Дэвид Стори - Сэвилл

Мимо медленно проехал мальчик на велосипеде.

— У тебя есть братья или сестры? — спросила она.

— Два брата. Моложе меня. Одному восемь, — добавил он, — а другому пять. — Он помолчал. — У меня был старший брат, но он умер.

— А что случилось?

Он пожал плечами.

— Воспаление легких.

— А когда это было?

— До моего рождения.

— Задолго?

— За шесть месяцев.

Он помолчал.

— Ты поэтому такой хмурый и такой приверженец традиций?

— Ну нет, — сказал он и засмеялся. — Скорее наоборот, — добавил он неловко.

Подошел автобус. Они поднялись наверх, сели впереди и открыли окно. Ветер ерошил им волосы. Они были единственными пассажирами. Погромыхивая, автобус катил к городу. Небольшие дома на горизонте четко рисовались в почти горизонтальных лучах заходящего солнца.

Он сидел, обнимая ее за плечи. Ветер бил им в лицо, и они не разговаривали — только весело вопили, когда автобус скатывался по склону вниз и взлетал на противоположный склон. К ним поднялся кондуктор, чтобы взять плату за проезд, и они расхохотались.

— Это вам что, ярмарка? — Кондуктор на секунду остановился в проходе, подставляя себя ветру, смеясь его силе, покачиваясь в такт движению автобуса, а потом, все еще смеясь и хватаясь за сиденья, пошел к лестнице. — Может, еще прокатимся? — крикнул он им, когда они сошли в городе.

Он ждал с ней на ее остановке.

— Увидимся только через две недели, — сказала она.

— Это еще почему? — спросил он.

— Родители считают, что мне надо две недели позаниматься, ничем не отвлекаясь.

— В общем-то, это разумно, — сказал он.

— Ты так думаешь?

— Нет. — Он мотнул головой.

— Ну, сегодняшний пикник того стоил. Несмотря на споры, — сказала она.

— Да, — сказал он.

Подошел автобус.

— Ты мне позвонишь? — сказала она. — Если хочешь, через две недели опять куда-нибудь отправимся.

— Такое внезапное послушание как-то не вяжется с твоими же собственными доводами, — сказал он.

— Может быть, я просто забочусь о собственных интересах, — сказала она. — Ведь в определенном смысле образование — это способ избежать ловушки. Конечно, если видишь ловушку заранее, — добавила она.

Он смотрел, как она поднимается в автобус, и, только когда автобус тронулся, вспомнил о ее рюкзаке. Он бросился вперед, она наклонилась из двери, схватила рюкзак, что-то крикнула и помахала рукой. Он стоял на углу у собора и смотрел на ее силуэт, пока автобус не скрылся за поворотом.

Они встречались раз в неделю, а иногда он, кроме того, уезжал из колледжа на полдня, чтобы повидаться с ней. После первого двухнедельного перерыва их встречи вошли в определенную колею. Возможно, ее родители пытались возражать, но он этого не замечал. Почти каждую субботу он отправлялся к ней в пригород и, пока Маргарет переодевалась, разговаривал с ее матерью — ее отец, если у него не было приема, обычно играл в гольф на поле позади дома, и, отправляясь гулять, они иногда видели, как он в спортивном костюме бьет по мячу или курит трубку под деревом, разговаривая с другими игроками. Он оглядывался, махал им рукой и тут же возвращался к игре или к разговору.

— Но ведь твоя мать вполне эмансипированная женщина? — говорил он.

Она была одной из первых студенток, принятых в Оксфорд после первой мировой войны. Иногда, чтобы попасть на какой-нибудь митинг или в клуб, она переодевалась мужчиной. Маргарет слушала рассказы матери о том времени как завороженная, избегая глядеть на нее, а один раз, когда миссис Дормен вышла из комнаты, недоуменно спросила: «Но куда же все это делось?»

— Да, конечно, эмансипированная, — отвечала она. — Как все женщины ее поколения. И отказалась от эмансипации, едва ей представился случай выйти замуж и обзавестись детьми. Все это для нее теперь романтика ее молодости! Потому она и любит рассказывать о том времени. Что-то вроде переходного возраста. Эмоции и мысли периода взросления. А теперь она отдает свою энергию всяким заседаниям — Женская лига, женщины-добровольцы и прочее, словно пичкает порошками больного, когда нужна операция.

Ее воинственность была позой, верой, которая порой изменяла ей, а иногда, стоило ему упомянуть об этом, она говорила:

— Ну, довольно, Колин. С меня и так на всю жизнь хватит. — И если они были одни, покусывала согнутый указательный палец.

Иногда приезжал ее брат. После колледжа он отбывал воинскую повинность и был направлен в офицерскую школу: он носил форму с белой эмблемой на воротнике, вытягивался по стойке «смирно» возле печки и снисходительно улыбался Маргарет, если она затевала спор дома.

— Что такое? А? В детстве она была жуткой тиранкой. До того как подросла. Чуть что — сразу реветь. Ну и, конечно, мальчишкам, которые с ней играли, тут же нагорало. Сколько раз мне устраивали выволочку, потому что Маргарет открывала шлюзы в нужный момент! Если вы думаете, будто видели, как плачут женщины, — забудьте, — добавил он. — Тут с нашей Мэг никто не сравнится.

Ее брат был невысок и плотно сложен, как их мать. Когда он стоял рядом с сестрой, ее высокий рост и стройность вызывали у него досаду.

— Чудненько и мило, — говорил он свирепо, когда миссис Дормен ради общего спокойствия соглашалась с каким-то ее аргументом. — Чудненько и мило! Две женщины в одном доме! — И быстро скрывался за дверью, из-за которой тотчас доносилась заключительная фраза: — Вот кого надо бы в армию призывать, а вовсе не нас!

Ее отец, если он был дома, участия в спорах никогда не принимал. Он сидел с медицинским журналом или газетой и курил трубку, наполняя комнату дымом, пока Маргарет наконец не вскрикивала, отмахиваясь обеими руками:

— Зачем ты куришь эту мерзость? Что, если бы женщины вот так загрязняли воздух? Дышать нечем!

— Точно так же, как от женских словоизлияний, — говорил ее брат, потерпевший очередное поражение от младшей сестры. — Только дым куда предпочтительнее, хотя, к сожалению, выбирать нам не приходится. — Он доставал свою трубку и начинал энергично дымить в ее сторону.

Как-то в субботу Маргарет приехала познакомиться с его родителями. Он обещал встретить ее на автобусной остановке, но, то ли нарочно, то ли что-то перепутав, она приехала раньше и постучалась в парадную дверь, когда он еще только собирался выйти из дома. Мать, недоумевая, пошла открывать. Затем он услышал в коридоре голос Маргарет:

— Я не ошиблась номером? Боюсь, я не рассчитала времени и приехала раньше.

Мать вошла на кухню с цветами в руках.

— Погляди-ка, что привезла Маргарет, — сказала она, порозовев, и показала ему букет.

Колин встал. Он еще, не надел ботинки и был в одних носках. Стивен и Ричард, которые, уже умытые и причесанные, играли на полу, вскочили на ноги.

— Послушай, Элин, — донесся сверху голос отца, — есть у меня чистая рубашка?

Мать вышла в коридор, все еще держа цветы — возможно, как сигнал.

— Гарри! Маргарет уже приехала. Рубашка в ящике комода.

Она умолкла, и наступила многозначительная тишина, затем, словно они обменялись какими-то знаками, отец сказал:

— Ну ладно. Значит, в ящике. — И у них над головой протопали его шаги.

— Я не рассчитала времени, — еще раз сказала Маргарет, поглядела на него и добавила: — А это твои братья?

— Вот Стив, — сказал он, указывая на более высокого. — А это Ричард.

— Здравствуй, Стивен, — сказала она. — Здравствуй, Ричард.

— Здрасьте, мисс, — смутившись, сказал Стивен.

— Да не называй меня «мисс»! — Она засмеялась. — Просто Маргарет.

Вошла мать и посмотрела по сторонам, ища, во что бы поставить цветы. В конце концов она налила воды в кувшин и поставила в него цветы.

— Значит, вы уже познакомились с братьями Колина, — сказала она, словно это была великая честь, которой Маргарет сподобилась только как знакомая Колина. Потом она велела Стивену освободить стул. — Ты уж прибери, голубчик, чтобы Маргарет было где сесть.

Колин тоже сел и надел ботинки. Маргарет была в светлом пальто, которое она сняла, едва вошла в дверь, и теперь положила на стул в дальнем углу. Она села возле очага, где пылала большая куча угля.

Минуту спустя в дверь заглянул отец. Его лицо было красным после бритья, воротничок расстегнут. Он неуверенно вошел, пожал руку Маргарет, когда Колин их познакомил, смущенно кивнул и сказал:

— Галстук куда-то задевался. Он не тут, Элин?

В конце концов мать сдернула галстук со спинки кресла, на котором сидела Маргарет.

— Он вечно все бросает где попало, — сказала она, густо покраснев, а потом добавила: — Гарри, бога ради, неужели обязательно надевать галстук на кухне?

— Вы же не обидитесь, Маргарет, если я при вас галстук надену, верно? — сказал отец, посмотрел прямо на нее, потом нагнул голову к треснутому зеркальцу над раковиной. Однако его лицо по-прежнему оставалось сумрачным, растерянным — он словно не знал, как вести себя с такой гостьей.