Чарльз Сноу - Пора надежд
Я черпал бодрость и по-своему становился сильнее. Я никогда не буду таким мужественным, как он, и у меня никогда не будет стольких источников утешения. До сих пор я шел по жизни более прямой дорогой, чем он. Мне предстояло решить менее сложную проблему. Слушая в тот вечер Джорджа, я впервые с таким хладнокровием думал о своих честолюбивых замыслах и о своем браке.
Честолюбие мое заявляло о себе сейчас с не меньшей силой, чем в те дни, когда Джордж пришел мне на помощь. Доказывать это не требовалось: моя реакция на решение Идена говорила сама за себя. Нет, честолюбие мое никогда не исчезнет. Но жить с неудовлетворенным честолюбием значило жить в разладе с самим собой: я считал бы тогда, что зря копчу небо. Утешаться мыслью, что я стал выше этого, что я не намерен гнаться за вульгарным успехом, было мне не дано. Увы, честолюбие составляло неотъемлемую часть моей души и тела! За эти десять лет я нисколько не изменился, если не считать того, что теперь я знал пределы своих возможностей. Пределы, за которые я не смогу перешагнуть. В тот вечер после суда над Джорджем я видел их с такою ясностью, словно они были начертаны черным по белому.
Многое из того, на что я когда-то надеялся, оказалось пустой мечтой. Я никогда не добьюсь — и не мог бы добиться — выдающегося успеха в адвокатуре. Тут уж ничего не поделаешь. В самом лучшем случае я мог бы подняться до уровня Гетлифа. По злой иронии судьбы это был мой предел. При удаче я добьюсь примерно того же: стану младшим компаньоном фирмы с солидной практикой, к сорока годам получу звание королевского адвоката и, возможно, завершу свою карьеру на посту судьи.
Это максимум того, на что я могу рассчитывать. Да и то, если повезет. Но для этого я должен немедленно перестроить свою жизнь, иначе будет уже поздно. Пока Шейла висит на мне обузой, об этом нечего и мечтать. Пока… И я принялся хладнокровно обдумывать, как же может сложиться у меня жизнь. Можно, конечно, потерпеть полную катастрофу, думал я. Но я должен, должен вести себя так, чтобы не растерять практики. И не только не растерять, а со временем, по мере того как мои друзья будут становиться все более влиятельными людьми, даже расширить ее. Возможно, с годами я настолько очерствею, что смогу работать и вечером, не терзаясь мыслью о том, как чувствует себя Шейла. В худшем случае — если она будет выбивать меня из колеи, как в последние месяцы, — я все же смогу, пожалуй, зарабатывать от тысячи до двух тысяч в год — и так до конца дней своих. Со временем я приобрету репутацию жалкой посредственности — тем более жалкой, что когда-то передо мной открывалось блестящее будущее.
А не расстаться ли мне с Шейлой? Сейчас я думал о ней с большей нежностью, чем в те минуты, когда, распаляясь злостью, я слушал решение Идена. Я вспоминал о том, что в свое время всецело находился в ее власти. Но теперь страсть моя угасла. Да, теперь я мог расстаться с Шейлой — расставание это принесло бы мне боль, но и чувство облегчения. При этой мысли на душе у меня сразу стало легко, как в то утро, когда Шейла заявила, что уходит от меня — быть может, навсегда. По крайней мере я избавлюсь от повседневной, ежечасной пытки! И вот, хоть я и не обладал смелостью, присущей Джорджу, я вновь обрел надежды, — пусть не пламенные надежды былых лет, а лишь те, какие я сохранил, пойдя на уступки самому себе, но это меня вполне устраивало. Главное — снова стать свободным!
«Что можно возразить против этого? — рассуждал я. — Шейла калечит мне жизнь. Я пытался опекать ее, но из этого ничего не вышло. Без меня она будет чувствовать себя точно так же, как и со мной. Для меня же разница будет огромная — все равно что заново родиться!»
Мы с Джорджем по-прежнему сидели у окна кафе. Небо над городом стало совсем темным. С возрастом я все больше замыкался в себе и никому не поверял своих сокровенных замыслов. А Джордж всегда страшно терялся, когда кто-нибудь изливал ему душу, — к тому же в тот день у него хватало и собственных забот.
И все же я вдруг объявил ему, что мне не, остается ничего другого, как расстаться с Шейлой, и что я намерен сделать это в ближайшем будущем.
Глава 49
РАССТАВАНИЕ
Я ждал. Решив, что не следует форсировать события, я ждал такого случая, когда разрыв покажется вполне естественным — и Шейле и мне. Возможно, я надеялся, что она снова сама уйдет. У нас ведь в сущности ничего не изменилось. Изо дня в день я уходил в контору измученный и усталый и с тяжелым сердцем возвращался домой. Все обстояло как прежде: вновь появилась почти выдохшаяся жалость к Шейле, а с нею и нежность, готовая в любой миг перейти в раздражение и напоминавшая, о страстной, безответной любви. Вновь утвердилась привычка оставлять все на волю случая. Надо наметить срок, говорил я себе, это в моих же интересах.
Осуществил я свое решение лишь в начале лета, воспользовавшись каким-то незначительным поводом, тогда как раньше я оставлял без внимания более серьезные вещи. Я давно перестал приглашать к себе гостей и принимать приглашения, которые влекли за собой появление Шейлы в обществе. С течением времени большинство моих друзей оставило нас в покое, и жизнь наша становилась все более замкнутой. Но было у меня несколько друзей, с которыми я познакомился в начале моего пребывания в Лондоне и которые отнеслись ко мне тогда с большой теплотой. Среди них были люди скромного достатка, в чьих глазах я выглядел сейчас человеком, идущим в гору, и они чувствовали бы себя глубоко обиженными, если бы им показалось, что я избегаю их. От их приглашений я никогда не отказывался, и Шейла, пересиливая себя, ездила со мной. Впрочем, в обществе этих моих друзей она стеснялась меньше, чем в других случаях.
В начале июня как раз одни из этих наших знакомых пригласили нас к себе. Они жили на Масуэлл-хилл, и я часто ездил к ним в те далекие дни, когда у меня не было ни пенни за душой и я рад был каждому сытному обеду. Я сообщил Шейле о приглашении и, с ее согласия, принял его. В условленный день к вечеру я вернулся домой за час до того, как нам следовало выезжать. Шейлу я нашел в гостиной; она полулежала в кресле, забившись в уголок; одна рука ее свешивалась с подлокотника вниз. Погода в тот день стояла пасмурная, небо над рекой заволокло тучами, и я не сразу рассмотрел, как выглядит Шейла. Последнее время она перестала следить за собой. И сейчас волосы у нее были не причесаны, лицо не напудрено, ногти не в порядке.
Я уже знал, что я сейчас услышу.
— А какой смысл одеваться? — сказала она в ответ на мой молчаливый вопрос. — Я не могу ехать. Позвони и извинись.
Я давно перестал уговаривать ее или насильно заставлять что-нибудь делать. Не сказав ни слова, я пошел к телефону. Я привык извиняться и был Достаточно изощрен в этом искусстве: сколько я лгал, чтобы не поставить в дурацкое положение ее и себя! Но на этот раз моей выдумке не поверили. Я услышал в голосе на другом конце провода явное огорчение. Мы их обидели. Очевидно, мы ими пренебрегаем. Они не поверили моей басне о том, что Шейла заболела. Просто они нам больше не нужны или не интересны, и мы бесцеремонно отказываемся приехать.
Вернувшись в гостиную, я подошел к окну. Посмотрел на набережную. Стоял хмурый, но теплый летний вечер; деревья плавно покачивались на ветру.
Долгожданная минута наступила.
Я пододвинул к Шейле кресло и сел.
— Шейла, — сказали, — мне очень трудно. Наступила пауза. Слышно было, как от ветра шелестят деревья.
Я медленно произнес:
— Мне кажется, мы должны расстаться.
Она пристально посмотрела на меня своими огромными глазами. Рука ее по-прежнему безвольно свисала с подлокотника, но пальцы постепенно сжались в кулак.
— Ну что ж, если тебе так хочется, — сказала она.
Я посмотрел на нее. С губ моих сорвалось ласковое слово, но я тут же добавил:
— Мы должны расстаться.
— Я так и думала, что ты не выдержишь! — Шейла говорила громко, твердо, без всякой дрожи в голосе. — Пожалуй, ты прав!
— Я бы все выдержал, если бы сумел сделать тебя счастливой, — возразил я. — Но… мне это не удалось. И это губит меня. Я не в состоянии даже работать…
— Я предупреждала тебя, во что это выльется! — резко, с беспощадной прямотой заявила Шейла.
— Одно дело что-то знать, и совсем другое — испытать это! — Впервые за этот вечер я тоже ответил ей резкостью.
— Когда ты хочешь, чтобы я ушла? — спросила Шейла.
Я ответил, что ей никуда не надо уходить: она останется в этом доме, а я подыщу себе другое жилье.
— Но ведь ты прогоняешь меня — значит, мне и уходить, — сказала Шейла. И, помолчав немного, она добавила: — Только куда же мне деваться?
И тут я понял, что она в полной растерянности. Удар она приняла стойко и не стала взывать к моим чувствам, что иногда, несмотря на всю свою гордость, позволяла себе при менее серьезных стычках. Она даже не пыталась коснуться моей руки. Но как ни сурова была ее решимость, она явно растерялась.
