Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза
А еще раньше — когда, словно выпорхнув из своего укрытия, сам по себе исчез сверток с драгоценностями, подаренными мне по случаю многочисленных знаменательных событий, я вместо естественного огорчения ощутила какую-то странную легкость — привкус незнакомой, новой волны свободы, и поняла причину помех — исподволь, из своего потаенного угла создаваемых на протяжении долгих лет именно этими дорогими, изящными безделушками.
Позднее, когда смутно ощущаемое воздействие бездушных предметов переросло в отчетливо осязаемое давление, я осознала, что мы, внешне вроде бы управляющие всеми этими мелочами, на самом же деле по каким-то неведомым нам причинам безнадежно зависим от них…
Это необъяснимое, тягостное ощущение я испытала спустя некоторое время и на юбилее нашего друга-поэта — в его роскошном особняке, построенном после перехода на новую работу.
…Там, сидя на исполинских размеров готических стульях с высокими спинками, окружающих продолговатый стол на пятьдесят персон, уставленный полчищем столовых приборов, напоминающих череду редких раковин на белом песке, я поначалу ощутила легкую тошноту. Немного погодя — почувствовала головокружение от обилия разнообразных по форме фарфоровых предметов, выставленных в вычурно инкрустированных горках — всех этих слоников, кивающих японских божков, тело будто пронзило током, как это бывает обычно от плохих новостей. А спустя еще немного, озираясь по сторонам, я вдруг поняла, что нахожусь в заточении у этих совсем непростых вещей, опутавших меня со всех сторон неким тайным заговором…
* * *…Именно в тот день — наблюдая почтительное отношение моего коллеги по перу к расположенным в особом порядке столовым приборам, его нежную заботливость к ним, то, как он ставил после каждого глотка на стол свой тяжелый, на длинной ножке хрустальный бокал с переливающимся обворожительными оттенками вином, наблюдая его жену, благоговейно снующую мимо заполненных хрустальной и фарфоровой утварью буфетов, я ощутила царящую в этом доме трепетную ответственность в отношении к вещам и тайное превосходство над всем живым этих предметов, на самом деле обладающих некой скрытой поглощающей силой — силой устрашающей, довлеющей своей липкой вечностью материального над всем тленным.
Мое болезненное опасение вещей чем-то походило на тщательно скрываемый страх нашего друга-поэта перед Литературой…
И в этом столкновении опасений одно я понимала совершенно точно: некими тайными законами, дополняющими или как бы отвергающими друг друга разными полюсами — как тело и душа, разум и чувство, явь и тайна, — я и он, со всеми своими крайностями, отталкивающими и одновременно как-то дополняющими друг друга, — мы боялись друг друга…
* * *…В день прибытия правопреемника Святого Петра папы римского Иоанна Павла II над городом лил мелкий дождь, словно кто-то стряхивал с неба на город зернышки, засевая необозримое поле…
Всю ночь над столицей, сотрясая небесные своды, сверкали зеленовато-голубые молнии. Горожане, выглядывающие из окон, стали очевидцами невиданной до сих пор сказочной картины — над столицей полыхал небесный фейерверк.
Я же той ночью, глядя на величественные всполохи молний, дробящие косыми трещинами небесную твердь, вспоминала самолет, приземлившийся в полдень на взлетное поле аэропорта, вынесший на пыльную, обдуваемую порывами ветра посадочную полосу, словно праздничное подношение, понтифика в своем напоминающем свиток чистых листов бумаги одеянии…
Глядя на грохочущий купол неба, я почему-то вспомнила и о беспрецедентном в истории Ватикана историческом шаге легендарного старца — созыве чрезвычайного собрания Гильдии кардиналов, на котором был поставлен вопрос о покаянии Римско-католической церкви пред Богом и людьми, думала о всевозможных грехах, быть может, совершенных внутри величественных стен Ватикана, где покоятся мощи многих святых и самого Святого Петра. При мысли о приезде папы — человека, одаренного болезненной чуткостью к понятию греха, искавшего его следы и среди священных церковных стен, сюда — в страну, где обесценено само осознание греха, сжималось сердце…
…Неожиданное появление папы римского, преодолевшего такое большое расстояние, почти не имея сил передвигаться, в те дни многим казалось странным. Что же все-таки поддерживало его в столь изнурительном испытании?.. Какой интерес представляла для него — белолицего мудреца, немощного церковника эта маленькая, смуглолицая мусульманская страна?!..
Люди, более или менее осведомленные, были уверены в том, что причина приезда папы — в действительности лишь вознесение молитвы. По их мнению, спасительная молитва, прочитанная именно здесь, имеет свой смысл, недоступный всеобщему пониманию…
Я же думала о той ночи — о церемонии принесения клятвы, согласно традициям Ватикана проводимой в маленькой, скудно обставленной «Комнате Слез», о самом проникновенном стихотворении, произнесенном им в ту ночь вместо молитвы.
* * *Для освещения церемонии встречи папы в аэропорт съехалось бессчетное количество местных и зарубежных журналистов и фотокорреспондентов. Поднаторевшие в деле приема высоких гостей государственные деятели стояли на полосе приема с привычно озабоченным выражением лиц.
Стоявший наготове позади полосы военный оркестр заиграл печально-торжественный гимн Ватикана, как только в дверях самолета показался папа.
Вся тяжесть состояния здоровья понтифика сразу же бросалась в глаза. Осторожно перенесенный из спускаемого по трапу кресла в специальную коляску, он едва держался на ногах, осматривая все вокруг усталыми отсутствующими глазами, будто не приехал, а вернулся в страну с нескончаемыми, утомительными проблемами и желал побыстрее избавиться от всего этого.
Подобным уставшим взглядом в свое время, говорят, он глядел в одиночной камере и на своего несостоявшегося убийцу — Мехмеда Али Агджа, стрелявшего в него на площади Святого Петра. На этой тайной встрече, когда, потрясенный спасением папы, Агджа воскликнул: «Почему вы не погибли?! Ведь я же знаю, что целился точно!» — понтифик дочитал молитву и, тяжело шагая, молча покинул камеру. Сразу после этого он подписал обращение Ватикана к правительству о помиловании преступника, и спустя некоторое время в одном из своих пояснений по поводу этого события высказался:
— Этот мир не в состоянии сделать человека счастливым…
В те дни папа открыл всего лишь одну из тайн своего чудесного спасения. Он поведал о том, что его спасение произошло благодаря изменению траектории летящей в него пули дланью Святой Девы Марии…
— …Все это смахивает на легенду, — сдержанно сказал мой друг-поэт уже после визита папы, на одном из официальных мероприятий, где среди переполнивших огромный зал людей он с легкостью сумел найти меня. Тембр его голоса, уверенное выражение лица в тот вечер говорили о том, что прав он.
…На этом мероприятии, осаждаемая веселой музыкой и зычными бодрыми голосами, я почувствовала что-то вроде бессилия и непонятной болезненности ощущений, связанных с папой Иоанном… В необъяснимом замешательстве озираясь по сторонам, я вдруг почувствовала себя провинциалкой, пробравшейся в шумный, головокружительный водоворот центра с тихих окраин.
В тот вечер я вернулась домой, не дождавшись конца мероприятия, с горьким чувством поражения, и всю ночь во сне продолжала проигрывать моему сильному, самоуверенному другу.
В том сне, под давлением смертельной тишины, его настроения и его иронических взглядов, я знакомилась с пожелтевшими бумагами, которые он доставал из пыльных толстых папок, заверенными печатями и штампами, где значилось, что Галилео Галилей действительно допустил непростительную научную ошибку перед человечеством, что не Земля и планеты кружат вокруг Солнца, а Солнце кружится вокруг планет и Земли, и сознавала наше с Галилеем и папой бессилие…
* * *…Приглашенные на торжественный вечер в Президентском Дворце деятели науки и культуры, чиновники, депутаты, известные политики и журналисты входили в зал со странной настороженностью, осматриваясь вокруг с какой-то скрытой опаской, словно боялись чего-то неожиданного. От яркости света или от взволнованности они словно не замечали друг друга и, лишь заняв свои места, принимались с неуверенной осторожностью здороваться с окружающими.
На сцене не было ничего, кроме одного кресла, отведенного, видимо, для папы.
Немного спустя, как под воздействием чего-то, зал вдруг поднялся на ноги и зааплодировал, приветствуя папу, появившегося на сцене в сопровождении главы государства. Пройдя мелкими, нетвердыми шагами к центру сцены, он остановился и, подняв дрожащую руку, поприветствовал присутствующих. Потом, повернувшись, при поддержке двух молодых священников направился в правую часть сцены и сел в отведенное для него кресло с красной велюровой обивкой.
