Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2003
Александр Кузнецов-Тулянин. Язычник. Этнографический роман. — «Дружба народов», 2003, № 9.
Сумрачная, неудобная, кряжистая вещь. Читая, вспоминал похожие ощущения от «Мы обживаем землю» Владимира Максимова. Столько же безнадежной силы.
Автору сорок лет, живет в Туле, лауреат премии имени Андрея Платонова.
Т. Л. Лабутина. Была ли Екатерина II англофилом? (К вопросу о «вестернизации» политической элиты России). — «Вопросы истории», 2003, № 9.
Нет, скорее — «франкофилом».
Лазарь Лазарев. Записки пожилого человека. — «Знамя», 2003, № 7.
«Очень дурно [кинорежиссер и сценарист] Арнштам говорил о Шелепине (он тогда, в войну, работая над фильмом, с ним встречался) как о человеке, который несет немалую ответственность за то, что „цвет московский молодежи“ (эти его слова я точно запомнил) угробили без всякого смысла и пользы: там, куда забрасывали группы, в одну из которых входила Зоя [Космодемьянская], — сто километров от Москвы, — условий для партизанской войны не было никаких, они были обречены.
С еще большим негодованием говорил он о матери Зои: она снимала пенки с гибели дочери, она славы ради вытолкнула в добровольцы младшего брата Зои, он по возрасту еще не должен был призываться, и мальчишка погиб.
„Когда фильм был готов, — рассказывал Лео Оскарович, — я со страхом думал о том, как она будет его смотреть. Ведь там пытают и казнят героиню. Да, это актриса, но ведь за ней стоит ее дочь, ее страшная судьба. А она мне сказала: ’По-моему, ее мало пытают’. Я ужаснулся“».
См. также: Лазарь Лазарев, «Из книги „Записки пожилого человека“» — «Знамя», 1997, № 2; 2001, № 6.
См. также: Лазарь Лазарев, «Наше время уже стало веком минувшим» — «Литература», 2003, № 34, 8 — 15 сентября.
Леонид Максименков. Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932–1946). Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие. — «Вопросы литературы», 2003, № 4, июль — август.
«Драматический накал сюжета заставляет Радзинского (Эдварда, из телевизора. — П. К.) привести резолюцию Сталина с таким комментарием: „Вождь, ставший мишенью стихов Мандельштама, размашисто пишет на письме Бухарина“. „Размашистости“ на письме нет. Наоборот, вождь рационально использовал свободное место на бланке „Известий“ между типографским способом напечатанными именем и должностью Николая Бухарина и рукописным текстом письма. „Размашистость“ — поэтическая небрежность в историческом повествовании. Неправильное цитирование текста — небрежность уже иного рода. В русском языке, богатом опасными нюансами, запятая меняет смысл приговора, а одна буква в глагольной флексии переводит инфинитив из категории перфекта в имперфект, совершенное становится несовершенным, единичное повторным, смертное и одноразовое — вечным. Радзинский ключевой вопрос Сталина прочитал таким образом: „Кто им дал право арестовывать Мандельштама? Безобразие“. В действительности текст таков: „Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…“ Многоточие после „безобразия“, забытое Радзинским, — характерная виньетка в графическом оформлении этой незаконченной саги».
Г. Н. Мокшин. Василий Павлович Воронцов. — «Вопросы истории», 2003, № 9.
«Василий Павлович Воронцов (1847–1918) принадлежит к числу видных теоретиков русского реформаторского народничества. Труды Воронцова о русском капитализме и негативном его влиянии на состояние народного хозяйства внесли весомый вклад в развитие экономической мысли пореформенной России. <…> Воронцов был одним из пионеров „теории малых дел“. В феврале 1884 г. в „Отечественных записках“ он опубликовал статью „Капитализм и русская интеллигенция“. Здесь впервые в народнической литературе <…> был поставлен вопрос о тяжелом положении лиц интеллигентных профессий, обрекаемых капитализмом на безработицу и нищету, и необходимости их переселения в деревню. Воронцов был убежден, что никакого перепроизводства интеллигентных работников в России нет. Крестьянин, пишет народник, умирает без медицинской помощи, не имеет вовсе дохода от истощенной земли, ломает голову над изобретением, известным всему миру, а врач, агроном и технолог бродят без дела в поисках куска хлеба. Отсюда Воронцов заключал: судьба трудящейся интеллигенции всецело зависит от того, как быстро возвышаются благосостояние народа и его запросы на высший труд».
Вадим Перельмутер. Записки без комментариев. — «Октябрь», 2003, № 7 <http://magazines.russ.ru/October>.
«Зимой 1936 года Шервинский навещал Кузмина в Мариинской больнице на Литейном. Раз в несколько дней приносил что-нибудь из еды и лакомств. Медленно гуляли по больничному двору, беседовали.
Однажды, в конце февраля, собираясь уходить: „До свидания, Михаил Алексеевич“. — „Нет, Сергей Васильевич, прощайте. Больше ко мне приходить не надо“. — „Почему так?“ — „Я теперь умирать буду. А это… очень некрасиво“…»
Русская идея: текст и реальность. Круглый стол. Подготовка к печати Андрея Столярова. — «Октябрь», 2003, № 7.
«О. Вениамин [Новик]: <…> Я хочу еще раз сказать, что по какому-то жестокому парадоксу (и это вопрос, наверное, не к богослову, а скорее к психологу) люди верующие — это люди пассивные социально и политически. Особенно это заметно в России. В Америке же христиане, напротив, были социально активными. Отсюда, кстати, и выросло социальное христианство. Связь между верой и борьбой за социальную справедливость. Почему церковь в России „слетела“ в начале XX века? Лишь потому, что освящала неблаговидную деятельность государства. То есть понятие несправедливости ассоциировалось с государством, а церковь эту несправедливость оправдывала. Возник острый социальный вопрос, его надо было решать. Церковь его не решила. В результате явились большевики и решили его своими методами.
Андрей Столяров: Боюсь, идею Бога трудно технологизировать. Ни православная, ни католическая, ни протестантские технологии сейчас уже не работают. А создавать новую церковь — долго и очень дорого. К тому же это встретит сопротивление официальной российской церкви.
О. Вениамин: <…> Я не хочу выступать официальным рупором и потому еще раз повторяю: в чем, с моей точки зрения, заключается вся проблема? Она в том, вступили ли мы в новое время или еще нет? Или продолжаем играть в средневековые феодальные игры, только с мобильными телефонами и аудиозаписями? А психология наша остается по-прежнему феодальной? Единственно, к чему я сейчас призываю, — это внятно определиться. Я предлагаю за основной „текст“ нашего времени принять Всеобщую декларацию прав человека. Там написаны простые и понятные вещи: не убивай, не воруй, уважай права остальных, свобода слова, свобода передвижения. К постмодернизму это имеет какое-нибудь отношение? Нет. Оставьте постмодернизм писателям и поэтам. Пусть они изощряются в своем постмодернизме и вручают друг другу премии. В социальном аспекте мы ничего нового не изобретем, лишь понятия гуманизма и общечеловеческих ценностей».
А. Н. Сахаров. Историческая сага Всеволода Соловьева. — «Вопросы истории», 2003, № 9.
«Его романы — это прикосновение к такому далекому, но удивительно яркому миру русской истории XVI–XIX веков, полному значительных характеров, сильных страстей, благородных порывов и злой воли. Соловьев (сын историка С. М. Соловьева и старший брат философа и поэта — Владимира. — П. К.) просто и доверительно ведет читателя по причудливым лабиринтам родной истории <…> помогает сопоставить ее с прошлым других стран. Все это принесло этому автору, одному из наиболее популярных русских писателей в конце XIX в., необычайный успех, отзвуки которого мы слышим и сегодня, заново знакомясь с его творчеством. <…> Подлинной силы историзм В. С. Соловьева достигает в знаменитой „Хронике четырех поколений“, охватившей историю дворянского рода Горбатовых с 80-х гг. XVIII в. и до пореформенной поры. Именно выход „Семьи Горбатовых“, как стали называть в России „Хронику“, принес писателю славу „русского Дюма“. Были годы, когда „Горбатовыми“ зачитывалась вся Россия. <…> Журнал „Нива“, где печаталась „Хроника“, был нарасхват. Продолжения, по свидетельству современников, ждали с захватывающим интересом и в столицах, и в провинции, и в элитарных слоях, и в среде образованных обывателей».
Священник Сергей Лунёв. Против толп. — «Октябрь», 2003, № 8.
«Сейчас снизу, как всегда по просьбе трудящихся, раздаются требования о введении в школах предмета „Основы православной культуры“. При этом никто не принимает во внимание неуклонно внедряемую в нашу жизнь глобализацию, которая по своему характеру не обойдет и Церковь. <…> Может, кто-то наивно видит в религиозном воспитании панацею от всех бед. Но в условиях глобализации оно станет лишь частью этой программы. Ведь глобализация по существу — антихристианское мероприятие, поскольку претендует на запланированное ограниченным кругом лиц управление обществом, а не самостоятельный выбор и принятие решений самим человеком. На должностях клириков оставят людей безопасных, говорящих только правильные и нужные вещи. Надеяться на то, что наших детей этот предмет будет вводить в число избранных, а не посадит их на осла государственной религиозности, — глупо. <…> И предмет ОПК будут преподавать люди, приученные за годы воцерковления не доверять своим чувствам и своим мыслям. И детей, для которых, как и для учителей, христианство будет религией внушения, будут хвалить. А тех, кто будет искать соответствия да еще осмелится по простоте душевной сказать: „Король-то голый!“ — будут смирять, упрекать в отсутствии благоговения и шельмовать диссидентами, протестантами, доносить на них и т. п. И это уже опыт не только дореволюционной бурсы, но и современных православных гимназий.
