Сергей Кузнецов - Хоровод воды
Красивый же мужик, думает Аня, я вот на пляже посмотрела – не с кем сравнивать. Живот подтянут, плечи широкие, мускулы – ну, нормальные мускулы, как у мужика должны быть, не качковые, а обычные. И руки красивые, хотя отсюда не видно. Глаза опять-таки – темные, бархатистые, я такие люблю. И вообще – нормальный парень, вот, даже Гоше нравится. Почему, интересно, я считала, что с ним только в кино ходить и трахаться хорошо? Заботливый, тактичный, не жадный. При деньгах, своя машина, работа хорошая, квартира, наверное, тоже, хотя не была там ни разу. Ну ничего, приедем в Москву – сходим в гости, посмотрим, как живет, может, порядок наведем.
Ой-ой-ой, думает Аня, ты, подруга, осторожней. Это супер, что отпуск удался, монетку на прощанье в море брось, через год вернись, только не расслабляйся сама. В Москве опять начнется: вечер пятницы – день субботы, вот твой временной промежуток. А то влюбишься тут ненароком, растаешь от заботливости и ненавязчивости.
Ну, влюбилась, и что такого? – сама себе отвечает Аня. Отпуск же. Когда у меня последний раз был нормальный отпуск? Чего же не влюбиться? Вот теперь у меня все по-настоящему: курортный роман, прогулки под луной, вместе встречали рассвет, даже заснули однажды, взявшись за руки… как эти, в «ИКЕЕ». Отпуск. Завтра в Москву, там посмотрим, что будет.
Стоит Аня, в своем дешевом купальнике, ветер колышет волосы, волны взбивают у ног пену – и миллионы одиноких девушек так же стоят на всех курортах мира, на берегу океана или моря, в Турции, Греции, Египте, в Испании, Таиланде, Гоа, на Кубе, в Крыму и в Сочи – всюду, где соленая вода раз за разом накатывает на прибрежный песок, на мелкую гальку, на камни. И вот они стоят, вечереет, солнце скоро сядет, они чуть-чуть улыбаются, стоят и думают про своих мужчин и детей, про свою жизнь, про любовь, отношения, секс, про деньги, подруг и матерей, иногда про замужество, иногда про отцов. Почти никогда – про одиночество, старость, болезни, смерть.
А Гоша бежит назад вдоль кромки моря, тащит огромный камень размером с голову – ого-го, где ж он такой нашел? – из последних сил тащит и все равно смеется. Аня смотрит на него, смотрит и думает: боже, какой он маленький на фоне моря!
А я смотрю на них на всех, смотрю на всех нас, смотрю и бормочу: боже, какие мы все маленькие, какие маленькие на фоне того, что происходит с нами, на фоне того, что уже случилось, чего не вернешь, не исправишь. Из последних сил тащим камень, неведомо где найденный, неведомо кому предназначенный, тащим и пытаемся смеяться – а история захлестывает нас, огромная, словно море.
81. Генеалогия – это судьба
– Еще беда – ужасная бессонница, – говорит Мореухов, делая карандашный набросок. – Поначалу валерьянка помогает, потом кранты. И вот мне рассказали, что отлично идет корвалол. Выхожу я из запоя, спать не могу, делаю заход по корвалолу. И тут же сон – отличный, настроение – доброе. Потом замечаю: корвалола уходит все больше. Потом у меня кончаются деньги.
– Деньги на корвалол? – спрашивает Лена. Она сидит в кресле посреди мастерской, дисциплинированно стараясь не шевелиться. Рассказывай мне о себе, а то скучно так сидеть, попросила она, вот Мореухов и рассказывает – о выставках середины девяностых, о тропаревских алкоголиках, о мужчине, который клялся, что видел летающую тарелку в секретном ангаре в Коньково, а в ней – мумии инопланетян, похожих на осьминогов с блюдцами на головах; говорит это рифма – тарелка и блюдца; смеется, еще рисует.
Лена спрашивает: «Значит, вначале было шампанское?» – и он рассказывает, как вкусен первый глоток, как легка в первые дни дорога до лабаза.
Лена спрашивает: «А потом?» – и он рассказывает, что водка сменяет джин-тоник также неизбежно, как ночь сменяет день.
Лена спрашивает: «И, значит, через две недели ты приходишь в норму?» – и он рассказывает, что самое страшное не запой, самое страшное – выход из запоя.
И вот, значит, корвалол.
– Все деньги, вообще все. У меня их к концу запоя много не бывает, сама понимаешь. И, значит, тут начинается реально ломка. Пена изо рта, судороги, эпилептический припадок. Выяснилось, что корвалол запрещен по всей Европе как сильный, блядь, наркотик.
Теперь Мореухов, не стесняясь, рассматривает Лену. Пожалуй, она немного похожа на Аниту Муи, гонконгскую певицу и актрису, звезду полдюжины фильмов о любви и боевых искусствах, подружку Джеки Чана.
Кстати, Джеки Чана Мореухов не слишком любил – если, конечно, не считать «Пьяного мастера»: Деньги и власть нам совсем не власть / Нам бы одно – было бы вино / Люди, как волки, грызут друг другу глотки / И только кто пьет, никогда не умрет.
Анита Муи умерла в декабре 2003 года, Чжан Имоу посвятил ей «Дом летающих кинжалов» – не лучший свой фильм, если честно.
Ей было всего сорок.
Сколько же Лене лет? – думает Мореухов, но спрашивает:
– А ты по национальности китаянка?
– Не скажу, – улыбается Лена, – ничего про себя не скажу. Нарисуй меня как я есть – без биографии, фамилии, должности мужа.
– А какая должность у твоего мужа?
– Не скажу. Может, я пошутила. Может, вовсе нет у него должности. Может, у меня и мужа нет. Ты давай, рисуй.
И Мореухов рисует, рисует и говорит. Давно уже трезвым он не говорил так много. Наверное, так же долго, как не рисовал маслом. Лена сидит неподвижно, поэтому кажется – слушает внимательно, подает реплики.
– Впервые вижу человека, который любит московские окраины. Все мои знакомые стараются перебраться в центр или за город.
– Богатые люди, наверное, – усмехается Мореухов. – Ну к тому же им кажется, что это круто – дом 1905 года. Доисторический, можно сказать, дом.
– Почему – «доисторический»?
– А для меня история началась в семнадцатом году, – отвечает Мореухов не то в шутку, не то всерьез, – но не о том речь. Для меня в городе самое главное – застывшее время, фрагменты прошлого. В центре его почти не осталось, а на окраинах полно. Там прошлое не такое старое, но это даже хорошо: я его лучше помню.
– Да уж, 1905 год ты помнишь хуже, – улыбается Лена.
– Можно сказать, совсем не помню, – соглашается Мореухов, – но вообще-то я верю в генетическую память. У тебя так никогда не было – смотришь какое-нибудь старое кино, и вдруг кажется, что ты там была? Хотя кино, скажем, довоенное, и мы тогда еще не родились.
– Если честно, – отвечает Лена, – я редко смотрю такое старое кино.
– А я очень люблю, – говорит Мореухов. – В нем что главное? Не сюжет, а дух времени. Если изображение не реставрированное, тогда совсем здорово. Я вообще люблю прошлое, верю, что внутри каждого человека сидят все его предки.
– Я тоже так считаю, – говорит Лена. – Надо знать своих предков. Генеалогия – это судьба.
– Не в голове сидят, а на генетическом уровне, – поясняет Мореухов. – В детстве я прочел фантастический рассказ про ученого, который придумал машину времени. Она отправляла человека в тело его предка – и он, если я правильно помню, попал в тело неандертальца.
– И как ему там – понравилось? – хихикает Лена.
– Кажется, нет, – отвечает Мореухов. – По-моему, он просто немного растерялся. Кому приятно обнаружить, что внутри тебя сидит первобытный психопат и убийца. Я-то уверен, что без всякой машины времени можно дотянуться до своих предков, стоит только захотеть. А чтобы почувствовать себя неандертальцем, вообще ничего изобретать не надо: способ давно известен. Стоит тридцать рублей. Автор того рассказа, наверное, об этом не знал.
Так они говорят день за днем, раз за разом.
Мореухов рассказывает о невоенной тайне и темной луже, расплывающейся вокруг блестящей лысины деда, о том, как в детстве смотрел фильмы о Гражданской войне, «Бумбараш», «Белое солнце пустыни», «Достояние республики» – какой там был Миронов, а? И как он в конце, в белой рубахе, с завязанными глазами – я в женщин не стреляю!
Лена слушает так, что Мореухову кажется: однажды произойдет чудо, после окончания сеанса Лена встанет, скинет платье, подойдет, обхватит руками, поцелует. И все в его жизни изменится, станет новым и прекрасным.
К тому же, говорит он себе, это же канон фильма нуар: красавица должна меня соблазнить, как же без этого? – и рассказывает о гнилых подводных корягах, мертвых руках, рогатых водяных, черных раках, о раздувшихся животах утопленников, об их плесневело-зеленой коже.
– Значит, мертвецы и водяные, – говорит Лена, – это – в самом конце. А до того?
И он рассказывает о Соне Шпильман, в которую был влюблен, и как Соня сделала от него аборт, мол, кому нужен ребенок от алкоголика, и как навсегда сгинула в Израиле, так что нечего о ней и говорить. Мореухов рассказывает, как несколько раз просил Бога прикончить его и Бог ни разу не внял, рассказывает, как легко знакомиться с женщинами, когда ты пьян, и как невозможно сохранить это знакомство. Он рассказывает о пьяных похождениях, случайных подружках, о любви на свалках и пустырях.
