Эдуард Тополь - Русская дива
— Слушай, друг, а ваапще у твоей жены кагда день раждений?
— Ну, еще не скоро…
— Очень жалко! Слушай, а может быть, я ей магу заранее цветы падарить? Ты не будешь ревновать, правда? Я уже уезжаю. Какой твой домашний адрес?
Интересно, что ни один из этих посетителей никогда не делал подарков самому начальнику таможни — даже мундштука ему не подарили! А только — его жене и детям. Им и только им в тот же вечер доставлялись на дом ящики с коньяком «Арарат» и виски «Белая лошадь», коробки с сигаретами «Мальборо», гигантские «Киевские» торты, корзины с отборными фруктами, а в прихожей посетитель как бы невзначай опускал в карман висевшего на вешалке хозяйского пальто толстый конверт с пачкой сторублевых купюр.
После пары месяцев такой усиленной сионистской обработки очередной начальник Московской грузовой таможни в отчаянии от потери своей кристальной честности глушил остатки партийной совести в ресторанах «Арагви» и «Узбекистан» жирными шашлыками, литрами водки и профессионально-нежными заботами юных красоток, состоящих на комсомольском учете во Втором Оперативном управлении КГБ СССР. Рано или поздно для одной из таких комсомолок начальник таможни снимал однокомнатную квартиру где-нибудь в районе «Войковской» или «Речного вокзала» и там, в порыве пьяного самобичевания, плача и разрывая на себе рубашку, каялся в том, что «продался жидам».
Дальнейшее было рутиной, малоинтересной для массового читателя. Ну, увольняли грешника, ну, переводили на другую работу с выговором по партийной линии. Но никогда не судили. Зачем привлекать общественное внимание к человеку, случайно попавшему в сети сионизма?
За матово-стеклянной дверью кабинета начальника грузовой таможни появлялся новый самоуверенный офицер с незапятнанной анкетой, большим партийным стажем и дюжиной благодарностей за «преданность Родине» и «оперативность в работе».
К сожалению, и у него через месяц появлялась какая-то странная краснота в глазах и начинали дрожать руки. А еще через месяц Второе управление получало либо анонимный донос от одного из инспекторов таможни о грехах своего начальника, либо оперативное сообщение одной из «комсомолок».
И в конце концов эта постоянная чехарда в руководстве таможенного комитета привлекла внимание самого генерала Цвигуна, заместителя Андропова. Как человек решительный и резкий, Цвигун по-свойски обматерил начальника таможенного комитета и приказал полковнику Барскому, начальнику Еврейского отдела Пятого управления КГБ, пресечь подрывную сионистскую деятельность эмигрантов в Московской грузовой таможне. Но приказать легко, да выполнить непросто. Полковник Барский, поразмыслив, позвонил генералу Каторгину, начальнику Главного управления исправительно-трудовых учреждений — организации, более известной миру по своему предыдущему названию «ГУЛАГ».
— Вы можете подобрать нам надежного человека? — спросил Барский у Каторгина после короткого изложения ситуации на таможне.
Спустя неделю Каторгин прислал Барскому личные дела известных всему уголовному миру под кличками «Бешеные» трех начальников сибирских лагерей. Причем в каждой из этих папок лежали рапорты инспекционной службы ГУИТУ, которые характеризовали кандидатов — двух мужчин и одну женщину — как совершенно неподкупных. И с этими папками Барский, не желая брать на себя окончательное решение, явился к Цвигуну. Изучая эти личные дела, и Цвигун, и Барский тут же остановили свой выбор на женщине. Будучи сами мужчинами в полном расцвете сил, они понимали, что абсолютно неподкупных мужчин в природе не бывает. А что касается женщин, то черт их знает. Начальница Пермского женского лагеря — ЯЩ/527 майор Седа Рагимовна Ашидова — татарка, 42 года, холостая и член КПСС — была награждена двумя медалями «За трудовую доблесть», семью Почетными грамотами «за образцовую службу», тремя кубками за первое место в социалистическом соревновании исправительно-трудовых учреждений и именным пистолетом системы «Макаров», подписанным ей лично министром МВД СССР генералом Щелоковым. А у зэчек награждена кличками «Стерва», «Фашистка» и «Бешеная». Барский и Цвигун решили, что лучшей кандидатуры для противостояния сионистским искусителям и придумать невозможно. После чего приказом по МВД СССР майор Ашидова была переведена из Перми в Москву, назначена начальницей Грузовой таможни и обеспечена двухкомнатной квартирой из фонда жилой площади, освобожденной эмигрантами.
И Седа Ашидова оправдала возложенные на нее надежды. В первую же неделю исполнения обязанностей начальника таможни в ее кабинете скончался от инфаркта подпольный бакинский миллионер Гутман, во вторую — потомственный саратовский дантист Розенцвейг. У обоих были обнаружены в карманах ювелирные изделия стоимостью от трех до пяти тысяч рублей и конверты с деньгами на сумму десять тысяч рублей каждый. А вскрытие и тщательная проверка контейнеров с их багажом, задержанных на таможне, показали, что в числе запрещенных к вывозу предметов там были старинные персидские ковры ручной работы, музейная золотая и серебряная посуда, а также золотые червонцы и бриллианты, спрятанные в предметах домашнего обихода.
Третья неделя пребывания Ашидовой в таможне принесла четыре инфаркта, три обморока и попытку выброситься из окна ее кабинета.
А когда слухи о неподкупности Ашидовой расползлись по эмигрантским кругам и поток посетителей в кабинет за матово-стеклянной дверью пресекся, Седа спустилась в общий зал досмотра багажа и быстро навела там такой же тюремно-образцовый порядок: глухой бетонной стеной немедленно отделила инспекторов и упаковщиков контейнеров от владельцев багажа и стала сама следить за тем, чтобы не допускать никаких контактов между ними.
Маленькая, узкоглазая, кривоногая, в хромовых сапожках и с мелкой оспинкой на круглом скуластом лице, майор Ашидова прохаживалась меж огромных багажных ящиков и контейнеров, постукивая себя стеком по голенищу сапога, и зорко, как ястреб, следила за малейшим подозрительным движением как своих сотрудников, так и клиентов, отправляющих багаж.
— Назад! Что вы передали? Идите сюда! Покажите! Откройте этот ящик! Неважно, что он уже проверен! Открывайте, я буду проверять!
Еще через неделю врачи близлежащей больницы имени Склифософского уже знали, что каждый новый вызов «скорой помощи» по адресу «Комсомольская площадь, дом 1А» наверняка означает очередной эмигрантский инфаркт в отчаянии от непробиваемости Седы Ашидовой.
И если раньше слава майора Ашидовой была узковедомственной, только среди зэчек-уголовниц и «политических», то теперь Седа Ашидова стала всесоюзной знаменитостью — все деловые евреи от Киева до Владивостока и от Норильска до Душанбе знали, что ее пробить нельзя. И к трем записанным в личное дело Ашидовой кличкам прибавились еще три: «Чингисхан», «Сталин» и «Могила». Причем первые две ей дали ее же подчиненные — инспекторы, лишившиеся своих мелких, но ежедневных взяток.
— Если ее нельзя купить, — рассуждали евреи, тормознувшие свой отъезд из-за непробиваемости Ашидовой, — то есть только два выхода. Или убить, или трахнуть.
Но хотя серьезные деньги, которыми обладали эти люди, давали, казалось бы, возможность реализовать и то, и другое, на практике оба варианта оказались неосуществимыми. Первый — потому, что слишком явным был бы мотив убийства. Нашли бы муровские ищейки убийцу или нет, а репрессии обратились бы против всех евреев, и несколько евреев все равно получили бы «вышку». Таким образом, первый вариант был отвергнут с самого начала.
Что касается операции «трахнуть», то тут за дело брались как любители, так и профессионалы. К любителям следует отнести тех, кто ради своих собственных золотых побрякушек, спрятанных в утюге или в мебельном гарнитуре, готов был закрыть глаза на сталинские оспинки и кривые ноги майора Ашидовой и осчастливить ее своим бурным еврейским темпераментом. А к профессионалам относились нанятые группой крутых евреев четверо известных московских жуиров разного возраста, один из которых был тенором театра «Ромэн», второй — довольно известным, но спивающимся киноактером, третий — эстрадным конферансье с армяно-французской внешностью, а четвертый — чистым альфонсом, выдающим себя за знаменитого грузинского художника.
Но и лобовые, в кабинете, атаки любовников-дилетантов, и профессиональные попытки завязать с Седой якобы случайное знакомство в метро или на улице потерпели полное фиаско. Седа не клевала ни на приглашение в театр «Ромэн», ни на концерт Аркадия Райкина, ни даже на закрытый просмотр «Сладкой жизни» Антониони в Доме кино. Она не реагировала на пронзительные взгляды, на юмор, на армяно-французскую внешность и даже на роскошные усы богатыря-грузина.
Всех, кто подкатывал к ней с флиртом, Седа мгновенно остужала презрительным взглядом своих узеньких рысьих глазок и несколькими непечатными выражениями из лагерного лексикона. Обычно, эти выражения носили характер крайне обидный для мужской гордости, и после такого грубого отпора как любители, так и профессионалы приходили к одному и тому же короткому заключению: «ну ее на…!»
