Кейт Мортон - Забытый сад
Они в последний раз свернули и очутились у двери в тайный сад. Натаниэль остановился, встал на колени и обхватил ладонями узенькие плечи дочери.
— Послушай, Айвори, — осторожно сказал он. — Сегодня я провел тебя через лабиринт.
— Да, папа.
— Никогда не возвращайся сюда, особенно одна. — Натаниэль сжал губы. — И полагаю, будет лучше, если… если наше сегодняшнее путешествие…
— Не волнуйся, папа. Я не скажу маме.
Облегчение смешалось с неприятным чувством, будто он сговорился с ребенком против жены.
— И бабушке тоже, папа.
Натаниэль кивнул, слабо улыбаясь.
— Так будет лучше.
— Секрет.
— Да, секрет.
Натаниэль толкнул дверь в тайный сад и провел Айвори внутрь. Где-то в глубине души он ожидал увидеть, как Элиза восседает на травяной кочке под яблоней, подобно королеве фей, но сад был недвижим и безмолвен. Шевелилась лишь ящерица, которая выгнула спинку, сидя на мощеном квадрате посередине сада, и с видом собственника наблюдала, как Натаниэль и Айвори проходят по извилистой тропинке.
— Ах, папа! — Айвори изумленно разглядывала сад. Она взглянула наверх, увидела лозы, которые извивались с края одной стены до края другой. — Это волшебный сад!
Как удивительно, что дитя способно это воспринять. Натаниэль гадал, отчего именно сад Элизы рос таким чрезмерно пышным. Какая сделка была заключена с духами по ту сторону завесы, чтобы породить такое буйное изобилие?
Он провел Айвори через южные ворота по тропинке, которая огибала коттедж. Несмотря на ранее время, в переднем саду было прохладно и темно благодаря каменной стене, которую построила Аделина. Натаниэль положил ладонь между лопатками Айвори, ее крылышками феи.
— Послушай, — сказал он. — Папа войдет в дом, а ты должна ждать здесь, в саду.
— Да, папа.
Он помедлил.
— Сейчас не время бродить по саду.
— Конечно, папа.
Сама невинность! Можно подумать, ей и в голову не приходило бродить где не следует.
Кивнув дочери, Натаниэль направился к двери. Он постучал, подождал Элизу, поправил манжет.
Открылась дверь, и на пороге возникла она. Как если бы Натаниэль видел ее только вчера. Как если бы не прошло четыре года.
Натаниэль сидел за столом, а Элиза стояла с другой его стороны, едва касаясь пальцами края. Она смотрела на художника своим особенным взглядом, лишенным банальной светской утонченности, которая позволила бы предположить, что она рада его видеть. Или самолюбие заставило его считать, что Элиза может ему обрадоваться? Освещение в коттедже придавало волосам Элизы еще более огненный оттенок, чем обычно. Искры солнечного света играли в спутанных локонах, казалось, ее пряди на самом деле сотканы из эльфийского золота. Натаниэль мысленно ругал себя за то, что позволил историям Элизы повлиять на ее же образ в собственном воображении. Его не проведешь.
Странным было их молчание. Так много надо было сказать, и все же Натаниэль не мог найти слов. Это была их первая встреча после того, что произошло. Он кашлянул и потянулся к ее руке. Не смог удержаться. Она резко отдернула пальцы и отвернулась к плите.
Натаниэль откинулся на спинку стула. Он не знал, как начать, в какие слова облечь свою просьбу.
— Ты знаешь, почему я пришел, — наконец сказал он.
Элиза не обернулась.
— Конечно.
Пока она ставила чайник на плиту, Натаниэль смотрел на ее невероятно узкие пальцы.
— Тогда ты знаешь, что я должен сказать?
— Да.
С легким ветерком, который влетел в окно, донесся мелодичный детский голосок: «Лимоны и апельсины, поют колокола Святого Клементина…»
Спина Элизы словно окаменела, так что Натаниэль увидел крошечные позвонки, как у ребенка. Она обернулась.
— Девочка здесь?
Натаниэль испытал извращенное удовольствие от выражения лица Элизы — как у зверька, который внезапно очутился на краю западни. Как он хотел перенести ее черты на бумагу: распахнутые глаза, побледневшие щеки, сжатый рот! И знал, что попытается сделать это, как только вернется в студию.
— Ты привел сюда ребенка?
— Она увязалась за мной. Я заметил, когда было уже поздно.
Болезненное выражение стерлось с лица Элизы и превратилось в слабую улыбку.
— Вот хитрюга.
— Другие бы сказали — озорница.
Элиза присела на стул.
— Мне нравится, что девочка любит игры.
— Сомневаюсь, что ее матери так же нравится авантюрная жилка Айвори.
Она загадочно улыбнулась.
— Ее бабушке — точно не нравится.
Улыбка Элизы стала шире. Натаниэль мгновение смотрел на нее, затем отвернулся. Он выдохнул ее имя — Элиза — и покачал головой. Нужно начинать то, зачем пришел.
— На днях…
— На днях я с радостью увидела, что ребенку хорошо. — Элиза говорила быстро, тревожно, словно стремясь оборвать разговор на эту тему.
— Конечно, ей хорошо, она ни в чем не нуждается.
— Достаток может быть обманчив, он не всегда означает, что человеку хорошо. Спроси свою жену.
— Ненужная жестокость.
Элиза резко кивнула, выражая простое согласие, без намека на сожаление. Натаниэль задумался, есть ли у нее вообще моральные принципы, хотя знал, что есть. Элиза, не моргая, смотрела на него.
— Ты пришел из-за моего подарка.
Натаниэль понизил голос.
— Зря ты его принесла. Ты же знаешь, что чувствует Роза.
— Знаю. Просто я подумала, какой в нем вред?
— Ты знаешь какой. И как подруга Розы, несомненно, не желаешь причинять ей боль. А как моя подруга… — Внезапно ощутив себя глупо, Натаниэль опустил глаза на половицы, словно в поисках поддержки. — Я вынужден просить тебя больше не приходить. Роза ужасно страдала после твоего визита. Она не любит напоминаний.
— Память — жестокая дама, с которой все должны считаться.
Прежде чем Натаниэль успел придумать ответ, Элиза снова повернулась к плите.
— Хочешь чая?
— Нет, — ответил он, понимая, что проиграл. — Мне пора домой.
— Роза не знает, что ты здесь?
— Мне пора домой.
Он надел шляпу и направился к кухонной двери.
— Ты видел книгу? Неплохо получилось, по-моему.
Натаниэль остановился, но не повернулся.
— Прощай, Элиза. Мы больше не встретимся.
Он поправил рукава пальто и отогнал смутные, тревожные предчувствия.
Натаниэль уже почти дошел до двери, когда услышал за спиной шаги Элизы.
— Подожди, — сказала она, теряя часть своего хладнокровия. — Позволь мне поближе посмотреть на девочку, на Розину дочь.
Натаниэль сжал пальцами холодную металлическую дверную ручку и стиснул зубы, обдумывая ее слова.
— Ведь это в последний раз.
Как мог он отказать в такой простой просьбе?
— Только посмотреть. Потом я должен отвести ее домой.
Они вместе вышли через входную дверь в сад. Айвори сидела на краю маленького пруда, перебросив через край голые ножки, так что они касались воды. Девочка гоняла по поверхности листок и напевала что-то себе под нос.
Когда дитя подняло глаза, Натаниэль нежно положил руку на плечо Элизы и подтолкнул ее вперед.
Поднялся ветер, и Лайнусу пришлось опереться на трость, чтобы не упасть. Внизу, в бухте, море, обычно спокойное, так бушевало, что маленькие волны с белыми барашками обрушивались на берег. Солнце пряталось за пеленой облаков. Отголосок дивных летних дней, которые Лайнус когда-то проводил в бухте со своей baigneur.
Маленькая деревянная лодка принадлежала Джорджиане. То был подарок отца, но она с радостью разделяла его с братом. Джорджиана даже не задумывалась, что из-за слабой ноги Лайнус не вполне мужчина, и совершенно не беспокоилась, что скажет отец. Днем, когда воздух был теплым и сладким, они вместе выгребали на середину бухты. Брат и сестра покачивались на волнах, которые нежно обнимали корпус лодки, и думали только друг о друге. По крайней мере, так казалось Лайнусу.
Уходя, Джорджиана забрала с собой то хрупкое ощущение общности, которое он пестовал. Ощущение, что Лайнус может кое-что предложить миру, пусть даже отец и мать считают его глупым мальчишкой, ничего не стоящим и ничего не умеющим. Без Джорджианы он снова стал бесполезным, бесцельным. Тогда Лайнус и решил, что сестру надо вернуть.
Лайнус нанял сыщика, Генри Мэнселла, мрачного и подозрительного типа, чье имя шептали в тавернах Корнуолла. Говорили, что он умеет улаживать дела. Лайнус узнал о сыщике через камердинера местного графа.
Лайнус рассказал Мэнселлу о сестре и неприятностях, которые ему причинил парень, укравший ее. Рассказал он и то, что мерзавец работает на кораблях, которые ходят то в Лондон, то из Лондона.
Не успел Лайнус оглянуться, как моряк умер. «Несчастный случай, — сказал Мэнселл с каменным лицом, — исключительно несчастный случай».
