машины кольцом окружили завод, и он не мог уехать. Полиция, по-видимому, считала, что грабитель и убийца — а речь шла действительно об убийстве, поскольку скоро стало известно, что один из трех пострадавших мертв, — все еще находится на территории завода.
Через некоторое время Мэтт вернулся к себе в конторку и тупо опустился в кресло — тело у него было словно ватное.
Вид Фрэнка Паркленда глубоко потряс Мэтта. Как и нож, торчавший из тела инкассатора, похожего на индейца. Но мертвеца Мэтт не знал, а Паркленд был его другом. Хотя между ними случались стычки, а однажды — год назад — дело дошло даже до откровенной ругани, эти трения объяснялись напряженным характером работы. Вообще же они питали друг к другу симпатию.
«Почему этому суждено было случиться именно с ним, таким славным человеком?» — размышлял Мэтт. Вокруг было немало людей, которые в подобной ситуации вызвали бы у него куда меньше сочувствия.
Тут Мэтт вдруг ощутил удушье и трепыхание в груди, точно там, внутри, сидела птица и билась крыльями, стараясь вырваться наружу. Ему стало жутко. И пот прошиб его от страха — вот так же ему было страшно много лет назад, когда он летал на бомбардировщике «Б-17» над Европой и небо простреливали немецкие зенитки, — и тогда, и теперь он знал, что это страх смерти.
Понимал Мэтт и то, что с ним происходит что-то серьезное и ему нужна помощь. И он подумал, словно речь шла о ком-то другом: вот сейчас он позвонит по телефону и, кто бы ни подошел, попросит вызвать Барбару — ему непременно надо что-то ей сказать. Правда, он не очень понимал, что именно, но если Барбара приедет, сразу появятся и нужные слова.
Когда он решился наконец снять телефонную трубку, оказалось, что он не в силах шевельнуть рукой. С телом его происходило что-то странное. Правая сторона утратила всякую чувствительность — точно у него вдруг исчезли и рука, и нога. Мэтт попытался закричать, но, к своему удивлению и отчаянию, убедился, что не может. Он попробовал еще раз — из горла не вылетело ни звука.
Теперь он знал, что сказать Барбаре. Он хотел ей сказать, что, несмотря ни на что, она его дочь и он любит ее, как любил ее мать, на которую Барбара так похожа. И еще ему хотелось сказать, что, если им удастся забыть эту ссору, он постарается понять ее и ее друзей…
Внезапно Мэтт ощутил, что в его левую руку и ногу вернулась частица жизни. Опершись на левую руку, как на рычаг, он попробовал приподняться, но тело не послушалось, и он грузно рухнул на пол между столом и креслом. В этом положении его и нашли некоторое время спустя. Он был в сознании, в широко раскрытых глазах читалось страдание — от собственного бессилия, невозможности произнести слова, которые рвались наружу.
Тогда — уже во второй раз за этот вечер! — на завод была вызвана «скорая помощь».
— Вам, конечно, известно, — сказал на другой день больничный врач Барбаре Залески, — что у вашего отца уже был удар.
— Теперь я это знаю. Но до сегодняшнего дня понятия не имела, — ответила она.
Утром секретарша Мэтта миссис Эйнфельд сокрушенно рассказала, что у ее шефа был небольшой сердечный приступ несколько недель назад. Так что ей пришлось отвезти его домой, но он уговаривал ее никому ничего не говорить. Отдел персонала передал эту информацию руководству компании.
— Эти два приступа, — сказал врач, — складываются в классическую картину. — Кардиолог был лысеющий, с изжелта-бледным лицом; один глаз у него подергивался. Явно перерабатывает, как и многие в Детройте, подумала Барбара.
— Что было бы, если бы отец не скрыл свой первый инфаркт?
Врач только пожал плечами.
— Трудно сказать. Ему прописали бы лекарства, но результат мог быть таким же. Но сейчас это уже сугубо теоретический вопрос.
Разговор происходил в помещении, примыкавшем к реанимационному отделению больницы. Через оконное стекло Барбара видела отца, который лежал на одной из четырех коек; изо рта его к серо-зеленому аппарату искусственного дыхания, установленному рядом на штативе, тянулась красная резиновая трубка. Аппарат ритмично посапывал, дыша за больного. Глаза у Мэтта были открыты, и врач объяснил Барбаре, что сейчас ее отец находится под воздействием успокоительных средств. «Интересно, — подумала Барбара, — сознает ли отец, что на ближайшей к нему койке лежит молодая чернокожая женщина и тоже борется со смертью?..»
— Весьма вероятно, — сказал врач, — что у вашего отца был порок клапанов сердца. Затем, когда у него случился микроинфаркт, от сердца оторвался тромб, который прошел в правое полушарие головного мозга, а именно правое полушарие управляет левой половиной тела.
«Как он отвлеченно все это описывает, — подумала Барбара, — словно речь идет о стандартной детали механизма, а не о внезапно рухнувшем человеке».
Между тем врач-кардиолог продолжал:
— После инфаркта выздоровление было, несомненно, только кажущимся. Оно не было настоящим. Надежность работы организма оказалась подорванной, поэтому второй удар, поразивший вчера вечером левое полушарие головного мозга, имел такие тяжелые последствия.
Барбара была у Бретта, когда ей сообщили по телефону, что отца срочно отправили в больницу. Бретт тут же отвез ее туда, но сам остался ждать в машине.
— Если понадобится, я приду, — сказал он, стараясь приободрить ее, и взял за руку, — но твой старик терпеть меня не может. Он только еще больше расстроится, увидев меня с тобой.
По пути в больницу Барбара никак не могла избавиться от ощущения вины — ведь ее уход из дому, наверное, ускорил то, что произошло с отцом. Внимательное отношение к ней Бретта, за которое она проникалась к нему все большей любовью, лишь подчеркивало трагичность ее положения: ну почему два самых дорогих ей человека не могут найти друг с другом общий язык! Ведь если все взвесить, то виноват в этом, конечно, отец, и тем не менее сейчас она сожалела, что не позвонила ему раньше, хотя после ухода из дому не раз порывалась это сделать.
Прошлую ночь в больнице ей позволили побыть около отца очень недолго. Молодой врач реанимационного отделения сказал ей: «Ваш отец не в состоянии вам ответить, но он знает, что вы здесь».
Барбара пробормотала какие-то слова, которые, она полагала, отцу было бы приятно от нее услышать, — что она очень переживает его болезнь, что она будет часто навещать его в больнице. Говоря это, Барбара смотрела отцу прямо в глаза, и из того, что он ни разу не моргнул, она заключила, что до него дошел смысл сказанного ею. Вместе с тем ей показалось, что глаза у отца чуточку напряглись, словно он хотел ей ответить. Или ей это только показалось?
— На что можно надеяться? — спросила Барбара врача-кардиолога.
— Вы имеете в виду выздоровление? — ответил врач вопросом на вопрос.
— Да, и, пожалуйста, ничего от меня не скрывайте. Я хочу знать все.
— Иногда люди не могут…
— Не бойтесь. Я могу.
— Шансы вашего отца на выздоровление, — спокойно произнес врач, — минимальны. По моим предположениям, он на всю жизнь останется парализованным. С полной утратой дара речи и чувствительности правой стороны тела.
Наступила тишина.
— Если вы не возражаете, я присяду, — проговорила Барбара.
— Конечно. — Врач подвел ее к креслу. — Я понимаю. Для вас это большое горе. Может, дать вам что-нибудь выпить, чтобы успокоиться?
Барбара покачала головой:
— Нет, не надо.
— Вы сами спросили, но когда-нибудь вы все равно это узнали бы.
